В новом году

Декабрь в этом году выдался холодным. Снег выпал только раз, в начале месяца, быстро покрылся колючей коркой и плоскими, твердыми сугробами лежал до самого рождества. По утрам окно в ванной покрывалось узорами инея, и, принимая душ, я думал, что надо бы позвонить в фирму, которая меняла стекла, и пожаловаться на недостаточную влагоизоляцию. Когда приходило время вставать ему, я просовывал под одеяло шерстяные носки, чтобы он надел их прямо так, лежа, и клал на край кровати его любимые домашние штаны с растянутыми коленями и безразмерный свитер, в котором, как выяснилось опытным путем в один из особенно морозных вечеров, было достаточно места для нас обоих. Вставая, он сердито сопел и бормотал, что не собирается всю жизнь жить в таких богопротивных, в таких нечеловеческих условиях и что вечером же начнет поиск квартиры в Неаполе, и покрывайся оно здесь все ледяной коркой и дальше, на что я возражал в том духе, что, учитывая объемы транслируемой чепухи, итальянское телевидение и без него прекрасно справляется, после чего он угрюмо показывал мне средний палец и, попеременно ежась и горестно вздыхая, шлепал в ванную. Где-то с середины месяца я стал программировать кофеварку с вечера, чтобы утром он сделал первые глотки прямо в кровати, под натянутым к самому носу одеялом, взъерошенным и еще совсем сонным. - Я так люблю тебя, - после, в кухне, уже приняв душ и вернувшись в привычного лучезарного "себя", он обнимал меня со спины. - Ничего удивительного, - загружая хлеб в тостер, я оборачивался через плечо и подставлял ему губы. - Было бы странно, если бы нет. - Было бы очень странно, - согласно улыбался он. - Было бы невозможно. После завтрака наступало время прогулки. Он доставал собачьи свитера и специальные ботинки, которые никто категорически не любил, но которые, тем не менее, были необходимостью: раз в два дня по округе проезжала машина коммунальных служб и в порядке борьбы с зимой нещадно солила дороги, отчего обе собаки поджимали лапы и скулили, едва ступив на мокрый, химически блестящий асфальт. Так в морозной дымке подходил к концу декабрь, в доме появилась елка, рассыпались по столам и подоконникам рождствественские украшения и свечи, зажглись ”вифлеемские звезды” на окнах. На второе воскресенье адвента он расправил длинную уличную гирлянду, опутал ею вишню, и теперь, посреди белого, неживого сада, она выглядела буквально сказочно. Эффект его настолько воодушевил, что я насилу отговорил его ехать "вот прямо сейчас" покупать новые гирлянды, чтобы на этот раз точно обнести огнями весь сад по периметру, не пропустив ни одного самого крохотного кустика, и в дополнение к ним - гигантского надувного ниссе, светящегося в темноте, которого "нам просто необходимо иметь, ну как ты не понимаешь". Он обвинил меня в убийстве духа рождества и вообще любого веселья, но я ловко подсунул ему тарелку с перечным печеньем, и фокус его внимания предсказуемо сместился. Однако за два дня до сочельника неожиданно ударил “плюс”, поднялся сильный ветер, который принес с собой проливной дождь, и за какие-то пару-тройку часов весь снег растаял, обнажив немую, черную землю. Дуэ - теперь в дождевике вместо свитера - радостно рассекал на коляске по лужам, а вот с Уно дела обстояли хуже: от резкой перемены погоды у бедняги так ломило спину и лапы, что он почти не вставал, и мы носили его в сад на руках и давали обезболивающее. Ревматизм разыгрался и у отца. Приступ оказался настолько сильным, что впервые за много лет он не смог не только ездить на работу, но и даже выходить из дома на более долгое время, чем требовалось для похода в близлежащий магазин. В очередном разговоре мама осторожно поинтересовалась, где в этом году мы отмечаем рождество, и я, не раздумывая, сказал, что у них. К счастью, мне не пришлось ничего придумывать, чтобы “продать” эту, прямо скажем, не совсем привлекательную идею ему: наше первое рождество вне дома. - Если бы не этот приступ, - я невольно вздохнул. - Прости, что не посоветовался сначала с тобой, но понимаешь… - О чем ты говоришь, - он помотал головой и обнял меня. - Ну