Raise y_our glass

Замученный работой Чан не помнил, как заснул прошлой ночью, зато отчётливо помнил сладкий сон о беспечной жизни, полной яркого солнца, бесконечного вдохновения и тишины. Блаженной тишины, которой ему не видать: он проснулся от посторонних беспощадных возгласов и оттого, что по его беззащитной заднице барабанят, как по ударной установке, два маленьких и поразительно сильных кулачка. – Проснись и пой!!!!! – нараспев выдал источник беспокойства и, когда Чан нашёл в себе силы обернуться на него, открыв всего один глаз, отнял ручонки от чужой задницы: – Хён, пошли за ёлкой. Снег выпал. Мгновение спустя оно выпорхнуло из комнаты, оставив Чана щуриться от яркого света из окна. Тот проморгался, сгоняя пелену хронического недосыпа с глаз, пока ему, наконец, не удалось сфокусироваться на подоконнике, заваленном снегом. На подоконнике сидел кривенький маленький снеговичок. Чан резко продрогнул, осознав, что окно нараспашку — а откуда тогда взяться снегу в комнате, — и застонал, падая лицом в ледяную подушку: – Господи, блять, Джисон… Хан Джисон — его любовь и проклятье, и он не был уверен, в какой пропорции. Микроскопическая однушка в новостройке у чёрта на куличиках: две условно разделённые на спальню и кухню комнаты, полупустое пространство ввиду отсутствия мебели, если не считать полтора стула (у одного два месяца как грозится крякнуть ножка) с обеденным столом из старой, съёмной, но уютной квартиры, и первую попавшуюся адекватную за свой ценник кровать в мебельном магазине. Аляповатый кухонный гарнитур от застройщика, куча скопившихся за жизнь кружек, разномастные столовые приборы, а ещё контейнеры для раздельного сбора мусора, потому что новый современный ЖК и всё такое. В спальне в шкафу перемешанная гора одежды двоих, старое выцветшее постельное на двуспалке и голые окна без занавесок. Взрослая жизнь свалилась на Чана не с первым самостоятельным снятием показателей с счётчиков, а с первой взятой ипотекой. Ещё не окончивший вуз Джисон помогал, как мог, но основные обязательства всё равно лежали на работающем фуллтайм Чане. Продюсирование музыки в промышленном масштабе выматывало похлеще «работы на заводе», а беспокоившая с юных лет бессонница совсем не шла на пользу. И всё же, Чан был счастлив здесь. У него был по-настоящему свой угол, куда он мог забиться, прикинуться ветошью и не отсвечивать, и никто бы его не достал. У него было — шаткое, но было — ощущение самодостаточности и твёрдой почвы под ногами. А ещё у него был Джисон, который ему и друг, и глупая щенячья любовь, и семья. Он писал ему каждый день в восемь вечера, ненавязчиво выдёргивая со студии и напоминая про отдых, спрашивал, к какому времени ставить чайник и разогревать ужин. Чан спешил домой, потому что Джисон не кушал без него (и потому что скучал). Зимняя пора и праздники подкрались так же незаметно, как дедлайны сразу по четырём заказам, из-за чего красные дни в календаре приобрели иной смысл и утеряли былую значимость в мысленном ежедневнике. Осознал белый кристаллический ковёр под ногами лишь тогда, когда по неосмотрительности поскользнулся по дороге в круглосуточный магазин: было глубоко за полночь, Чан практически лунатил — ему по-прежнему нужно было допилить аранжировку для трека до девяти утра (и кто вообще в девять утра будет проверять готовность заказа? сколько раз ставили дедлайн на утро и смотрели его письмо только к вечеру?), потому лучшим другом обязан был стать энергетик, коего дома не оказалось. Джисон, студент литературного, на пару с ним промышлял употреблением жутко углеводных жидкостей, особенно в период сессии. Собственно, второй звоночек наступления зимы — упоминание младшим первых экзаменов, которые уже на носу, а у него нулевая готовность, потому что он тратил большую часть своего времени на написание собственного романа вместо учебных заданий. Любовь — это в полуадекватном состоянии помнить о другом человеке и взять четыре банки энергетика, по две каждому. К числу десятому декабря