Обманутые

112 год от Завоевания Эйгона I Королевская Гавань       Возвращение далось Бэйлону проще, вероятно, из-за того, что он был поглощён тяжкими думами. Открывшаяся истина едва ли способствовала душевному спокойствию юного принца, тот извечно возвращался к вопросу о том, что у него между ног и как так получилось, что он не принцесса, а наследник престола. Почему-то в нём не нашлось сил поговорить с отцом по этому поводу. Это наверняка бы всё усложнило, и Бэйлон был не готов к тому, что ему придётся что-то решать для себя. В первую очередь он не желал что-то менять в своих отношениях с отцом.       Хотел бы Бэйлон знать, что сподвигло короля на такой шаг. Не мог же мэйстер Рунцитер обмануть государя? Доподлинно известно, что король был рядом с королевой в последние мгновения её жизни и нарёк своего сына именем своего отца. Соответственно, отец знал, кого родила ему супруга. Вместе с тем становились понятными некоторые странности, которые происходили в жизни юного принца. Или принцессы?       Пока что Бэйлон не знал, как относится к открывшейся истине. Определённо он понимал, что ныне не имеет прав на престол, но отец назвал наследником именно его. В этом выражалось то самое право государя выбирать преемника? Откуда же королю было известно, станет ли достойным Бэйлон?       Оказавшись в Королевской Гавани, Бэйлон вспомнил о Кристоне Коле. Судьба его решалась без особого интереса со стороны короля: всё, о чём ведал Визерис, так это об убийстве сира Джоффри Лонмаута, тогда как о грехах Рэйниры при дворе старались не говорить. Сам принц не желал поднимать подобный вопрос в разговоре с отцом. Как он мог вообще обсуждать благочестие своей замужней сестры?       — Сир Кристон показал себя способным гвардейцем, и в будущем я собирался даровать ему должность лорда-командующего королевской гвардией, — завтракая в кругу семьи, с сожалением заметил Визерис. — Его таланты в бою исключительны, но и простить убийство брата по оружию я не в силах.       Разумеется, Веларионы столь вопиющий поступок не могли оставить без внимания. Не говоря уже о выразительной реакции сира Лейнора, о которой судачил весь двор. Бэйлон впервые узнал о том, что мужчина способен возлежать с другим мужчиной. Наследника Веларионов без стыда звали мужеложцем и шпагоглотателем.       Рэйнире даже сочувствовали.       — Увы, я не могу так просто оставить сира Кристона при дворе при всех его регалиях, — заключил король, оканчивая приём пищи. — Бэйлон, сын мой. Примешь ли ты сира Кристона на Дрэгонстоуне?       Едва не поперхнувшись соком, принц молча склонил голову, справляясь со спазмом. Ему захотелось закричать, что Кристон Коль — клятвопреступник, совративший сестру, перворождённую принцессу, но этот порыв удалось сдержать.       — Для меня честь стать сюзереном для столь талантливого рыцаря, — ответил принц раньше, чем успел подумать о последствиях подобного решения.       — Полагаю, на этом обсуждение судьбы сира Кристона можно завершить, — довольный исходом разговора, заключил король. — Вскоре тебе предстоит отплыть обратно на остров, сын мой.       Удалось лишь вежливо улыбнуться, размышляя о том, как скоро отец даст дозволение на посещение столицы. Бэйлон уже не ощущал столь острого желания быть рядом с семьёй, но и совсем уж отдаляться не хотел. К тому же, в свете последних новостей, принц желал поскорее разобраться с роем мыслей, который окружил его голову.       Кристона Коля освободили ближе к вечеру, демонстративно лишили белого плаща, а после несчастный рыцарь дал присягу Бэйлону на Западном дворе Красного замка. Судя по мрачному лицу, подобному исходу бывший гвардеец не был рад. Принц злобно глядел на небо, проклиная богов: те явно решили его наказать за проявленную самонадеянность. Мол, не дал человеку очистить свою честь самоубийством, так неси ответственность за его деяния.       Никакой приязни к ублюдку, обесчестившему Рэйниру, Бэйлон не испытывал. Но за всеми этими проблемами принц не успевал погрузиться в мысли о собственной природе, и окончательное осознание своего незавидного положения настигло его уже в море, на пути в Дрэгонстоун. Глухо рыдая в колени, зажимая рот рукой, он забился в угол своей каюты и истерично вопрошал у богов о причинах такой несправедливости.       