конечно же! В канун рождества после ужина и обмена подарками - я подарил ему бутылку апельсинового вина, которое он любил, шапку с фонариком для прогулок в темное время года и цветные носки с разными видами сыра, просто чтобы посмотреть на его выражение лица: упаковал в коробку из-под плейстейшн, перевязал ленточкой и подарил, и - клянусь: каждая секунда, пока он их распаковывал, того стоила! - после ужина и обмена подарками с родителями мы стали собираться. - Как ты, приятель? - Холм присел рядом с Уно и почесал его за ухом. Тот только вздохнул и подобрал больную лапу ближе к каминному огню. - Поедем домой? - Оставьте его на ночь, - предложила мама. - Обоих оставьте, незачем тащить по непогоде. И мы уехали одни. Дом встретил нас тишиной. Никто не суетился, не бил хвостом, не наезжал колесами на ноги. - Так странно, - вздохнул он. - Это только на ночь, - сказал я. - Не грусти, завтра заберем всю мохнатую гвардию обратно. Если, конечно, сможем дотащить. - Почему? - Ну знаешь… Остатки рождественского стола плюс праздничный завтрак дома у родителей не проходят бесследно. Особенно, - я приподнял бровь, - для умелых и опытных попрошаек. Он усмехнулся и согласно кивнул. В гостиной развязал и бросил на спинку кресла галстук, за которым последовал костюмный пиджак. Нажал на кнопку пульта от елочной гирлянды. - Хочешь чего-нибудь? - Если я только приближусь к еде, уверен, меня тут же разорвет. А ты? - Можно я открою вино? - он взял в руки бутылку. - Зачем ты спрашиваешь? - удивился я. - Это же твой подарок. Пробка негромко и уютно хлопнула, выходя их горлышка, он достал из холодильника лед, бросил в два больших бокала, налил немного сначала в свой. Крутанул вокруг оси, высвобождая ароматические вещества, засунул нос внутрь и, прикрыв глаза, с явным наслаждением вдохнул. - О, господи. - Нравится? - я улыбнулся. - Ты только понюхай, - он протянул мне бокал. Пахло действительно замечательно. Пахло настоящими апельсинами - насыщенно, сочно, оранжево-солнечно, пахло тем весенним днем, который мы провели в Севилье, случайно застряв там на сутки между рейсами, пахло синим небом и ярко-зелеными деревьями, пахло… им - смеющимся, счастливым, подставляющим лицо теплому ветру. - Тебе налить? - спросил он, делая глоток, и увлекая меня за собой на диван. - Чуть позже. Я перекинул через него ногу, сел ему на колени, обнял за шею. Вино на его губах было прохладным, сладковато-свежим, с едва заметной горчинкой цедры и косточек. Я медленно облизал их, кончиком языка снял крохотные капельки влаги в уголках, с удовольствием растер цитрусовый вкус по небу. - С рождеством, Холм. - С рождеством, - улыбнулся он. Мягкие отблески елочной гирлянды волнами набегали на его лицо, на руки, на белую праздничную рубашку, будто цветные мазки ложились на холст, и я вдруг подумал, как здорово было бы очутиться с ним в Индии, на празднике Холи - по NRK как раз недавно показывали документальный фильм об этом - как потрясающе было бы вдруг попасть туда и смотреть, как окутывают его разноцветные облака. - Как прошел твой год? - спросил я - Думаешь, пришло время подводить итоги? - Насчет итогов не знаю... Может, просто вспомнить лучшие моменты? Отставив бокал, он положил ладони мне на пояс и тепло прошелся от боков по спине. - Этих моментов было ровно триста двадцать восемь. - Ого! Настолько конкретно? - Конечно. Именно столько раз я просыпался дома. Рядом с тобой. - Холм. - Ммм? - Откуда из тебя вечно прет мелодрама? - Отсюда, - он немедленно “включился” и театральным жестом приложил руку к груди. - Из моего большого и доброго сердца. - О, боже. - Именно. - Хорошо, - усмехнулся я. - Оставим в покое твое сердце… - Доброе и большое. - Да. Но если серьезно: что было для тебя особенным в этом году? - Особенным? - Ну или важным?.. Важным моментом, да. - Важных моментов было много, - подумав, ответил он. И тут же покачал головой: - Но я их не считал. - Почему? - Потому что важным может быть все, что угодно. Важно не пересолить омлет, например. Я невольно фыркнул. - Да-да, - продолжил он. - Или не класть второй слой краски поверх первого