На берегах Невы

— Матвей? — окликнула Алиса, звеня ключами. — Угадай, что я достала! Он вышел из комнаты и привычным движением помог жене снять пальто, а она улыбнулась и чмокнула его в щёку. — Надеюсь, гранаты, ты обещала их ещё в прошлый раз и так и не принесла, — проворчал Матвей, отступив. Перешагнув порог в половину века, он стал совсем ворчливым. К тому же сегодня с утра разнылась старая рана: не военная — ещё в первые дни войны он вызвался добровольцем, но французская армия его не приняла, сыграла плохая наследственность, — но заработанная при одном из массовых арестов Сопротивления. В этот раз его удачи не хватило на то, чтобы не схлопотать пулю, зато хватило, чтобы не получить вторую в лоб. А ещё — прошло больше десяти лет, но он до сих пор помнил, какое облегчение охватило его от мысли, что Алисы не было с ними в тот день. — Лучше! — воскликнула его любовь и расплылась в широкой улыбке, не зная, какие мысли опять захватили её мужа. — Или хуже, как посмотреть, — вдобавок она ещё и хихикнула. — И что же это? — сдался и подыграл ей Матвей, изобразив живой интерес. — Один наш старый знакомый поддался мемуарному буму и тоже выпустил книгу воспоминаний, которая уже приобрела скандальную известность, — Алиса ехидно улыбнулась и полезла в сумочку, оставленную у зеркала. — Мы просто обязаны, так сказать, перемыть ему косточки. Матвей не удержался и фыркнул. Но улыбка погасла, стоило Алисе вытащить на свет книгу: на обложке прямо над крупной надписью «На берегах Невы» красовался портрет статного молодого человека, гордо поднимающего подбородок — Аркадия Трубецкого. Мда уж, были у Матвея знакомые и поприятнее. — Я так понимаю, нас ждут только справедливые оценки исторических событий, — пробормотал он, следуя в комнату за женой. — Вот и узнаем! — воодушевлённо воскликнула она и, заняв кресло-качалку, с удовольствием откинулась назад. — Располагайся поудобнее. — И, пока Матвей, вздыхая, устраивался на соседнем кресле, она открыла книгу: — О господи, он взял эпиграф из Бунина! — Из «Окаянных дней»? — Из «Окаянных дней». — Тяжёлый случай, — подтвердил Матвей. — Итак, вступление, — начала Алиса с выражением, в точности как много лет назад, когда она читала ему, пока старший сын мирно спал в колыбели, и оставались годы до того, как они с младшим вылетят из гнезда. — «Казалось, это было только вчера: лица, разговоры, судьбоносные встречи. Пронеслась вереница лет, прошла почти целая жизнь, и вот я на берегах чужой, но приютившей меня реки, вспоминаю о родных водах. В моей памяти всё это действительно было будто вчера». Ясно, будет перевирать. Матвей фыркнул. Далее последовал продолжительный пассаж о безвозвратно утерянной России, которая осталась лишь в живой памяти тех, кто уехал, чтобы сохранить культуру. — Насколько мне помнится, он уехал не ради сохранения культуры, а из-за поражения Врангеля, — прервала чтение Алиса. — Впрочем, никто не осуждает. — Матвей согласно кивнул. — «Увижу ли я когда-нибудь Россию?.. Мечтам о будущем я предавался много лет назад, в моих летах это уже почти глупо. Но лунными парижскими ночами, когда резкий порыв ветра вдруг приносит с собой память о балах и разъездах тихим сонным утром, я всё же мечтаю, как вновь полной грудью вдохну морозный воздух, пройдясь берегами Невы». С полминуты они помолчали. — Уж по чему, а по балам я не скучала ни разу, — резюмировала Алиса и перевернула страницу. — Пропустим главы про историю семьи Трубецких и про детство? — Не имею возражений. — Итак, следующая глава называется «Юность. Служба», — объявила Алиса, пролистав на вид страниц сорок. — «Хоть я не мог бы, не покривив душой, сказать, что не любил балов и светских развлечений, я сознавал, что дворянин должен, в первую очередь, показать себя и преумножить честь своей семьи службой. Разумеется, я не мог воспользоваться именем своего отца, к тому сроку безвременно почившего, для продвижения по службе — это бы меня ничуть не красило. Потому, избрав своей стезёй защиту граждан и поступив в полицейскую академию, я добивался всего своими силами». Он этим так гордился, что только мне сообщил раза три. А ещё моему отцу и Северине Генриховне отдельно. — Деньги, заплаченные за обучение, разумеется, тоже были его собственные, — кивнул Матвей и закинул ногу на ногу. Алиса продолжила читать: за описанием подготовки полицейских последовал занимательный и безусловно в точности переданный диалог с однокашником о назначении полиции. — «Он говорил, искренне веря в сказанное: “Как ты не понимаешь, мы должны оградить порядочных людей от всей этой дряни и черни!”