Принц долго размышлял о том, что было, что есть и что с ним станется. Все дни он так или иначе возвращался к вопросу о своём будущем, о своих правах и путях отступления. Подобные мысли расшатывали его состояние до тех пор, пока напряжение в нём не достигло пика.       Вдруг его суть раскроется? Что с ним сделают, если обнародуют его дефект? Казнят ли его, как еретика? К какому греху относится столь вопиющий поступок?       Все оставшиеся дни он боялся людей, слуг, взглядов. Несмело смотрел в глаза каждому и размышлял — знает ли этот человек о его секрете? опасен ли он для Бэйлона? Паранойя изводила его, лишала нормального сна и досуга, убивала аппетит, и совсем недавно поправившийся принц начал чахнуть на глазах. Мэйстера Мэллоса принцу приходилось избегать с особой тщательностью. Срываться в слёзы он не мог, держался изо всех сил, но в море его настигли сдерживаемые эмоции.       Он не знал, кем является: наследником? принцессой? проклятьем всей династии? убийцей матери? бездраконным Таргариеном, позором своего отца?       Слёзы не прекращали стекать по впалым щекам; подавляя крики и вой, принц до крови изодрал губы и несколько раз закусывал собственный язык. Под короткими ногтями смешались остатки кровоподтёков и кожи, которую Бэйлон с силой сдирал с плеч и шеи.       Его убьют? Покарают боги? Казнит собственная семья? Забросает камнями простой люд?       От отчаяния принц метался из угла в угол, порывался выбраться через иллюминатор в открытое море, дабы волны скрыли его грешное тело, и в итоге отыскал столовый нож, принесённый ему вместе с ужином, который Бэйлон стал рассматривать с маниакальным блеском во взгляде.       Стоила ли эта жизнь всех его мучений? Слабое тело, истерзанное хворями с первых дней жизни, оказалось ещё большим разочарованием для принца. Женские органы делали его ещё более бесполезным для семьи, чем раньше. Когда-то он отобрал жизнь королевы, лишил Рэйниру матери, и теперь не имел права на титул наследника. Не первый сын, не перворождённое дитя короля. Самозванец, тщедушный уродец, без собственного пола, с чужим именем, которого не был достоин.       Прохладная сталь задела тонкую истерзанную кожу шеи ниже щитовидного хряща. В этом месте он без труда может ранить себя без особых усилий, но смертельно. Проведя немало времени за анатомическими атласами, он знал, что, по крайней мере, истечёт кровью от повреждения местных сосудов и крупной железы. Бэйлон стоял на коленях у своей кровати и бездумно глядел в иллюминатор, через который виделась красивая луна. Принц почему-то вспомнил лицо сестры. Именно её лицо он представлял, когда размышлял о матери, и даже не задумывался о том, что похож на королеву Эймму куда больше Рэйниры. Не шибко острое лезвие не могло оставить случайных царапин, но при должных стараниях легко войдёт в нежную плоть. Стоило лишь надавить, и королевская династия избавится от самозванца.       — Вы молитесь, мой принц? — чужой голос звучал, будто из-под слоя перины, и Бэйлон медленно повернул голову к двери. — Прошу простить мою дерзость, я стучал, но…       Кристон Коль, вошедший без дозволения, в простом рыцарском облачении глядел на него хмуро и непонимающе. Не сразу, но его глаза расширились от осознания, и через мгновение принц тупо глядел на опустевшие ладони. Его безвольное тело оторвали от пола и усадили на узкое ложе с такой лёгкостью, будто он стал тряпичной куклой.       — Не так давно вы выбили клинок из моих рук, мой принц, — сквозь стиснутые челюсти процедил рыцарь, преклонив перед ним одно колено, — а теперь сами стремитесь оборвать собственную жизнь.       — Кто позволил тебе войти? — осипшим голосом спросил Бэйлон, глядя куда-то сквозь голову сира Кристона.       — Вы не отвечали на мои вопросы, и я…       — Я спросил: кто тебе позволил?! — упрямо спросил принц срывающимся голосом, сотрясаясь от накатившего бешенства.       