непросохшего. Или помнить вовремя оплатить собачью страховку - это тоже важно. - Ой, не надо об этом, - невольно поморщился я. - А то у меня сразу начинается приступ мигрени. - Да уж, - он хмыкнул. - Внезапная поездка к ветеринару… - … в воскресенье… - Угу. Раз - и десять тысяч. Два - и еще пять в аптеке. - Нет, нет, нет, - я зажмурился и потряс головой, - давай лучше о хорошем. Пожалуйста, ладно?.. О чем угодно, только не об этом. - Ты прав, прости. Он потянулся ко мне губами, поцеловал рот, подбородок, мягко потерся носом о щеку. - Я просто хотел сказать, что важных вещей было много - в этом году, как и в любом другом, а вот основополагающая - одна. И да: в этом году, как и в любом другом. Как и в каждом. - И что это? - спросил я, заранее зная, что он скажет. - Быть рядом с тобой, - просто ответил он. - Быть счастливым. Знать, что рядом со мной счастлив ты. Разве у тебя не так? - Конечно, так, - улыбнулся я. - С того самого момента, как я увидел тебя. - Удивительно, правда? - Что именно? - Что мы встретились. Не знаю, как ты, но я до сих пор нахожу это удивительным. Мы немного помолчали. Я обнял его, прижался грудью, вдохнул с макушки миндальный запах. - К вопросу об удивительном, - вдруг вспомнил он. - Ммм? - Помимо всех важных и основополагающих вещей, случившихся в этом году, была еще одна крайне удивительная. Я немного отодвинулся, чтобы посмотреть на него. По его лицу блуждала хитренькая улыбочка, в глазах роем носились чертики. - Ну давай, - подначил я. - Поведай нам, что же было таким удивительным в твоей жизни в этом году. - А я скажу. - Не сомневаюсь. Он откинулся на спинку и чуть поерзал, усаживаясь поудобнее. Напустил на лицо выражение пуританской строгости и заявил: - Мне было крайне удивительно заскочить в театр за ключами от дома, случайно попасть на репетицию и увидеть тебя… Я захлопал глазами, одновременно показывая на себя пальцем, мол, неужели я чем-то разгневал повелителя и властелина. - Да, именно: тебя - человека, который вообще-то носит мое кольцо… Я выставил ладонь, тыльной стороной к нему, чтобы продемонстрировать наличие этого самого кольца. - … символ, так сказать, супружеской верности и скромности… На слове “скромность” я похабно поиграл бровями и двинул бедрами, недвусмысленно о него потираясь. Он громко фыркнул, но тут же взял себя в руки и продолжил голосом проповедника на кафедре, изобличающего паству в грехах: - Так вот: я заехал в театр и увидел собственного мужа, разгуливающего по сцене в самом непотребном виде. - Ну надо же. - Да. Вот это было очень мне удивительно. - Я так тебя понимаю, - не забывая продолжать хлопать глазами, сочувственно протянул я. - Так понимаю! - Неужели? - Ага. Очень. Я и сам страшно удивился. - Правда? - Ну. Даже представить не могу, чего это главрежа потянуло на варьете - да еще и в пьесе по Ибсену. Наверное, какое-то особое видение материала. - Не знаю, как насчет особого видения, - он ухмыльнулся, - но мне пришлось некоторое время постоять в коридоре перед тем, как я смог показаться на людях. - Это почему? - Ну знаешь. Светить стояком перед всем театром - да еще и на собственного мужа, это все же дурной тон. - То есть тебе понравилось, - уточнил я, снова провокационно двигая бедрами. Конечно, ему понравилось. Когда я вернулся в тот вечер домой, он схватил меня за руку и прямо от порога потащил в спальню, собаки только проводили нас удивленными взглядами. Да и сейчас - я чувствовал это совершенно отчетливо… С каждой секундой это воспоминание нравилось ему все больше и больше. - Понравилось? - Понравилось ли мне, как ты голым валялся на бархатных диванах в стиле рококо у всех на глазах?! - Никаким не голым, - я засмеялся. - На мне был костюм! - Костюм?! - тоже смеясь, воскликнул он. - Ты называешь это костюмом?! Вот тот длинный камзол без рукавов и застежек, жабо на голое тело и - господи, поверить не могу!.. Самые короткие, самые развратные, самые просто… блядские шорты, которые только… - Между прочим… Я назидательно поднял палец. - Между прочим, и камзол, и шорты расшиты стразами Сваровски. Он сжал губы и понятливо покивал. - А, ну