. Я возражал: “Мы должны защищать всех граждан, не деля их на порядочных и нет. Порой наша помощь нужна и тем, кого ты бы назвал чернью…”». — И так далее; диалог занял, кажется, пару страниц. — То-то я на своей шкуре почувствовал его желание защищать всех граждан, — пробурчал Матвей, и Алиса скривилась. Матвей знал, что она простила Трубецкому почти всё, кроме выстрела на вокзале. — «Я не мог принять излишне консервативного подхода к работе, который за редким исключением разделяли высшие чины…». Ну да, ты же либерал. «Я всегда полагал, что для работы полицейского требуется известная гибкость ума, а для тех, кто организует эту работу — тем более. К сожалению, из-за юного возраста мои конструктивные предложения редко принимали всерьёз. Быть может, прислушайся они ко мне, и к известным событиям полицейская система готова была бы дать отпор революционным силам… Впрочем, сейчас гадать бессмысленно». — Нет, погоди, он серьёзно? Всерьёз полагает, что, положим, реформой полиции смог бы остановить революцию? — Матвей сам поразился тому, как абсурдно это прозвучало в его устах. Алиса не ответила — она, согнувшись, задыхалась от смеха. — Нет, роль мессии ему совсем не идёт, — отсмеявшись, ответила Алиса, вытирая слёзы. — Это золотые мемуары, но нам определённо нужно сделать перерыв. И действительно — незаметно подошло обеденное время, видно, мемуары увлекли их сильнее, чем ожидалось. За обедом Матвей вспомнил свою старую работу в России, но не столько работу (любую из), сколько лёд и лёгкость, с которой он скользил по льду. На его памяти Сена замерзала дважды — и один раз он вышел на неё, надев коньки. Увы, попытка прокатиться по Сене не шла ни в какое сравнение со свободой скольжения по Неве или петербургским каналам, а в конце он чуть не провалился под тонкий хрупкий лёд. Покончив с едой, они вновь пересели в кресла, Матвей подоткнул Алисе плед, и она, открыв книгу на заложенном месте, объявила: — Следующая глава про любовь. Матвей покачал головой: — Я думал, Трубецкой любил только деньги и Россию, Которую Он Потерял. — Я поражаюсь твоей способности озвучивать прописные буквы, — Алиса посмотрела на него с нежностью. — Вот сейчас и узнаем, кого же ещё любил наш князь. «Как известно, у дворянина мало шансов жениться по любви, даже если он не такой, как я. Позже, в эмиграции я заключил брак с женщиной, которую любил, но иначе, чем принято любить жену, и в этом браке был элемент договора иного толка: мы оба отдали сердце тем, с кем быть не можем, и, зная это, выбрали друг друга. Судьба воистину наградила меня встречей с ней, и если однажды я примусь за воспоминания о жизни в изгнании, то посвящу немало страниц своей безвременно почившей супруге. Но вернёмся в Петербургские годы…». Неужели Аркадий действительно поговорил с женщиной, а не стал признаваться ей в вечной любви во вторую встречу? — прервав чтение и подняв брови, скептически заметила Алиса. Матвей промолчал. Его мало волновала любовная драма Трубецкого. Уж слишком в разных мирах они жили до отъезда из России. — «Но вернёмся в Петербургские годы. Незадолго до войны, которую позже назовут Первой мировой, финансовые дела нашего семейства шли, мягко скажем, не вполне благополучно. Кредиторы напомнили про долги отца, два года подряд был неурожай… Так, с подачи матушки, а скорее, ею единолично было решено исправить положение моей выгодной женитьбой». О, сейчас будет про меня, — оживилась Алиса. Матвей нахмурился. — «Я познакомился с достойнейшей девушкой. Мы были совсем не похожи, но я уважал её взгляды. Я сделал ей предложение, мы заключили помолвку, однако по ряду обстоятельств помолвка сорвалась, а вскоре началась война, и стало не до сватовства…». И это все подробности? — «По ряду