Не для отчета

Берн, июнь 1943 Штирлиц провел в Швейцарии несколько дней и здорово вымотался. Накануне он встречался со связным, чтобы передать очередную информацию в Центр, потом выполнил оставшиеся поручения Шелленберга. А в германском консульстве, куда он заглянул уже поздно вечером, его ждало последнее задание на эту поездку: встретить их агента завтра здесь, в Берне и перевести через границу. Штирлиц тяжело вздохнул, читая это сообщение: он-то уже надеялся, что по дороге спокойно послушает радио и обдумает кое-какие рабочие вопросы. Ага, как же! И вот, сейчас он ожидал в условленном месте, напротив большого универсального магазина в центре города и мрачно прикидывал: сколько еще времени пройдет, прежде чем он доберется домой. Было начало девятого утра, но народу уже хватало. Подходили женщины, рассматривали сверкающие на солнце, идеально вымытые витрины, что-то оживленно обсуждая друг с другом. Рядом с ними прыгали, вертелись ребятишки, требовательно дергали за руки своих матерей. Озабоченные, серьезные клерки торопились мимо, прокладывая себе дорогу в людском фарватере. Словом, привычная городская кутерьма, обычная жизнь, где легко спрятаться, расслабиться и потерять бдительность — так все выглядит просто и мирно. Но Штирлиц старался не поддаваться обманчивой атмосфере безопасности, прекрасно помня, чем это может быть чревато. И внимательно наблюдал за противоположной стороной улицы. А люди всё суетились, торопились по каким-то своим делам и заботам, их поток всё увеличивался и увеличивался. И конца-краю этому не было… Из-за всех этих мельканий он не сразу заметил женщину в светлом летнем пиджаке и узкой, довольно короткой юбке. Она медленно спустилась по широкой каменной лестнице на выходе из магазина, остановилась на последней ступеньке. Поставила рядом коричневый дорожный саквояж, с торчавшей из него газетой. В левой руке у женщины был букетик маргариток. Пока она поправляла свою элегантную шляпку с вуалью, Штирлиц заметил и цветы, и газету. Он не знал, кто будет его пассажиром, но почему-то решил, что агент окажется мужчиной. Неожиданная приятность, он давно не путешествовал в женском обществе. И, вообще, сто лет не проводил с ними время. Настроение Штирлица сразу же улучшилось. Лица незнакомки на таком расстоянии, да еще и под вуалью не различить, но, кажется, сложена она была неплохо. Ноги, замечательные, стройные ноги в беленьких чулках, походка — довольно кокетливая, но без излишней вульгарности. Видно, что она прекрасно владела своим телом и знала, как произвести нужный эффект на окружающих. «А она очень даже ничего…» Удостоверившись, что и его заметили, Штирлиц развернулся и направился к машине. Не слишком быстро, чтобы за ним могли следовать, не привлекая при этом внимания. Он добрался до машины, осторожно проверил — не увязался ли еще кто-нибудь. Похоже, все было чисто. Через пару минут передняя дверца машины распахнулась, и женщина, ни слова не говоря, решительно уселась рядом. Одно энергичное движение — и саквояж полетел на заднее сидение. Отвлекшийся в этот момент на зеркало заднего вида Штирлиц рефлекторно среагировал на резкий жест и схватил ее за локоть. Отчего букетик маргариток, описав дугу, шлепнулся вниз, к его ногам, а знакомый голос насмешливо, нараспев произнес: — Однаааако… Ваши манеры, Штирлиц, оставляют желать лучшего. Тут Штирлиц взглянул женщине в лицо и буквально потерял дар речи: из-под шляпы и приподнятой вуали на него смотрели знакомые, пронзительно-серые глаза его шефа, Вальтера Шелленберга. Они искрились лукавым мальчишеским весельем. Шелленберг был явно доволен собой и ухмылялся, наслаждаясь реакцией Штирлица. А ошеломленный Штирлиц продолжал на него пялиться. Наконец, он моргнул, выпустил