если стразами. Это, конечно, в корне меняет дело. - То есть тебе не понравилось. Я правильно понимаю? - Твой совершенно непотребный вид?.. Что и говорить, я был крайне огорчен твоим поведением. Крайне огорчен. - В таком случае, - пробормотал я, без предупреждения переставая ерзать у него на коленях, выпрямляя спину и целомудренно складывая руки, - очень удачно, что ты ушел, не дожидаясь второго акта. Потянувшись было к моему рту, он резко затормозил на полпути. - Это в каком смысле? - Ну… Я заинтересованно воззрился на пуговицу у его воротничка. - Говори быстро. - Раз уж ты так отреагировал на открытый камзол и на… - Блядские шортики, которые тебя едва задницу прикрывали? Скосив глаза в сторону, будто послушница-кармелитка, я дернул плечом: ну не прикрывали, ну и что. - Если ты, - начал он сиплым от сдерживаемого смеха голосом, - если ты сейчас же не скажешь, что у вас там за костюмы… - Зачем же сразу угрожать… Это как-то нецивилизованно, не находишь? Вместо ответа он ущипнул меня на предплечье. - Насилие, - с видом оскорбленной невинности констатировал я. - Опять насилие в семье. - Оно самое. - Ну а что тут, собственно… Ничего же такого особенного, ну. - Немедленно! Я показательно вздохнул и начал: - Во втором акте у нас сцена… главный герой приходит в… - Подожди-ка, - он снова подхватил бокал с апельсиновым вином и, блестя от предвкушения глазами, с комфортом устроился. - Теперь рассказывай. Значит, главный герой… - Мне надо в туалет, - сообщил я. Он цокнул языком и закатил глаза: - На самом интересном месте! - Ну извини, - я развел руками и проворно слез с его коленей. - Я быстро. Приду и дорасскажу. - Прямо с самого начала? - Прямо да, Холм. С самого начала и до самого конца. Можешь пока хоть свечи зажечь, что ли… А то как не рождество. - Ты прав, - он сделал небольшой глоток и поднялся. - Где у нас зажигалка?.. В ванной я снял рубашку, брюки, бросил в корзину носки. И достал с самой верхней полки бельевого шкафа - куда я точно знал, он не полезет - пакет. Вообще, конечно, на месте костюмеров забывать это у меня в гримерке в последний день перед рождественскими каникулами было крайне недальновидно. Недальновидно и безответственно, что и говорить. С другой стороны, вот тот русский режиссер, театральная система которого шла у нас в Академии целый семестр, - вот он говорил, что одним из основных моментов хорошей актерской игры считается подлинное переживание всех эмоций и чувств персонажа. А чтобы их пережить необходимо - что? Именно: представить себя персонажем. А что помогает актеру представить себя персонажем? Правильно: костюм, грим и всякие разные дополнительные составляющие, вроде, например… Значит так: самое главное - аккуратно. Не спешить. Сначала осторожно собираем на руке… Господи, как они это носят вообще?.. Так, скатываем в кольцо, придерживаем резинку… Спасибо, Гугл… Ютьюб и Гугл - прямо вот не знаю, как бы без вас… Как там дальше… “Вставьте пальцы ног внутрь скатанного кольца и…” И… Черт, какие они тонкие… И скользкие!.. Кто в своем уме… Ладно. Значит, вставляем и начинаем раскатывать по ноге вверх… Тот же Гугл - вроде бы невзначай, мельком, но весьма настойчиво - советовал предварительно остричь ногти на руках и побрить ноги, чтобы не порвать тонкий материал и чтобы кружевная резинка на силиконовой основе держалась прочнее. Некоторое время я размышлял над этим фактом, а потом решил, что Гугл плохого не посоветует, и утром, пока был в душе, сделал и то, и другое. И знаете, в этом определенно был смысл. Тончайшая белая лайкра прилегала гладко, ребро ладони, пока я тянул чулок вверх, скользило приятно, оставляя ощущение шелковистости - на этот моменте перед глазами вдруг встало его обескураженное лицо, и я не сдержал ухмылки, - а когда я дошел до середины бедра, силиконовые полоски на резинке обхватили кожу плотно и уверенно. Окей. Затем я достал из пакета корсет. Кремового цвета, отделанный вышивкой, красными бархатными лентами и пышным кружевом по лифу и бретелькам. Короткая юбка, тоже кружевная, крепилась снизу. К счастью, мучиться со шнуровкой не пришлось, она была