Рыцарь замолчал, опешив от явно нездоровой реакции своего сюзерена, и осторожно выставил ладони перед собой, демонстрируя свою безоружность. Гневный взгляд распахнутых индиговых глаз внушал иррациональный страх столь матёрому воину, коим являлся сир Кристон. Он давным-давно научился держать низменные чувства в узде, но сейчас тревога и волнения взбунтовались в нём, предупреждая, что перед ним не просто дитя государя, а наследник династии Таргариенов.       — Смилуйтесь, милорд, — медленно заговорил рыцарь, опустив наглый взгляд к полу. — Я лишь волновался о Вашем Высочестве.       — О сестре моей ты так же волновался? — со злобной насмешкой спросил Бэйлон, оттягивая взмокшую от пота камизу от липкой груди. — Врывался к ней в покои без её дозволения?       Рыцарь молчал, снося унижение и стыд, которые вполне заслужил. Принц же вдруг прикрыл глаза и глубоко задышал, возвращая себе власть над рассудком и деяниями.       — Не думай, что я сочувствую тебе, Коль, — не скрывая пренебрежения, заговорил Бэйлон. — Ты — отвратительный клятвопреступник, запятнавший честь моей сестры. Не смей приближаться к моим покоям, твоё место разве что среди стражи входных ворот.       — Разумеется, милорд, — глотая оскорбления, согласился рыцарь. — Раз на то ваша воля.       — Пошёл вон, — процедил принц, злобно прищурившись.       — Достаточно и того, что я уберёг вас от безрассудства, — спокойно заговорил сир Кристон, не поднимаясь с колена. — Я долго размышлял, сидя за решёткой, и понял: уж лучше жить с клеймом клятвопреступника, чем сдохнуть от собственного клинка. Так и вы живите со своим бременем, мой принц. Всяко лучше, чем последовать за Неведомым, не повидав ничего, кроме замковых стен и неба над нашими головами.       Забрав столовый нож с собой, рыцарь наконец-то оставил Бэйлона в одиночестве. Холодный пот, облепивший тело, остужал и без того ослабевшее тело, и принц по привычке поспешил взобраться под шерстяное одеяло, уберегая себя лишнего охлаждения. Озноб настиг его внезапно, заставив мышцы часто и болезненно дрожать. Сил на слёзы больше не нашлось, слабость приковала принца к ложу сильнее кандалов. До самого Дрэгонстоуна он не покидал своего ложа.

* * *

      Возможно, его бы назвали… Бэйлой? Принцесса Бэйла Таргариен, вторая дочь короля. Об этом размышлял принц, как только сошёл на берег полюбившегося ему острова, на который он ныне имел ещё меньше прав, чем раньше. На его тело была накинута тёмная хламида с глубоким капюшоном, дабы скрыть следы увечий. Посему и добирался он до замка инкогнито от самого порта до замка в неприметной закрытой карете: привлекать внимание жителей Дрэгонстоуна принц не желал.       На территории замка можно было оказаться многими скрытыми путями, в том числе и через башню Морского дракона, где находились покои мэйстера. Не удосужившись явиться к собственному двору через главные ворота, Бэйлон, словно чужак, добрался до мастерской Рунцитера, где он изготавливал и хранил лекарства.       Столь скромному появлению наследника мэйстер даже не удивился и без лишних слов принялся за осмотр своего подопечного. Картина его совершенно не обрадовала и даже озадачила.       — Как же вы умудрились нанести эти раны, мой принц? — проворчал Рунцитер, едва касаясь смоченной в кипячёном вине тряпицей длинных царапин, идущих от лица до локтей и груди. — Куда смотрели ваши слуги?       — Никому не дозволено ко мне приближаться, — ответил на это Бэйлон, морщась от неприятных ощущений.       — С вами что-то стряслось? — хмуро спросил мэйстер, закончив с обработкой ран.       — Стряслось, — согласился принц. — Полагаю, давно.       Спустившись со стула в мастерской Рунцитера, Бэйлон подошёл к застеклённым стеллажам, книги из которого мэйстер практически никогда ему не выдавал. А ведь он никогда не интересовался медициной, несмотря на свою любознательность.       — Найдётся ли здесь анатомический атлас?       Повисшая между ними тишина стала отравляющей. Старик медленно осел на то место, где недавно терпеливо сносил муки юный принц, и утёр мокрое от пота лицо ладонью.       — Вы рассчитывали на это? — не дождавшись ответа, снова задал вопрос Бэйлон. — Что я сам столкнусь с истиной?       — У меня не было времени вас подготовить должным образом, — часто моргая, ответил Рунцитер. — Вы не можете не появляться на публике вовсе, и без того вы крайне обособлены от дворцовой жизни. Появиться на свадьбе принцессы Рэйниры было необходимо.       — Но меня могли запросто раскрыть, — зло бросил принц, развернувшись к мэйстеру лицом. — Я бы даже понять не успел, что со мной приключилось!       — Если бы истина вскрылась сейчас, для вас бы это прошло не так болезненно, — вдруг признался Рунцитер, всё ещё обильно потея. Выглядел он бледным и взбудораженным.       — Отец этого и ждал? — повысил голос Бэйлон. — Что я буду унижен?!       — Нет-нет, мой принц! — замахал руками старик. — Не поймите превратно мои слова. Слуги, обслуживающие вас, были из Красного замка. То были выбранные королём люди, давшие клятву молчать. Но вы справились, мой принц.       — Справился?! — сорвался на крик Бэйлон, сжав ладони в кулаки. — Я едва не сошёл с ума за эти дни! Почему вы не сказали мне раньше?!       Рунцитер будто постарел ещё на несколько десятков лет за этот разговор, но сейчас принц не находил в себе сил на сочувствие. Его трясло от гнева и страха, от ощущения того, что он был предан самыми близкими ему людьми. От того, что картина его мира рассыпалась в прах, безнадёжно и беспощадно. Он желал услышать хоть какое-то объяснение, которое могло бы его успокоить, могло бы всё исправить.       — Я хотел бы, чтобы правда о вас вскрылась, — заявил мэйстер. — Вы не засуживаете тех мучений, на которые обрёк вас государь. Я сам себя считаю грешником, раз вынужден прикладывать к этому руку.       — И что бы со мной сталось? — осипшим голосом спросил Бэйлон.       — Вы ещё дитя. В этом было бы ваше спасение. Никто бы вас не осудил, — утешающим голосом ответил Рунцитер.       — А отца?       На это мэйстер лишь тяжело вздохнул и покачал головой, грузно поднимаясь с кресла. Добравшись до стеллажа, он устало упёрся рукой о полки и стал рассматривать корешки трактатов. Ему было заметно плохо, но Бэйлон был не в себе и не видел этого. Его волновала только правда, которая разбивала его сердце вдребезги. Неумолимая и жестокая истина.       — Вашего отца бы это дискредитировало. И, видят Семеро, неспроста!       — Ваши слова можно счесть за измену, — вернув себе мнимое самообладание, заметил Бэйлон.       — Вы мне словно родной, мой принц, — распахнув створки стеллажа, ответил Рунцитер. Его дрожащие пальцы вцепились в один из трактатов, но вытягивать его из ряда он не спешил. — Разумеется, я не имею никаких прав на подобные слова. Но мне выпала честь воспитывать вас с первого вашего вдоха. Может, я был плохим наставником, но я искренне забочусь о вас и желаю вам благополучия. Будь вы в самом деле первым сыном государя, то смогли бы стать великим королём!       Всё же выдернув трактат с полки, Рунцитер распахнул его и стал листать страницы. Дойдя до нужной, он развернул книгу к принцу.       — Здесь пишут о росте женского организма. О первой лунной крови, о зачатии дитя, о беременности и родах, — положив книгу на стол, объяснил мэйстер. — О вашем теле, мой принц. То, каким боги создали вас.       — Это ничего не объясняет. Не объясняет поступков моего отца. Ваших поступков, — бросив презрительный взгляд на страницы, процедил Бэйлон. Совершенно естественные для женского тела процессы казались ему отвратительными, стоило хоть на мгновение представить, что подобное ждёт и его самого.       — Ваш отец верил, что боги наделили его даром ваших предков. Сновидениями, — вернувшись в кресло, тяжело ответил Рунцитер. — Ему снился принц в короне Завоевателя, и он верил, что этим принцем должен стать его сын. Он был очень предан этой идее. Извёл даже королеву Эймму, которую так любил. Но боги послали ему двух дочерей. Вас, вместо долгожданного сына. Рассудок его помешался в тот момент, когда все его надежды рухнули. Государь нарёк вас сыном у ложа вашей умирающей матери, дал вам имя своего отца.       Нерешительно замерев, Бэйлон слушал рассказ, глядя в пол. В голове его возникла описанная сцена: умирающая мать с распоротым чревом, отец с перекошенным от горя лицом и Рунцитер с младенцем на руках.       — Далее исправить положение казалось невозможным. Король даже не задумывался над тем, чтобы вернуть вам должное положение — положение принцессы. Он знал, чем это грозит ему и вам. Случайно открывшаяся истина могла бы спасти вашу судьбу, мой принц. Вы рождены девочкой, принцессой, будущей матерью — так рассудили боги. Вы могли бы занять место подле своего младшего брата, стать законной королевой Вестероса. Но что мы имеем ныне?       — Слабого наследника без дракона, — ответил за мэйстера Бэйлон.       Рунцитер поморщился от этих слов, но отрицать очевидного не стал. И у принца отпало желание продолжать разговор. Он устал, несмотря на то, что не поднимался с ложа долгое время; его раздирал проснувшийся голод и тянуло принять горячую ванную. И снова Бэйлон с ненавистью глянул на книгу. Ещё никогда он не считал чтение настолько отвратительным и тягостным. Но изучить её — вопрос выживания.       — Вам следует отдохнуть после длительного путешествия, — обессиленно заявил мэйстер. — Простите мне мою немощность.       — Призовите сюда младших мэйстеров, — порекомендовал Бэйлон, забрав книгу со стола. — Вам явно нездоровится.       — Неведомый давно стучится в двери моих покоев, — с кривой улыбкой признался Рунцитер. — По крайней мере, мы успели поговорить с вами до того, как я покину вас.       Боль кольнула сердце Бэйлона, его напряжённые плечи расслабились от последних слов, будто весь гнев и ярость вышли из него, смещённые всколыхнувшимся чувством привязанности. Мягкая натура принца заставила его тут же опустить взгляд мгновенно заслезившихся глаз.       — Не стоит, мой принц, — попросил его мэйстер. — Я прожил достаточно и добился многого. Осталось лишь найти себе замену, достойную наследного принца.       — Едва ли я наследный принц, — шмыгнув, ответил Бэйлон. — Я не знаю, что мне делать.       — Моей мудрости не хватит для того, чтобы дать достойный совет.       Покинув мэйстера, Бэйлон, утирая слёзы, поспешил поскорее оказаться в своих покоях. Книга оттягивала его худые руки, но более того — она будто физически легла на слабое сердце принца, придавливая грузом грядущих проблем. Няня мгновенно поняла, что ему нужно: дала распоряжения по поводу купания принца, отправила служанку на кухню — принести перекус. Бэйлон лишь доверчиво прижался к ней, к единственному человеку, к которому у него сохранилось доверие.       — Я теперь всё знаю, — шёпотом признался принц, чувствуя тёплую ладонь на своей голове.       Неосознанно он потянулся за лаской от единственного человека, на которого не держал зла. Руки Эми огладили его щёки, шею и остановились на плечах, отодвигая от себя, чтобы встать перед Бэйлоном на колени. Её опечаленный и виноватый взгляд отдавался теплом в груди.       «Я всегда с вами, мой принц», — вывела на его ладони няня и поцеловала детское узкое запястье, выражая привязанность.       — Рунцитер умирает, — отпустив гнев и боль, Бэйлон решил поговорить о важных вещах. — Когда я покидал Дрэгонстоун, его состояние не было столь плачевным.       «Великий мэйстер был взволнован и часто переживал о вас», — ответила няня, быстро настрочив ответ на пергаменте.       — И я ничего не могу сделать? — угрюмо спросил принц, сдёргивая с себя дурно пахнущие одежды. Бадью для него наконец-то наполнили, и он поспешил погрузиться в ароматную воду после долгих дней без должного купания.       «Увы, мой принц», — поджав губы, ответила Эми. Отложив чернила, она поспешила помочь Бэйлону с намыливанием волос и спины.       Следовало задуматься не только о достойных похоронах для верного мэйстера, но и о том, кто займёт его должность после. Крайне непростой вопрос требовал немалого внимания самого принца. Он не был готов раскрывать свою тайну другому мэйстеру и считал это вовсе опасным. Следовало научиться лечить себя самостоятельно.       Наследники никогда не отправлялись в Цитадель. Из Таргариенов вообще никто особо не стремился погрузиться в науку, кроме, разве что, архимэйстера Вэйгона. Зачастую принцы получали образование напрямую от Великого мэйстера, и этого было достаточно. Но Бэйлон считал, что обучение в Цитадели должно разительно отличаться.       