локоть Шелленберга. И смог выдавить из себя негромкое: — Доброе утро…бригадефюрер. Шелленберг, по-прежнему улыбаясь и не спуская с него глаз, спросил с деланным сочувствием: — Штирлиц, да на вас лица нет. Вы что, совсем не спали этой ночью? А я ведь недавно снабдил вас отличным снотворным. Неужели не помогло? — Нет, я спал, бригадефюрер! Просто поспать удалось недолго. Шелленберг поднял упавший букет, повертел его в руках. Прижал цветы к носу. — Вот по дороге и расскажите, что или кто (многозначительная пауза) не давал вам спать. Так и будем здесь торчать и ждать хвоста или наконец отвезете супругу домой, господин Брунн? Штирлиц на это только сокрушенно головой покачал. Завёл мотор, и машина тронулась. Шелленберг же отправил надоевший ему букет на заднее сидение, рядом со своим саквояжем. Потом он стряхнул облачко пыльцы с колен, разгладил и поправил юбку. Еще раз проверил дорогу за ними. И сказал, как будто вовсе и ни к Штирлицу обращаясь, а размышляя вслух: — Вот уж не думал, что есть ещё что-то, что может вас удивить. — Я тоже так не думал, бригадефюрер. Но вам удалось, поздравляю! — Хммм…прекрасно. Запишу себе в свой список личных достижений. — Кстати, отличная маскировка. Просто блестяще, я правда вас не узнал. — Вам нравится? Вопрос вызвал у Штирлица замешательство. Он закашлялся и вцепился в руль. Шелленберг же, стремительно повернувшись к нему вполоборота, с любопытством ждал ответа. Наконец, силясь улыбнуться и держаться как можно невозмутимее, Штирлиц сказал: — Ну, главное, чтобы это не понравилось вашим хвостам, бригадефюрер. И они не увязались следом за такой красоткой. На это его шеф звонко и заразительно расхохотался. Однажды, давным-давно, на приеме у Гейдриха, Штирлиц видел, как Шелленберг, собрав вокруг себя группу и мужчин, и женщин, что-то с упоением им рассказывает. Все внимание присутствующих было приковано к нему. Тогда, наблюдая, как Шелленберг расхаживает в этом импровизированном кружке зрителей, как он мягко и мимолетно касается своих ближайших собеседников, как отлично сидит на нем смокинг — лучше, чем военная форма — Штирлиц про себя насмешливо отметил: «А ведь он бесподобен! Этого у него не отнять! Но девкой — был бы еще краше!» Кто же мог знать, что однажды эта его мысль материализуется? И Штирлицу доведется воочью убедиться в своей правоте. Эта самая «девка» сейчас сидела с ним рядом, прикусывала нижнюю пухлую губу, хлопала длинными ресницами. С идеальным макияжем — хоть в кино снимай. Точно наваждение какое-то… Да, его молодой и очаровательный шеф отлично смотрелся в женском образе. И был еще той горячей штучкой.

***

Путь до границы показался Штирлицу вечностью. Шелленберг сперва болтал о всяких пустяках на отвлеченные темы — вроде местной кухни или особенностях швейцарского менталитета из разных кантонов. И все бы ничего…но время от времени его рука, затянутая в узкую кожаную перчатку, мимолетно дотрагивалась то до плеча, то до колена Штирлица. Да, Шелленберг был очень тактильным и вел себя так на протяжении всех лет их знакомства. Это было частью личности самого Шелленберга, а не только одним из его методов манипуляции собеседником. И Штирлиц привык к манере общения своего шефа, совершенно спокойно к этому относился. Но сейчас… сейчас стоило Шелленбергу дотронуться до него, как внимание Штирлица, помимо воли, немедленно переключалось с дороги на стройную ножку в белом шелковом чулке, рядом с его ногой. Вопреки всякой логике и здравому смыслу. И каждый раз Штирлица точно жаром обдавало. Хотелось от души выругаться. Ну что за бес вселился в его шефа, когда же он, наконец, угомонится! Так они окажутся в кювете, что за ребячество! Штирлиц уже был близок к тому, чтобы прямо сказать Шелленбергу: отодвиньтесь, вы мне мешаете вести машину. И плевать на субординацию и насмешки, которые бы тогда наверняка на него посыпались. К счастью, Шелленберг угомонился сам. Будто в нем щелкнули тумблером и переключили на другой режим. Отодвинувшись от Штирлица и откинувшись на спинку сидения, он стал задавать быстрые и четкие вопросы о недавней поездке в Берн и выполненному заданию. А тот, успокоившись, отвечал — тоже быстро и четко. И гадал: что же сподвигло Шелленберга так срочно сорваться в Швейцарию? Весь этот маскарад… От кого он скрывает свою поездку? От Гиммлера? Риббентропа? Кальтенбруннера? Или от всех вместе взятых? А поездка-то, судя по всему, удалась. Настроение у его шефа было отменным — вон как резвится с утра пораньше! Прямо-таки источает радость и самодовольство, и одним только искусным маскарадом это не объяснить. Наверняка добился намеченных результатов. Вот только каких? Шелленберг ловко увернулся от его ненавязчивых расспросов, и снова перевел разговор на недавнее задание Штирлица. Штирлиц не настаивал. «Ничего, еще разболтаешься. Не сейчас, так позже. Не сегодня, так завтра». Швейцарскую границу и проверку документов они прошли без особых проблем. Затем их ждал пропускной шлагбаум рейха. Оба сразу умолкли, насторожились и стали внимательно наблюдать за машинами впереди. Похоже, все было спокойно, очередь двигалась быстро, усиленной охраны нет. Когда очередь дошла до них, Штирлиц вышел первый и галантно распахнул дверцу перед «фрау Брунн». Шелленберг выпорхнул из машины, остановился рядом, взяв его под руку — как и полагается примерной германской супруге. Натянув маску открытости и простодушия, Штирлиц протянул их паспорта молодому коренастому пограничнику. Тот какое-то время сосредоточенно их изучал. Сравнив их лица с фотографиями, вежливо поблагодарил и вернул паспорта Штирлицу. Другой пограничник, постарше и явно скучая, бросив быстрый взгляд на машину, задумчиво обошёл ее. А потом попросил открыть багажник. Штирлиц напрягся — ему не понравилось, что багажник попросили открыть только у них. Сам он не вез ничего, способного насторожить непрофессионала, но любые задержки и досмотры на границе, конечно же, его нервировали. Вдобавок, Штирлиц не знал, что там за сюрпризы мог таить в себе саквояж Шелленберга. Но он и виду не подал, лишь успокаивающе улыбнулся «фрау Брунн» и направился к пограничнику. Открыл багажник, потом свой чемодан — не дожидаясь, пока пограничник сам попросит об этом. Пограничник довольно дотошно пошарил в его вещах. Не заметив ничего подозрительного, он кивнул Штирлицу. И продолжал топтаться рядом. — Это весь ваш багаж? Прежде чем Штирлиц успел хоть что-либо ответить, к ним уже величаво плыла «фрау Брунн». Постукивая каблучками и крутя бедрами. — Отто, мне что-то нехорошо… Не дойдя до него, Шелленберг споткнулся на ровном месте, успев ухватиться за руку пограничника. Пограничник вздрогнул. — Простите, господин офицер, я такая неловкая, меня немного укачало в дороге… — Ничего страшного, фрау. Вы в порядке? — Кажется, да… — Дорогая, мне так жаль. Потерпи, мы скоро будем дома, и ты сможешь прилечь. Шелленберг поправил юбку, якобы зацепившуюся за угол машины и наклонился, чтобы подтянуть чулок из-за соскользнувшей с ноги туфлей — медленным, неторопливым жестом, пригладив себя по ноге. Пограничник замер, широко открыв глаза, пожирая всю его фигуру жадным взглядом. А наблюдавший эту сцену Штирлиц одновременно и веселился, и чувствовал раздражение, при виде откровенной, беззастенчивой похоти на круглом простоватом лице пограничника. Но трюк сработал. Козырнув и оставив, наконец, их машину в покое, пограничник отошел. Саквояж Шелленберга так и не попал в его поле зрения. «Вот же бестия! Театр по нему плачет!»