декоративная, а сам корсет, как многие костюмы, закрывался на ряд потайных кнопок спереди. Удобно надевать и - я снова ухмыльнулся - снимать тоже. Бросив беглый взгляд в зеркало, я подумал, что на мне как-то слишком много всего кружевного, но, с другой стороны, ни чулки, ни корсет - с кружевом или без - не являлись нормальной частью моего гардероба. Так что подлинное переживание - так подлинное переживание. После корсета я осторожно влез в туфли - на удивление удобные, сделанные на заказ в театральной мастерской, они тоже были отделаны вышивкой и крупными пряжками с кристаллами, имитирующими драгоценные камни. Когда с одеванием было почти покончено, я повозил пальцем в палетке с гримом, практично захваченной вместе с костюмом, провел красной помадой по губам, а затем совсем слегка тронул скулы и тщательно растер. От этого лицо приобрело какой-то лихорадочный румянец, который, как ни странно, смотрелся довольно притягательно. Последний штрих к гриму - чуть-чуть пройтись тушью по самым кончикам ресниц, стараясь держать щеточку подальше. Навык нанесения туши до сего момента мне был совершенно незнаком, и зарядить острым концом в глаз категорически не хотелось, поэтому слишком усердствовать я не стал. Ну вот, кажется… Ах, да. На самом дне пакета лежал напудренный светлый парик со свисающими на лоб и по вискам спиральными локонами. Я пренебрег сеткой для волос, которая обычно надевалась первой, и от затылка натянул парик на голову. Чуть взбил пальцами примятые пряди, расправил локоны, легко потряс головой, чтобы они разлетелись и улеглись естественным образом. И… Поверх парика надевались скрепленные невидимой в волосах дугообразной проволокой… рожки. Закругленные, изогнутые книзу маленькие овечьи рожки. Из зеркала на меня смотрело странное, антропоморфное… совершенно порочное существо, на котором большими неоновыми буквами горело и переливалось слово “вожделение”. Хм. С одной стороны, мне бы хотелось провести больше времени, разглядывая себя - или его, это существо, границы перехода были почти невидимы сейчас, - но… Но в зале ждал меня зритель, самый главный зритель в моей жизни, и заставлять его ждать еще больше ни его, ни - если уж быть совсем честным - себя самого не хотелось. Я в последний раз провел пальцем по губам, глубже втирая помаду, и открыл дверь. - В общем, во втором акте, - на ходу начал я громким и отчетливым голосом, - главный герой приходит в… И шагнул в гостиную. На звук моего голоса он повернулся, привычно улыбаясь, и в тот же самый миг улыбка просто ссыпалась с его лица. И так большие глаза распахнулись, на секунду мне даже показалось, что еще чуть-чуть - и они выскочат на лоб. Следующее мгновение - и, как в замедленной съемке, у него отвисла челюсть. В другой момент я не преминул бы сообщить что-нибудь на тему вида при старческом слабоумии, но не сейчас. Не произнося ни слова, он ошеломленно смотрел на меня, на весу держа напрочь забытый бокал, а я смотрел на него. Синева стремительно окрашивалась черным, матово-влекущим и опасным, и от этого вида, от его напряженного молчания, у меня начинало тяжелеть в животе. В какой-то момент я сделал небольшой шаг вперед, огоньки гирлянды мягкими искрами рассыпались по серебристой вышивке корсета, а затем ярко вспыхнули на пряжках туфель. В полной тишине я медленно повернулся вокруг оси, давая ему возможность себя рассмотреть. - Нравится? - вышло чуть более хрипло, чем я предполагал. Не глядя, он поставил бокал и медленно, не спуская с меня взгляда, поднялся. Обуви на нем, конечно, не было, и ступал он мягко, неслышно, с той ленивой грацией большой кошки, которая просыпалась в нем иногда, и которая - о, я знал это прекрасно, - в один момент могла смениться броском. Приблизившись, он обошел меня по кругу, и когда был за спиной, когда я не видел его, а только мог чувствовать его присутствие, как жертвы чувствуют присутствие хищника, прячущегося в кустах, от этого затаенного ожидания броска, рот вдруг наполнился вязкой слюной. Я сглотнул - и он услышал это. Оказавшись передо мной, все так же не встречаясь со мной взглядом, он коснулся