Зеркально.

      Капля пота катится по виску, оставляя после себя солёную дорожку, огибает скулу и с глухим стуком разбивается о пол. Я дёргаю головой достаточно сильно, чтобы почувствовать, как сухая рука с твёрдым подушечками пальцев ощутимее давит мне под щёки, вынуждая раскрыть рот под широкой ладонью сильнее, пачкая её влагой, контролировать которую не могу. Это делает он, перехватывая меня свободной рукой через плоскую грудь; впивается, царапает от ключиц и проводит борозды до дрожащего живота, собирая под короткими ногтями кожу, пот и кровь. Не могу разобрать шёпота мне на ухо, но точно знаю — сплошная грязь, оскорбление и… не просьбы — приказы смотреть перед собой, не отвлекаясь. Иначе будет больно. Садист. Я знал, на что иду.       И мне уже больно. О, Дотторе точно знает, насколько. Больно ровно в той степени, сколько приятно — до пляшущих чертей в моём поплывшем взгляде, до агонии, до подкашивающихся ног от сильных толчков внутри — ему плевать, что мне дико щиплет от слабого разрыва из-за недостаточной подготовки; глаза закатываются от чувства нездорового удовлетворения, от слёз слиплись рыжие ресницы, но мне, чёрт, хорошо. Заслужил, дорвался.       Очень хорошо. Пиздец как хорошо.       Кажется, стоит руке в привычной перчатке оторваться от моего рта, обрывая густую нить слюны, я повторяю всё вслух, но тихо-тихо, надрывающимся голосом, потому что шуметь нельзя — позади личный палач, ожидающий моей ошибки. Кто же я такой, чтобы ослушаться? Но…       Мне, признаться, так хочется… Ох, господи, вскрикнуть как можно громче оттого, как он вбивает меня косточками бёдер в низкую тумбу с раковиной при каждом движении и жарким дыханием произносит над ухом: «Тихо».       Сюда в совершенно любой момент может кто-то зайти… Остановит ли это? Бред. Неожиданность — перчинка, и мне остаётся только подавлять собачий скулёж, впиваясь ногтями в ладони или сжимая кулаки на запотевшем зеркале.       Поднимаю взгляд — хочется выстонать от беспомощности… и того, с какой силой сжались чужие пальцы на бёдрах, остервенело насаживая меня за них на себя, казалось, с каждым разом всё глубже. Красная рубашка осталась где-то на сгибе локтя, всё же порванная у воротника, и я не сдерживаю нотки ехидства в голосе, замечая в отражении дефект.       «Будешь мне… должен, ха-ха».       …пожалел ли я об этих словах? Ненарочно ли насмехнулся над ним? Едва ли. Его взгляд — одновременно передо мной и позади — сверкает раздражением; я вижу, нет, ощущаю его напряжение, словно нахожусь опасно близко к тикающей бомбе; поздно осознаю, что не должен был, что мне вообще было бы неплохо сейчас касаться холодного кафеля коленями и хорошо, долго извиняться, по его мнению. Ему было стыдно за меня несколько минут назад перед любезной официанткой дорогого заведения для своих, видимо, мне должно быть стыдно сейчас. И уж над этим придётся постараться.       Требуется лишь секунда, чтобы чужие пальцы крепкой хваткой вцепились в мои уже влажные от пота у корней волосы, определённо вырывая добрый десяток луковиц, а ладонь надавила на поясницу, вынуждая прогнуться до максимально неудобного. Вновь не сдерживаюсь — сквозь сомкнутые зубы вырывается низкое, хриплое рычание, а во взгляде — пламя и восхищение, мольба и доминирование — сделай мне приятнее… больнее, чёрт тебя дери. Дотторе не слышит, не слушает меня, делает всё совершенно наоборот — замедляется до непозволительного, почти выходит полностью и снова вгоняет член внутрь, с каждым подходом хищно скалясь и буквально вбивая в меня растянутое по гласным «я же сказал тебе заткнуться», от которого всхлипываю слишком громко. И это наверняка услышали за простой дверью помещения.       Мне всё равно — нарастающим тоном прошу брать быстрее, дышу часто-часто и сжимаюсь, уже не стараясь сдержать сладковатые слёзы; пытаюсь толкнуться назад и тут же встречаюсь с грубо остановившей меня рукой, коротко взвизгивая от боли, — он буквально впечатал меня косточками в тумбу, а щекой — в зеркало, резко входя по новой и набирая темп.       …как же я, блять, этого ждал.       Ноги горят, горят огнём, поясницу неистово ломит, затекло почти всё, и оттого добавляет ощущений там, где так остро в них нуждаюсь. Не знаю, куда деть руки, — влажные ладони в безумстве скользят по стеклу с характерным скрипом, но всё, что я слышу, это чужие наигранно-надменные хмыки. О, я знаю, как сильно он хочет кончить, я знаю, как хорошо он может притворяться, и я знаю, какая из моих фраз может выбить его из колеи, вынудив излиться с протяжным хрипом.       И мне невероятно хочется сказать что-то такое, и пусть готового варианта ещё нет — отвратительная улыбка искажает моё лицо. Пусть я не вижу Дотторе ни позади себя, ни в зеркале, я точно уверен — он…       …заметил. Заметил куда раньше, чем я успел что-либо произнести. И, клянусь, ощущение от того, что он сделает, будет одним из самых срывающих башню в наших недо-отношениях.       «Щенок должен слушаться того, кто сильнее».       До этого момента я не знал, что у него есть клыки. Ладонь вновь крепко зажимает мне рот, когда зубы впиваются в плечо с такой силой, что я чувствую, как они тупым порезом пробивают кожу. Как же это, блять, больно. Уже больше, чем просто игра. Моё сердце замирает на долю секунды и тут же начинает отбивать во всем теле скорую Ламбаду, особенно в месте укуса.       Больно. Больно, словно прижгли раскалённой железкой и на плече, и изнутри.       Больно. И страшно от ощущения полного контроля, когда всё в миг уходит из твоих рук, и ты даже не можешь пошевелиться, потому что его блядские зубы всё ещё в плоти, сжимают с такой силой, что в лазурных глазах мерцают звёздочки уже отнюдь не от удовлетворения сидящего в голове мазохиста. Разве что чуть-чуть.       Слёзы хлынули резко и безостановочно, я едва могу дышать забитым носом и срываюсь на рыдания в голос настолько, насколько это возможно с перекрытым ртом. Он вынул зубы неожиданно, толкнулся внутрь ещё несколько раз и, не выходя, излился, в конце всё же пачкая мне рубашку. Всё плечо пылает, кровь тонкой струйкой бежит вниз, по груди, почти не попадая на одежду, но оставляя обильные следы на белоснежной раковине и моем животе. Внутри щиплет неистово.       У меня не получается без поддержки. Каждая мышца забилась, болит всё, даже волосы, получается лишь осесть на приятно охлаждающий пол, когда человек позади отходит. Закрываю себе рот самостоятельно, ещё не понимая, что вместе со всхлипами я перекрываю и смех, в то время как обеспокоенная, любезная официантка стучит своим кулачком в дверь и как можно учтивее спрашивает, всё ли в порядке.       Наверное, можно будет соврать, что мы подрались…       Не поверит.