обстоятельств»? — одновременно с ней возмутился Матвей. Как просто описывал Трубецкой историю, чуть не разрушившую их с Алисой жизнь… — Ну-у, ты ведь не ожидал от него рассказа про сожжённый корабль, — Алиса пожала плечами. — Я ожидал хотя бы намёк на то, почему помолвка была разорвана, — поджав губы, ответил Матвей. — «И всё же. Тогда мной владело отчаяние, но по прошествии лет я понимаю, что мы не были бы счастливы в браке. Поэтому к лучшему, что она в конце концов вышла замуж за человека, которого любила и который любил её». Полагаю, более похожих на извинения слов от него не дождаться. Матвей вновь промолчал. Ему не нужны были извинения Аркадия Трубецкого. И его признание в том, что побег Алисы с Матвеем был к лучшему, тоже. Алиса, взглянув на ему в глаза, взяла его ладонь в свою и легко сжала. — Мне нужно было, чтобы он признал, что был неправ, хоть так, — мягко сказала она, большим пальцем гладя по сухой коже его руки. Матвей вздохнул. — Хорошо, — сказал он. — Давай продолжим. Алиса устроилась, поудобнее перехватила книгу и, не выпуская матвеевой руки из своей, продолжила: — «Однажды, ещё задолго до семнадцатого года мне довелось поближе познакомиться с революцией...». — Его самое близкое знакомство с революцией — это его фамилия, — буркнул Матвей. — И это всё ещё глава про любовь? — Я поняла! — Алисины глаза округлились. — Сейчас будет та часть, из-за которой разгорелся скандал! Как я слышала, Трубецкого даже исключили из Высшего монархического совета. — Тем лучше для него. — Матвей никогда не испытывал тёплых чувств к монархическим эмигрантским движениям. А ещё он не имел ни малейшего представления, о каком скандале она говорит — Алиса всегда как-то больше интересовалась делами соотечественников. — Сейчас поймёшь, о чём речь, — приободрила Алиса, по лицу Матвея вновь прочитавшая больше, чем он сказал. — Да и до меня доносились только обрывочные слухи. «Однажды, ещё задолго до семнадцатого года мне довелось поближе познакомиться с революцией. Я был юн, открыт миру, и я полюбил мужчину. Более того, если мужчина, которого я любил, дожил бы до октября семнадцатого, то был бы в первых рядах среди штурмующих Зимний». Алиса сделала паузу. — …А князь Трубецкой умеет удивить, — наконец сказал Матвей. При всей вновь поднявшейся на поверхность неприязни к давнему знакомому, насмехаться по этому поводу не хотелось. Не комментируя, Алиса продолжила: — «Я вполне осознаю, что нашу связь как тогда, так и сейчас посчитали бы компрометирующей, предосудительной и так далее. Я сам долгое время не мог перестать стыдиться её, не мог принять свою природу. Но тот, кого я любил, всегда чувствовал, когда я погружался в невесёлые мысли, и говорил, щёлкнув меня по носу: “Кайо (моё полудетское прозвище, которое пришлось ему по нраву), хватит забивать голову ерундой!”. Не ерундой для него были мысли о мировой революции и массаж задубевших мышц моей спины — никто не умел делать массаж так, как он… За множество наших ссор и примирений я так и не успел сказать ему, как важен он для меня. Поэтому много лет спустя, решив описать свою жизнь честно и открыто, я не стану скрывать его, как делал это в юности». Теперь Алиса читала, не прерываясь, и Матвею казалось, что голос её иногда подрагивал. «В то время мне казалось, я никогда и никого не смогу полюбить сильнее, чем его. К сожалению, я оказался прав. Я отнюдь не талантливый писатель и не могу красиво говорить о любви, счастье, горестях; но однажды кто-то сказал мне, что искренность всегда банальна, а красота обрамляет её выдумкой и искусственностью. Поэтому я позволю себе быть банальным. Мы познакомились случайно — а затем он вовлёк меня в вихрь случайностей, захвативший мою размеренную жизнь. По иронии судьбы мы сталкивались вновь и вновь, даже когда больше всего на свете хотели никогда больше друг друга не видеть Волей случая матушка невзлюбила загородное имение Трубецких, предпочитая летние месяцы проводить в Италии — потому мы с Ним могли приезжать туда и, заручившись молчанием слуг, не скрываясь и не оглядываясь поминутно, вместе греться под солнцем». Парижскую квартиру Вяземских тусклеющими осенними лучами освещало то же солнце, что