локонов, кончиками пальцев очертил изгиб рожек, а потом спустился к груди и тронул кружевные оборки у плеча. Тыльной стороной ладони провел вверх до излучины шеи, большим пальцем потер мочку уха и впадинку за ней. От этих его неспешных, вкрадчивых прикосновений по спине бросились мурашки, я почувствовал, как волоски на предплечьях встают дыбом. Наконец он склонился надо мной. Несколько невыносимо долгих секунд медлил, обдавая голую кожу дыханием, теперь уже прерывистым и тяжелым, а потом прильнул губами - я громко ахнул и, не подхвати он меня тут же, наверняка покачнулся бы, - прильнул и стал ласкать шею, грудь, ямочку между ключиц, всасывая кожу и зализывая вспыхивающие под поцелуями пятна. Не знаю, сколько прошло времени - я обнимал его голову, притягивая к себе еще ближе, уже горя под его самыми первыми прикосновениями и желая гореть еще сильнее, - и в какой-то момент почувствовал его руку между ног. Продолжая целовать, он стал гладить меня поверх юбки, пока еще только поверх, не залезая под нее, но уже от этого, от одной только мысли, насколько вульгарно и возбуждающе это смотрится, меня пробила дрожь. Я инстинктивно - и, господи ты боже мой, да! да, именно: приглашающе - раздвинул ноги, но он почему-то истолковал этот жест иначе: убрал руку и переместил ее мне на затылок, зарываясь пальцами в пряди парика, а большим поглаживая кожу шеи. Через мгновение я увидел прямо перед собой его глаза - он смотрел на меня хищно и тяжело, часто дыша и облизывая губы. Поистине завораживающее зрелище, но наслаждаться им долго у меня не было сил: член стремительно наливался кровью и ныл, чем дальше, тем оглушительней, и я готов был на что угодно, лишь бы снова ощутить его прикосновение. Я закрыл глаза и потянулся к нему приоткрытым ртом. Впрочем, у него, кажется, были на меня другие планы: коротко поцеловав меня, лишь слегка погладив губы языком, намеренно не углубляясь и не затягивая момент, он скользнул ладонью по открытым плечам, а потом… потом ощущение его присутствия вдруг исчезло. В каком-то иррациональном страхе я судорожно вдохнул и разлепил ресницы - только чтобы найти его перед собой на коленях. Он тронул пряжку на туфле, обвел край, намеренно задевая лодыжку. Ничего особенного, это была даже не полноценная ласка, но член снова дернулся, как по команде. Не заметив этого или намеренно делая вид, он повел ладонью по голени, огладил колено, не забывая про подколенную ямочку - теперь, под тканью чулка, его прикосновение ощущалось еще ярче, - и после паузы двинулся вверх. Дошел до кружевной манжеты, обвел ее по кругу и вдруг, чуть оттянув в сторону, прижался губами к обнаженной коже. Это почувствовалось как ожог. Его рот, язык… Я старался держать позу, держать осанку и хотя бы делать вид, что держу роль, но кого я старался обмануть. Он всего-то целовал мне бедро, а я уже заходился, судорожно дыша и едва стоя на ногах, и мог думать только о том, как бы он скорее наигрался со мной и наконец дал почувствовать себя в полную силу. Легкие, поверхностные ласки изматывали, и он знал это, но намеренно медлил. Перед тем, как двинуться дальше, он поднял на меня взгляд и, клянусь… Клянусь, на секунду мне показалось, что в его глазах забурлило расплавленное золото. - Моя маленькая овечка, - хрипло прошептал он и сунул руку мне под юбку. И меня просто затрясло - от этого жеста, от самого наличия юбки, от грязных, развратных слов, прикидывающихся невинными. Этот чертов корсет!.. Я едва дышал в нем, воздух входил в легкие со свистом, и я не помнил, выдыхал ли его, или он оставался во мне. Боксеры появились из-под юбки, дразняще медленно, все так же не сводя с меня взгляда, он дотянул их до колен, потом ниже, тронул одну щиколотку - я поднял ногу, тронул другую, и через секунду отшвырнул их в сторону. Член уже стоял колом и теперь, не сдерживаемый бельем, красноречиво и пошло выпирал, поднимая кружево на юбке. Это была совершенно непристойная картина, и она ему нравилась: он уперся ладонями в пол и чуть отклонился назад, чтобы рассмотреть меня в полный рост. Я стоял перед ним, одетый - мало того, что как женщина, так