***

Примерно через час, когда они были на германской территории, Шелленберг оглянулся назад, снова проверяя дорогу. И скомандовал: — Так, а теперь сверните куда-нибудь в лес, где поспокойнее. — Зачем? На что Шелленберг весело поинтересовался: — Прикажите мне в таком виде заявиться домой? Или на Вильгельмштрассе? Пожалейте наших коллег, Штирлиц, их же удар хватит… — Да, конечно! Простите, бригадефюрер! Досадуя на себя за глупый вопрос, Штирлиц свернул на небольшую дорогу, ведущую вглубь леса. Когда машина остановилась, он обратился к Шелленбергу: — Как вам здесь? Подходит? Поиграв губами и скорчив забавную гримасу, Шелленберг какое-то время придирчиво оглядывал окрестности. Наконец, удовлетворившись этим своим осмотром, он кивнул. И полез за саквояжем. Штирлиц вышел на поляну, прихватив пачку сигарет, повернулся спиной к машине и закурил. И приготовился ждать какое-то время. Но его тут же позвали. — Штирлиц! Он обернулся — и что же? Шелленберг, все в том же виде, как и был утром - только без шляпы - шел к нему и призывно махал бутылкой вина. — Знаете что? К дьяволу все это! Мне нужна передышка! Вот, завалялась бутылочка превосходного рислинга*. Хотите? Все это — и поляна, залитая ласковым июньским солнцем, и цветочные запахи, и беззаботный птичий щебет располагали к тому, чтобы не торопиться к бесконечной куче дел, ожидавшей их в Берлине. В их общий ад. И дважды ад — для Штирлица. Он не долго раздумывал. — Да, хочу! Сказано — сделано. Штирлиц извлек из багажника плед, который всегда возил с собой и расстелил его на траве. Шелленберг подошел к нему. Освободившись от туфель на каблуках, он с наслаждением пошевелил пальцами ног — будто проверяя, все ли они на месте. И чинно уселся рядом со Штирлицем. А тот украдкой на него покосился и снова про себя отметил: как же бесподобно смотрятся ноги его шефа в белых шелковых чулках. «Проклятье, опять начинается! Да что ж такое?! Вот зря, зря я не выкроил время и не развлекся в Берне. Теперь сижу и пялюсь на все, что движется. Главное, чтобы он не начал опять до меня дотрагиваться. Тогда придется срочно изображать недомогание, скрывая эрекцию. Только этого мне еще и не хватало!» Рислинг и правда оказался превосходным: золотисто-янтарный, кисловатый, с медовыми нотками, и приятным, терпким послевкусием. Они его пили прямо из бутылки, передавая ее друг другу по очереди. Штирлица это не сильно смущало. Но он ожидал, что аккуратист Шелленберг станет сетовать на отсутствие бокалов. Однако тот лишь усмехнулся и отсалютовал ему откупоренной бутылкой. «А guerre comme a la guerre, mon ami**». И сделал первый глоток, блаженно зажмурившись и наслаждаясь приятным, освежающим вкусом вина. Штирлиц сдержанно улыбался: сейчас общество Шелленберга его не тяготило. А напротив, отвлекало от других напряженных раздумий. Вот если б он еще не сверкал перед Штирлицем своими ногами… Но увы, увы, Шелленберг, похоже, напрочь забыл, в каком неподобающем виде он сидит сейчас рядом со своим подчиненным. Он забавлялся, как дитя, продолжая играть полюбившуюся ему роль. То жеманно пригладит юбку на бедрах, то согнет ногу и подтянет на ней чулок одними кончиками своих тонких и действительно женственных пальцев, с тщательно ухоженными ногтями. Каждый раз, после всех этих манипуляций шефа, Штирлиц терял нить разговора и чувствовал, как тяжелеет у него в паху. Чтобы отвлечься, Штирлиц пустился в пространные разглагольствования о своих любимых сортах белых вин. Шелленберг же теперь помалкивал. Лишь иногда благосклонно кивал или хмыкал, внимательно слушая рассказ Штирлица Они уже почти прикончили бутылку, когда очередное ироничное замечание Штирлица насмешило Шелленберга. Он фыркнул, бутылка дернулась — и вино потекло по его подбородку. Шелленберг облизнул губы — на них почти не осталось помады. Пудра тоже сошла с лица полностью. И щеки теперь порозовели от яркого, естественного румянца. Шелленберг вытащил носовой платок, стал вытирать вино, пролившиеся