когда-то светило Трубецкому и его возлюбленному. Матвей, медленно покачиваясь в кресле, чувствовал себя странно, слушая о том, как таинственный кто-то научил Аркадия кататься на коньках, как они, переодевшись до неузнаваемости вместе ходили то в театр, то пить и танцевать в кабаке, как снова ссорились из-за взглядов, политических воззрений, из-за различия в их положении, но неизменно мирились. Представить, что Трубецкой действительно способен любить, было куда сложнее, чем допустить то, что он любил мужчину и революционера. — «А потом он… умер», — Алиса споткнулась. — «Мне надо было раньше понять, что odi et amo, любовь-ненависть возможна только в стихах. В жизни такая связь никогда не работает или работает, но затем убивает одного из любящих. Я ненавидел то, что было его неотъемлемой частью, и он умер. Не я убил его, и это случилось не из-за меня — хотя несколько лет спустя мы могли бы столкнуться, будучи по разные стороны, — он сам призвал беду на свою голову, но и моей вины в этом было немало. Мне от него остались лишь воспоминания о том, что я не сумел предотвратить». Руки у Алисы едва заметно подрагивали. — «Я помню, словно это действительно было только вчера, как за месяц до его гибели я в последний раз зашёл в его комнату. Скрипнула деревянная низкая дверь с окошечком; по всей тёмной комнате стояли уже изрядно оплавившиеся свечи: в подсвечниках, в бокалах — бокалов там тоже было много — сами по себе… Он никогда не боялся пожара. У двери среди изображённых им зданий висел портрет обожаемого им Маркса. По другую сторону от двери был безвкусный, но примелькавшийся и уже привычный речной пейзаж. Под ним стояли полочки, где грудой были свалены книги. Правее — старый стул, на котором небрежно висел, кажется, бордовый шёлковый халат. Возле печки-буржуйки лежала стопка дров — приближались холода. Над довольно широкой кроватью — окно с мутными стёклами, через которые и днём едва пробивался свет. А у окна висели карманные часы и еле слышно тикали. Времени нам оставалось слишком мало. Я вспоминаю об этом и так детально воссоздаю облик его жилища, потому что в тот день я единственный раз в жизни почувствовал себя дома. Иного дома я так и не обрёл…». — Подожди, — перебил Матвей. Что-то в описании цепляло, но он пока не мог понять, что, — тебе не кажется знакомой обстановка? Алиса нахмурила лоб, задумавшись, и морщины прорезали его с куда большей лёгкостью, чем десятилетия назад. — Кажется, — неуверенно ответила она и добавила: — Только будто бы это была не совсем комната, а… — …А каюта, — закончил за неё Матвей и замолчал. Круглыми глазами они смотрели друг на друга. — Не может быть, — наконец прошептала Алиса. Перед глазами мерцали свечи, которыми была уставлена крохотная алексова каюта, выделенная беглянке-Алисе. В ушах — скрип двери, их тихий разговор об отъезде в Париж, а после приглушённые стоны… Не может быть. Вот Алекс вразвалку спускался из каюты в своей неизменной шапочке набекрень, а несколько дней спустя странным голосом говорил Матвею, что государство не позволит им с Алисой быть вместе. Корабль горел. Вот Алекс выстрелил в ногу Трубецкому, чтобы спасти Матвея — кость, как потом сказала Алиса, не была задета. А той ночью, сгорающей в пламени, он отправил Матвея на бушприт первым. Скрытый толщей воды, тот не слышал рокового выстрела, но глаза Алекса, когда он шёл ко дну, были пустыми — а может, это дорисовала память… …И этот Алекс звал Трубецкого его детским прозвищем? Матвей и Алиса смотрели друг на друга, не говоря уже ничего. Пять минут назад мир изменился, оставшись прежним. Призраки прошлого столпились вокруг них, заслоняя парижское солнце. Их младшего сына звали Алексей, Лёша. В этом году Лёше исполнилось тридцать четыре — Алексу никогда не исполнилось даже тридцать. — В следующий раз я принесу гранаты, — хриплым голосом пообещала Алиса, аккуратно закрыв и отложив книгу так, словно она могла укусить. Матвей кивнул. — Будет отлично. — Мне кажется, стоит прогуляться, — неуверенно предложила Алиса. Матвей молча поднялся с кресла и подал руку, чтобы помочь ей встать, а затем приобнял за плечо. Вместе они могли справиться с призраками.