еще и как заправская проститутка какого-нибудь французского борделя семнадцатого века, стоял под его взглядом, не смея ни двинуться, ни дотронуться до себя без разрешения, и было в этой покорности что-то бесконечно упоительное и притягательное. - Моя маленькая, - снова приблизившись, он потерся щекой о головку, прихватил ее губами через ткань, нежно посасывая проступающее сквозь кружево влажное пятно, - моя заблудшая… Его руки скользнули вверх по моих ногам и вновь исчезли под юбкой. - … моя сладкая овечка… Огладив ягодицы, пока мимолетно, самыми кончиками пальцев он прошелся внутри, а потом переместился вперед и расправил и приподнял кружево, обнажая член. Перед глазами плыло и качалось, колени ощутимо дрожали, и я держался уже из самых последних сил, чтобы не схватить его за волосы и не начать вбиваться в этот восхитительно порочный рот. - … такая невинная…. нетронутая… Внизу живота снова тяжело бухнуло, я застонал, бессильно прикрывая глаза, и в ту же секунду его губы сомкнулись на моем члене, он сразу взял темп и стал сосать, помогая себе одной рукой, лаская мошонку, а другой удерживая меня за бедро. Время от времени он снимался и снова смотрел - то вверх, на мое искаженное возбуждением лицо, то на член, на то, как бесстыдно я тек в его руках, исторгая из себя каплю за каплей, которые он размазывал большим пальцем по головке, а потом слизывал, мало-помалу забирая член глубже. В какой-то момент я замычал, должно быть, совершенно загнанно, и он понял, что я близко, что меня несет к оргазму и долго я не продержусь. Лизнув напоследок раскрытую щель уретры на вершине изнывающей головки, он провел ладонью по лицу, вытирая слюну, а потом осторожно, но настойчиво потянул меня вниз. Колени подломились и я почти рухнул на него. - Сейчас, сейчас, - пробормотал он, скидывая с дивана на пол плед. - Поднимись немного… Несколько секунд мне понадобилось на то, чтобы понять, чего он хочет, а потом я поднял бедра, чтобы он просунул под них подушку. - Умница… Затем он медленно раздвинул мне ноги и так же медленно поднял юбку. - Как ты выглядишь сейчас, - скользя по мне тяжелым взглядом, он покачал головой, - я никогда не видел ничего подобного. - Пожалуйста, - только и смог простонать я, плотно сжимая мокрые веки, - пожалуйста… - Потрогай себя… Покажи, как сильно ты хочешь. Я рванул кулаком по члену, но он почти сразу положил на мою ладонь свою, сдерживая темп. - Тише, детка… не спеши… вот так, вот умница… послушная детка… Следующие несколько секунд - или минут, или часов, к тому моменту я уже совершенно потерялся во времени и пространстве - он смотрел на меня, закусив губу, будто всасывая в самую глубину зрачков, затем расстегнул молнию на собственных брюках, вытащил член и стал водить по нему рукой в такт со мной. На его лбу блестела испарина, грудь поднималась часто и коротко, он дышал ртом и то и дело облизывал пересыхающие губы, но ни на секунду не спускал с меня глаз. На мгновение я увидел себя со стороны - на полу перед ним, затянутого в корсет, кружево и ленты, в парике с овечьими рогами, с размазанной по лицу помадой и подтеками туши, в задранной юбке, с приспущенными чулками и широко разведенными в стороны ногами… открытого и доступного… поданного ему, будто на блюде, прямо на стол, посреди какой-нибудь вакханалии… на глазах сотни людей ласкающим себя для его удовольствия… чуть ли не в слезах умоляющего его меня взять… И, господи, даже в самом разнузданном порно я никогда не видел ничего подобного!.. Однако долго представлять себя не пришлось: картинку мгновенно вырвало из сознания долгожданное ощущение его члена, налитого и горячего, нетерпеливо подрагивающего в ожидании. В тишине щелкнула крышка тюбика, до ноздрей донесся запах отдушки. Я почувствовал его руку между ягодиц, ее влажное, скользкое касание. Он подхватил мою ногу, положил себе на плечо, сжал щиколотку и, прикрыв глаза, провел губами по лайкре чулка. Затем, видимо, и сам уже не в состоянии сдерживаться, направил в меня член и медленно вошел. Тело приняло его с восторгом и благодарностью, заключило в себя и мышцами плотно заперло