с подбородка в вырез его блузки. А невольно замолчавший Штирлиц теперь внимательно следил за его жестами. Пришлось сжать руку в кулак, впиться ногтями в мякоть, чтобы сдержать себя — так неотвратимо-сильно Штирлицу вдруг захотелось положить свою руку на эту тонкую шею, почувствовать пульсацию венки, провести по контуру… Шелленберг ощутил на себе его пристальный взгляд и поднял голову. Сразу перестал улыбаться, застыл, нервно облизнул губы. Зрачки его глаз были расширены и совсем затопили собой радужку. В животе у Штирлица что-то ухнуло. Его охватило лихорадочное, жадное предвкушение… «Ох, не стоило мне пить сегодня, не стоило…» И прежде чем он успел подумать еще хоть что-то, Шелленберг быстро притянул его к себе, обхватив лицо обеими руками и впился в его губы требовательным, жадным поцелуем. Все поплыло… Позже, когда Штирлиц вспоминал этот момент, то он мог описать его лишь одной красноречивой фразой: напрочь сорвало тормоза. Это было чертовски безрассудно. Это было чертовски опасно. Но остановиться он уже не мог. Кажется, нечто подобное произошло и с самим Шелленбергом. После их первого поцелуя Шелленберг на секунду отпрянул, они перевели дыхание. И Штирлиц поцеловал его снова, сам, медленно и не так лихорадочно — будто пробуя на вкус, как недавно пробовал вино из их общей бутылки. При этом Шелленберг стонал ему в рот. А Штирлица то знобило, то бросало в жар — он с утра ничего не ел, вино действительно ударило в голову. Но кажется, еще больше ударил ему в голову дурман по имени Вальтер Шелленберг. По-мальчишески дерзкий и не по годам умный, опасный противник. Который раздражал его и дразнил. Которому всегда и все сходило с рук. Которого так часто хотелось поставить на место. Который часто ходил по самому краю пропасти, как сам Штирлиц. Но в отличие от него, Шелленбергу, кажется, нравилось ходить по нему, по этому краю. Для него это было так же естественно, как дышать. И Штирлиц снова и снова целовал его — жадно, требовательно, прижав к земле и обхватив за тонкие запястья. Спускался всё ниже, на шею, обведя языком кадык, косточку ключицы. А Шелленберг все больше и больше расслаблялся под его поцелуями. Прямо-таки растекался теплой патокой, поддаваясь его напору. Эта его непривычная, обманчивая покорность заводила Штирлица до умопомрачения, до звезд в глазах, до пронзавших все его тело колких мурашек. Заставляла сердце неистово колотиться и задыхаться, будто он нырнул в бездну. Рука Штирлица опустилась вниз, палец дотронулся до кромки чулка, потом скользнул по голой коже. Удивительно мягкой, нежной, горячей. В штанах было невыносимо тесно, и Штирлиц терся о бедро Шелленберга. Он мог бы кончить и так — будто перевозбудившийся подросток. Но тут Шелленберг извернулся, выскользнул из-под него — Штирлиц сначала испугался, что один из них, наконец, опомнился и сейчас все закончится. Но нет! Через несколько мгновений он уже смотрел во все глаза и был не в силах оторваться от безумно пошлого и прекрасного зрелища: Вальтер Шелленберг, с обнаженным задом, на четвереньках — перед ним, Штирлицем… Юбка задрана до пояса, расстегнутые чулки сбились, сползли вниз, взлохмаченные волосы прилипли к вспотевшему лбу. Шелленберг, который бесстыдно стонет, прикусывает губу. А длинные тонкие пальцы, смоченные слюной, растягивают анус, готовят себя… Ждать дальше стало просто невыносимо — Штирлиц грубо и властно сжал его ягодицы, навалился, провел головкой члена по расщелине и толкнулся, пробуя войти. Но тут же почувствовал, как напряглось, сжалось тело под ним. Штирлиц остановился: его первичное, животное желание овладеть, подчинить себе теперь сменилось опасением причинить боль другому человеку. Однажды, в Париже, Штирлицу попалась француженка со «странными» предпочтениями в постели. И кажется, потом она была здорово разочарована от его неумения заниматься подобными трюками. А ведь он её предупреждал… Почувствовав, что Штирлиц отодвигается в сторону, Шелленберг