performance.

спектакль окончен. приходите на следующий. воображаемый занавес отпускается, оркестра утихает и все возвращается на круги своя. зал в том состоянии, в котором он был до его выступления. джин тихонько берет серафину на руки, стараясь никак не тревожить, все таки, с такими гостями нужно быть предельно аккуратными. она послушно отдается ему, позволяет очередной раз коснуться и молчит. виртуозу не сложно поднять ее изящное тело на сцену, где, формально, ей и было уготовлено место. он слышит собственные шаги, ее тихое дыхание, даже чувствует, что она слегка дёргается. смешок срывается с его уст, потому что, кажется, он уже точно сошел с ума. и вот единственный прожектор светит на них, а если быть точнее — на нее, все таки, мастер предпочитает оставаться в тени, выводя на сцену лишь своих кукол. джин аккуратно присаживается, укладывая серафину себе на колени, снова вглядываясь в ее черты лица. до безобразия прекрасны. как и тогда. ничего не изменится боле. он бережно кончиками пальцев притрагивается к ее мягким щекам, проводит пальцем по нижней губе. сквозь маску она не видит улыбку, не видит, с какой теплотой, впервые за все время их знакомства, он смотрит на нее. хада поправляет ее волосы, цыкнув, приговаривает: — ах серафина.. твои волосы, определенно, твое украшение, твоё богатство, но оно ведь приносит столько хлопот.. он слышит ее смешок, который звучит с некой издёвкой, но не обращает на это внимание. снова берет ее руку, захватывая ее ладонь так, как она любит делать, проводит пальцами по холодным ладоням, в надежде согреть. все таки, в зале достаточно прохладно, а некоторые птички живут лишь в теплых странах. весьма неправильно с его стороны, но что же поделать. другая рука опускается ниже, тихонько касается ее рюшечек на платье, — они выглядит иначе — подола ее платья, кидает взгляд ниже, заостряет его на серафинских чулках, ее стареньких сапожках, а после снова смотрит на излюбленную шею и ключицы. одним словом — в очередной раз любовался ей. коснувшись ее живота, он внимательно оглядывает свои же пальцы. смеётся. все именно так, как нужно. его руки были в чем-то теплом, весьма привлекательным для него самого. хотелось попробовать ее на вкус. а от этого он коснулся языком до подушечек. соленое и сладкое одновременно. ничего другого он и не думал почувствовать. на вкус точно серафина: противоречивая, но от этого не менее лакомая. — серафина, если бы ты знала, какие эмоции я испытываю, глядя на тебя в таком амплуа, ты бы точно вопила от радости, — говорил он почти шёпотом. он снова касается ее губ пальцем, заглядывая в ее пустые глаза. но серафина не реагировала. конечно, он слышал ее недовольный цокот, но посмотрели бы вы на него со стороны вы бы точно заметили иную картину. пугающую до дрожи, до крика, до вопля, до, в конце концов, молчания, которое в данной ситуации было бы очень не кстати. ее тело было в ножевых ранениях, джин насчитал четыре — больше и не нужно. четыре выстрела, четыре удара клинком и четыре изуродованных до неузнаваемости участка тела. конечно же, он не оставил в покое ее шею, изрезав ее настолько искусно, насколько только смог, все таки муза достойна немного большего. ее прекрасные руки, а если быть точным, пальцы, которыми ещё пару часов назад она играла излюбленную мелодию маэстро, тоже были в крови. в ее крови. он привел ее к совершенству. джин хотел вытереть ещё незасохшую слезу с ее щеки, но она вмиг сделалась кроваво-красной. ай-ай-ай, не та рука. он все больше изрисовывал птичку ее же кровью и сам же измазывался ей. ее слова все ещё не давали ему покоя, не давали настолько, что звучали в голове достаточно громко. не уж то серафина слышала такое обилие звуков ежедневно на протяжении 17 лет? благо, хоть сейчас, ее ужи ласкает только его шепот. ... — что ж, — начала она, будучи привязанной к стулу в первом ряду в актовом зале между зауном и пилтовером, — вас уже.. уже вряд-ли переубедишь, да? — она подняла широко распахнутые голубые очи. неожиданность, которая потрясла, — это улыбка на ее лице. улыбка сквозь боль и слезы. она, всхлипнув, продолжила, — в таком случае, дайте же мне сказать хоть что-то на последок! она улыбалась. улыбалась искренне и по-доброму, принимая то, что будет дальше. смирение. то, что будет, уже неизбежно, ее судьба не в ее руках, ключ от клетки этой птички у него. ключ от ее сердца тоже. — я была рада знакомству! правда! — она все ещё плакала, ее голос дрожал, — вы удивительный человек. удивительный во всем своем искусстве, вы уникален в нем. это все безумие, определенно безумие, но то, как вы к нему подходите — невероятно. прошу, — сера снова покачала головой, смазливая слезы с щек, — уйдите отсюда живым. им никогда до вас не добраться. пожалуйста, не печальтесь. все же, я не умру, я буду жить, просто.. — фина набрала воздуха в лёгкие, — в ином месте. она отводит взгляд, плачет ещё громче, понимая, что дело ее жизни канет в лету, уйдет с ней вместе в могилу, погибнет. а родители? боже, они будут страдать, будут горько плакать, будут приходить и навещать ее каждый день. и все из-за этого человека, который готовил свой "шепот" исключительно для нее. — извините! — кричит она, — я.. я не хочу, чтобы вы запечатлели меня в таком виде. все таки, хочется быть увековеченой в истории в лучшем своем проявлении. она лучезарно улыбается, прикрывает глаза и говорит: — до встречи в новом месте, мастер джин! он не смеет ее перебить, но дабы стереть улыбку с ее лица, которая приносит куда больше боли ему сейчас, он нажимает курок, тихо шепча "раз". дальнейшие события для него как в тумане. адреналин захокстывал с головой, затуманивает разум, а в голове лишь радость. в своеобразном экстазе он вырезает на новом полотне лотосы, и это полотно определённо лучшее из всех, на которых ему приходилось творить. он аккуратно снимает с нее веревки, снова заглядывает в ее лицо и ужасается. его просчет. уже не так ярко, но тем не менее, она улыбается, пустыми глазами заглядывая в его душу. а есть ли она? ... и вот он оглядывает очередное творение, и понимает, что лучше момента вряд-ли произойдет более. серафина. идеальна, безупречна, как и всегда. сейчас разве что куда более краше. он берет шепот, лежащий на полу, выстреливает в занавес, от чего он падает, закрывая пустой зрительный зал. в этом полумраке они одни. в этом зале они одни. это из постановка. их перформанс. только их двоих. все таки, зрительница оказалось в главной роли. занавес закрывается, зрители уже давно разошлись, маэстро остался доволен. спектакль окончен.