позвонила мама: спросила, чего дарить на новый год. Чан опешил, не сразу поняв, о чём речь, пока его фигурально не ткнули носом в календарь и не пожурили со всей присущей матерям заботой за перерабатывание; «береги здоровье смолоду». В ту же минуту из спальни на кухню вышел опухший после десятичасового сна и замотанный в красный свитер с оленями Хан Джисон — последнее сказало многое и поставило точку в вопросе. Снег выпал уже не впервые, но на этот раз, видимо, достаточно для понятий «настоящая зима» и «праздник». Да и выходной у обоих. Пора бы ёлкой обзавестись, правда что. Чан соскрёб себя с так и не расправленной постели — на покрывале остались явные следы сна двух человек; прошаркал босыми ногами до окна, щурясь и борясь с мигренью, вытряхнул на улицу снег вместе со снеговиком — один чёрт растает скоро — и закрыл окно. Достаточно проветриваний на это утро. На кухне, на стуле с отдающей богу душу ножкой сиротливым попугаем сидел Джисон: он сгорбился над раскрытой на столе книгой, рядом с которой стояла кружка с замученного вида пакетиком «новогоднего» чая (у младшего была привычка использовать пятикратно один и тот же пакет, даже если его вкусовые свойства иссякали уже к третьему разу). Второй, здоровый стул, ожидал второго жителя их творческой берлоги — тот плеснул в лицо ледяной водой в попытках прогнать туман из головы, а затем сел на этот стул, придвинувшись вместе с ним ближе к Хану и заглянув в текст на тронутых желтизной лет страницах. – Словарь? – Чан с удивлённо поднятыми бровями обратился к сосредоточенному на чтении младшему. – Зачем тебе читать словарь? – Ищу, – с надутыми щеками ответил Джисон; он явно о чём-то задумался. – Чего ищешь? – Хён, – Джисон выпрямился, пошатнувшись на неустойчивом стуле, – завтракай и собирайся на рынок. Понятно, значит, секрет. Чан улыбнулся, в жесте капитуляции подняв руки, и действовал, как велели. Через минут сорок бок о бок вышли из подъезда на колючий холод и свежепочищенные дорожки — спасибо оперативным работникам коммунальных служб. До метро пешком минут двадцать при условии, что снег разгребли на всём пути. Потом ехать полчаса до центрального новогоднего базара. И вроде можно было неподалёку от дома ёлку купить, но тогда они точно не доберутся до нарядных рядов со вкусностями, подарочными безделушками и всякой колючей хвойной растительностью. Чан пошутил, что, будь они у него на родине, наряжали бы пальму, окружённую песками и полуголыми людьми на пляже. Джисон шутку не оценил как минимум потому, что всеми жабрами фибрами души жаждал настроение праздника, коего именно в этом году у него никак не появлялось. В детстве у тебя радость от нового года по умолчанию: тянешь родителей за рукав, выпытывая, когда же будете наряжать ёлку и когда придёт в гости Дед Мороз с тортиком и подарками. В подростковом возрасте две грани: либо всё кажется жутко романтичным, и ты с октября затариваешься в магазине домашнего декора кучей праздничной атрибутики, жжёшь свечи «имбирный пряник» и эстетично пьёшь горячий шоколад на подоконнике с заледеневшими окнами, либо всё отрицаешь и задёргиваешь шторы поплотнее, чтобы никакого снега, пёстрых огонёчков и радостных голосов. А дорастая до отметки «взрослый», внезапно обнаруживаешь себя заваленным целым составом взрослых дел: работой, бытовухой, колеблющимся на уровне нуля эмоциональным ресурсом. Раньше спасала гирлянда, но ту забыли на съёмной квартире. Долго откладывали покупку новой, постоянно напоминая друг другу: «Да, надо будет купить, обязательно», – чтобы в конце концов заказать в интернет-магазине первую попавшуюся, которая оказалась десятиметровой тонюсенькой медной проволокой с кучей наноскопических светодиодов: Джисон, когда открыл упаковочную коробку и достал моток этой «гирлянды», больше похожей на браслет, тихо истерически захохотал; Чан многозначительно промолчал. Гирлянду отослали обратно с пометкой причины отказа «не подошёл под интерьер» и больше о ней не вспоминали. Так и остались без