Принцев не обучат медицине, астрологии, картографии и прочим прикладным наукам. Великий мэйстер концентрируется на вопросы внешней и внутренней экономики, законодательства, истории, политики и военного дела, порой уходя в некие частности вроде геральдики и аграрных наук. Король, по крайней мере, должен знать, что и где высаживают его подданные и для чего это нужно.       Но любознательность тянула Бэйлона в другое русло, а ныне это становилось вопросом выживания.       — Если я попрошу отца позволить мне обучаться в Цитадели, как быстро он прилетит сюда, чтобы отвесить мне королевский подзатыльник? — блаженно откинувшись за портик бадьи, с улыбкой спросил Бэйлон. Няня ничего не стала отвечать, лишь мазнула пеной по щеке принца, вызвав у него смешок. — Я совершенно серьёзен! Правда, там раскрыть меня будет и того проще, но я же буду осторожным, верно?       Не видя её лица, принц знал, что она не одобряет этого решения. Никогда не выскажется против, но будет опечаленной и отстранённой. Она не любила, когда Бэйлон ранится, когда наживает себе проблем, когда рискует здоровьем и проявляет непослушание. Но едва ли она была властна хоть как-то ограничивать его.       — Если ты не хочешь, я никуда не отпущу тебя, — помня о том, что вскоре им предстоит расстаться, заговорил Бэйлон. — Я смогу убедить отца не способствовать твоей дальнейшей судьбе, если ты в самом деле желаешь остаться подле меня. Не няней, а, быть может, станешь помощницей кастеляна?       К сожалению, сделать её камеристкой он не мог, как и назвать служанкой — после стольких лет верной службы это стало бы откровенным пренебрежением. Будучи няней принца, Эми не приходилось страдать от тяжёлого труда, и Бэйлон не посмел бы возвращать её в подобные тяжбы. При кастеляне ей не придётся заниматься уборкой, стиркой или готовкой, она будет распоряжаться слугами и следить за нуждами замка.       «На всё ваша воля, мой принц», — ответила ему Эми, несмело выводя буквы на его ладони.       — Тебе следует лишь высказать свои желания. Вдруг ты желаешь брака, детей? — резко спросил Бэйлон, развернувшись к ней лицом. — Я даю тебе выбор!       Няня на это рассеянно, натянуто улыбнулась, пряча испуганный взгляд. Принц вдруг задумался о том, что ей, возможно, принимать решения никогда не приходилось. Будучи подневольной, её судьбой распоряжались на протяжении всей её жизни. Сам Бэйлон, наследный принц, не мог дать ответа своему отцу, а тут он допытывал человека личными расспросами.       — Тебе некуда спешить, обдумай всё. Любое твоё желание я воплощу в жизнь, — пообещал принц с необычайной твёрдостью.       Он никогда ещё не был настолько решительно настроенным, но осчастливить няню было для него делом принципа. Бэйлон не заметил, как Эми отошла от бадьи и начала что-то спешно писать на пергаменте.       «Десница знает о вас, мой принц. И Ларис Стронг — тоже. Многие слуги заметили странности, но не знают истины. Пока. Скоро вы начнёте расти, и скрываться станет сложнее. Лишь Дрэгонстоун остаётся безопасным, ведь местные чтят вас должным образом и сносят все странности», — кривоватые от спешки буквы плясали на пергаменте, но Бэйлон без труда прочёл и несколько раз перечитал написанное.       — Что же, — чувствуя мерзкую горечь во рту, принц свернул пергамент и опустил его в воду. — Выходит, я должен ждать, пока десница решит, как со мной поступить?       Вынув размякшее полотно, Бэйлон расправил его и полюбовался на расплывшиеся чернильные слова. От понимания собственного положения в нём зрела злость вперемешку со страхом. Его положение очень шаткое и грозит стать крайне опасным для жизни, и он даже не ведал об этом ранее.       Ныне престол не просто блажь, а единственный способ добиться хоть какой-то безопасности. Или побег из Вестероса; но что он мог, малолетний принц, на чуждом для него континенте? Судя по тому, что о Вольных городах рассказывал мэйстер, его мгновенно продадут в бордель или сделают рабом, и в таком случае долго Бэйлон не протянет.       Единственный верный путь — добиваться престола.       Но от чего же эта мысль внушала вовсе не воодушевление, а порождала сковывающий всё нутро ужас?