внутри. Он двинул бедрами - раз, другой, импульсивно и резко, я застонал, перед глазами побелело и вспыхнуло. *** - О, господи. Не глядя, я нашел пальцами кнопки и потянул в сторону. С тихим цоканьем корсет разошелся, и я наконец-то смог вдохнуть полной грудью. - Как они в этом ходили - ума не приложу. Он усмехнулся. - Наверное, с трудом. Тебе не холодно? И, не дожидаясь ответа, накинул на меня свободную часть пледа, на котором я все еще лежал, теперь уже почти полностью обнаженный. Конечно, если не считать полуспущенных чулков и туфель. Парик вместе с рожками валялись в стороне. Он лежал рядом, подложив одну руку под голову, а другой мягко поглаживая меня по предплечью. - Хочешь, я принесу одеяло из спальни? - Не нужно, - покачал головой я. - Не уходи, полежи со мной. Вот только… Чтобы вытянуть корсет из-под себя окончательно, пришлось встать на лопатки. Он помог мне, осторожно придерживая ленты и юбку. - Уфф, слава богу. - Неудобно? - Не то слово, - я передернул плечами. - Эти ужасные прутья в нем давят везде, куда только можно, и вышивка колется с изнанки… И вообще. - И вообще? - Ну. Вот тут трет. Я неопределенно показал на грудь, и он тут же воспользовался возможностью: чуть откинул сверху плед и широким языком пару раз лизнул сосок. - Так лучше? - Значительно, - усмехнулся я, потирая влажное место. - Ты прямо целитель. - Когда ты появился, меня чуть не хватил удар, - улыбаясь, признался он. - Натурально. На секунду я даже подумал, что очень удачно, что мой гонорар вырос, теперь хотя бы хватит на платную сиделку. - Не волнуйся, - я погладил его по щеке, - не все сиделки берут дорого. Есть и вполне экономичные варианты. Правда, по-норвежски они вряд ли говорят, но ты же все равно разговаривать не сможешь, зачем тратить лишнее, правда?.. Он засмеялся. - Мне нравится, что ты такой… - Какой? - Бережливый. - Разумеется. - И в то же время, - он поискал по потолку нужное определение, - ммм… - Я весь внимание, - в качестве доказательства я закинул на него ногу. Раздумывая, он забрался пальцами под кружевную манжету и стал поглаживать кожу. Потом признался: - Не могу найти слов. Просто не могу. - Ого, - деланно изумился я. - Такое бывает нечасто. - Это правда, - усмехнулся он. - Но и такое ошеломительное зрелище, согласись, видишь не каждый день. - Ну… Знаешь, как говорят: “День рождения бывает только раз в году”. - Чей день рождения? - Ну как же, - я сделал многозначительную паузу и показал глазами вверх. - Ах, да, конечно, - он фыркнул. - С днем рождения, Иисус. - Я подумал, маскарад гораздо лучше унылых песнопений в церкви. - Ты прав, - он снова фыркнул и засмеялся. Приблизил ко мне лицо и поцеловал. - Когда ты прав - ты прав. Это было очень… очень… словом, да: однозначно лучше унылых песнопений в церкви. - Ну вот, - удовлетворенно констатировал я, - будет, что вспомнить, когда ты станешь совсем старым. Он перелег ближе, обвил меня руками, плотнее натянул плед на спину. Некоторое время мы просто лежали, обнимая друг друга. Потом он улыбнулся и негромко сказал: - Я никогда не стану старым. - Нет? - пробормотал я, целуя его в шею. - Совсем-совсем? - Совсем-совсем, - расслабленно и счастливо вздохнул он. - Люди стареют, когда перестают любить, а я никогда не перестану любить тебя. *** Когда глаза стали совсем слипаться, пришлось все же перейти в спальню. - Будем ставить будильник? - спросил он, отгибая одеяло. - Нет, - я зевнул. - В кои-то веки давай обойдемся без него. Проснемся, позавтракаем… - Заберем собак? - Да, конечно… А по пути надо будет найти открытую химчистку. - В первый день рождества? - недоверчиво хмыкнул он. - Не все празднуют рождество, Холм, - я снова зевнул, на это раз не удержавшись от подвывания. - О, господи… - Может, попробуем сначала дома? Там всего-то, кажется… небольшое пятно на юбке. Я не удержался и фыркнул. Потом прижался к нему ближе и окончательно закрыл глаза. - Я люблю тебя, Холм. - До сих пор? - Угу. Весь этот старый год. - А в новом? - А в новом буду еще сильнее. - Хорошо, - уже тоже совсем сонно пробормотал он. - Слушай… А ты сможешь взять рожки еще разочек?..