снова дернул его к себе. И выдохнул: — Давайте же… И тогда, охваченный новой волной возбуждения, Штирлиц подался вперед. Он входил медленно, с максимальной осторожностью, то и дело останавливаясь. Шелленберг же морщился, кусал губы, но упрямо двигался ему навстречу. Его худощавая, мускулистая спина вздрагивала, прогибалась. Штирлиц провел по ней рукой ласковым, успокаивающим жестом — так, наверное, погладил бы внезапно доверившееся ему, дикое и опасное животное. И когда Штирлиц вошёл полностью — стало так хорошо, горячо, тесно… Хотелось, чтобы это длилось вечно. Увы, хватило всего нескольких фрикций и двух стонов Шелленберга под ним, чтобы кончить. Сразу же обессилев, Штирлиц отпустил его. Сквозь охватившую блаженную истому он смотрел, как Шелленберг резкими быстрыми движениями доводит себя до оргазма. Потом он упал рядом, отдышался, вытерся носовым платком. Молча передал платок Штирлицу, поднялся и пошел переодеваться. *** Штирлиц потихоньку приходил в себя. Он все еще лежал на пледе, прикрывшись одной рукой от солнца, а другой — бездумно касаясь травинок рядом, перебирая их, точно те были чьими-то волосами. — Штирлиц. Нам пора. Тон спокойный и вежливый. Не приказывающий. Скорее, констатирующий неоспоримый факт. Штирлиц открыл глаза, посмотрел на Шелленберга. Тот был в привычном костюме-двойке, стоял рядом и рассеянно вертел в руке незажженную сигарету. Терпеливо ждал. Но при этом изучал Штирлица очень внимательным, пытливым взглядом. А в остальном — как будто ничего только что не произошло, не случилось. Будто Штирлицу все это приснилось в каком-то невероятном, бредовом сне. «Он думает, что теперь со мной делать. Стоит ли пристрелить ли прямо здесь и сейчас. Место-то удобное и найти трудно, — мысль эта почему-то не вызвала у Штирлица никаких эмоций, только усталость и странную апатию — Смешно, конечно: столько раз был на грани провала, столько раз могли поймать на любой мелочи… И ничего! А теперь погибнешь ты, Штирлиц, из-за того, что тебя угораздило переспать с собственным шефом. С мужчиной. Умора! Что ж, хорошо хоть в Центре не узнают настоящую причину моей героической гибели в тылу врага! И на том спасибо». Но он не умер. Мало того, ему даже удалось поспать, когда Шелленберг сменил его за рулем. Сперва Штирлиц всё выжидал. Всё анализировал и пытался понять, что у Шелленберга на уме. А потом ему вдруг надоело, и он мысленно махнул рукой. «Да черт с ним! Убьет так убьет. Двум смертям не бывать, а одной — не миновать. Но перед этим я намерен выспаться» И это ему удалось. Мало того, давно он не спал так глубоко и спокойно, да еще и в присутствии другого человека. Ещё одна аномалия сегодняшнего дня. Проснулся Штирлиц лишь тогда, когда они уже прибыли в пригород Берлина и подъезжали к дому Шелленберга. Светлые июньские сумерки спускались на землю и мягко окутывали дома, деревья, весь окружающий мир. Обещали такую же теплую и мягкую летнюю ночь. Штирлиц, позевывая и потягиваясь, выбрался из машины. Шелленберг уже забрал все свои вещи. Они деловито оглядели салон; теперь, о пребывании здесь Шелленберга напоминал лишь букетик увядших цветов, одиноко белевший на заднем сидении. По какому-то обоюдному молчаливому согласию они оба проигнорировали наличие этого букетика в машине Штирлица. Единственную улику их сегодняшней встречи… Шелленберг помедлил, откашлялся. — Вот что, Штирлиц… Жду вас завтра в полдень, с письменным отчетом о вашей поездке в Берн. Голос Шелленберга был безукоризненно официален и тверд. Ну просто образец арийской невозмутимости и спокойствия — не к чему придраться. Но прежде, чем уйти, он вдруг сделал шаг вперед и наклонился к Штирлицу. Близко-близко. Так, что тот ощутил теплое щекочущее дыхание на своей щеке, когда его тихо спросили: — Надеюсь, вы понимаете, что из Берна вы возвращались один? Понимаете? — Конечно, бригадефюрер. Понимаю. — Мне очень приятно, что вы так точно всё понимаете. Мне вообще приятно работать с вами, Штирлиц…