новогоднего настроения, решив плыть по течению. Течение принесло их в центр города, шумный от бесконечного потока автомобилей на дорогах и гуляющих семей со счастливыми и оттого чрезвычайно громкими детьми. Джисон поморщился с непривычки — в их микрорайоне было значительно тише даже с превалирующим количеством разродившихся молодых пар в общей жилой массе. Держащий младшего под руку Чан был в шапке, плотно закрывающей вечно мёрзнущие уши, а потому никак не отреагировал на внешний шум-гам, обратив вместо этого внимание на простирающиеся между зданиями нити белоснежных огонёчков в виде снежинок, полярных мишек, волшебных оленей, коробочек с повязанными на них бантами, карамельных тростей и прочей характерной символики. Ниже, прямо под ними, простирались торговые ряды. От некоторых прилавков вертикально вверх поднимался дым и вкусно пахло, от некоторых исходила негромкая музыка — один и тот же радиоканал с одинаковым плейлистом, но местами звук транслировался отчего-то с задержками, и получался эффект эха — отличный ход для лоу-фай музыки, создаёт особую атмосферу засчёт объёмного звука… Чан обречённо вздохнул — работа не покидала его голову даже в его законный выходной. Оставалось только смириться и, опять же, плыть по течению. – Пойдём сразу к ёлкам или ещё чего посмотреть хочешь? – прилетел вопрос от Джисона; он засунул обветренные руки поглубже в тепло карманов и шмыгнул розовым носом. – Мы твоим родителям не купили ничего, – напомнил старший, краем глаза замечая, как мимо пронеслась девчонка лет восьми, оставив за собой шлейф земляничных детских духов «Моя принцесса» и след от осыпающейся на ветру серебристой мишуры, обмотанной вокруг шеи подобно шарфу. Удивительно: только семнадцатое декабря, а у некоторых уже вовсю праздник. Даже завидно. – Может, конфеты ручной работы поищем? Обычно такие продают на праздники. – Я папе звонил на днях. Говорит, не надо ничего. Как обычно, – младший вздохнул. – Он просто заботится о тебе- – Нас. – …нас, да, – исправился Чан, – нам же ипотеку выплачивать ещё невесть сколько, а подарки — штука затратная, формальная и… Но нам всё равно надо купить им подарок. Не придём же с пустыми руками. Ипотека — не крест на жизни, а вложение в её улучшение, так что Чан не намерен изменять традициям. Даже если подарок формальный, он всё равно сделан от чистого сердца и с пожеланием добра: родители Джисона не чужие люди, а почти вторая семья — после той, что осталась в Австралии, когда он переехал на этническую родину поступать в университет, как того желала почившая любимая бабушка, царствие ей небесное. «Нужно знать свои истоки» — говорила она, и хотя эти самые истоки Чан особо и не узнал — не сошёлся с дальними родственниками в Корее, — он познакомился с Джисоном здесь. Так что и переезд, и университет в чужой стране не были зря. Медленным прогулочным шагом двое двинулись вдоль торговых рядов, заглядывая на каждый прилавок и оценивая нужность разложенного на столах в соотношении с назначенными на них ценами. Традиционные новогодние версии известных во всём мире шоколадок, печенья, всяких других снэков, светящиеся палки, гирлянды разных видов и расцветок, снежные шары, изделия из кожи, вроде обложек на документы и брелков на ключи, валяные игрушки и вязаные тёплые вещи. Взгляд неизбежно зацепился за миниатюрные фигурки нарядных ёлочек, снеговичков и всяких лесных зверушек в задорно искрящемся снегу, которые чудесно смотрелись бы на полке в уютной гостиной, но, увы, ни гостиной, ни полки в их едва обжитой квартире не наблюдалось. Парни переглянулись, явно подумав об одном и том же; Чан заметил в глазах Хана глухую тоску и смиренное принятие данности — не маленький уже, понимает, что не бывает всегда так, как хочется. Он молча сжал его руку, переместив её из кармана пуховика младшего в карман своего. Джисон в ответ погладил обнимавшую его ладонь большим пальцем и легко улыбнулся. Так и пошли дальше, в своём меланхоличном созерцательном мирке, окружённые далёкой от их сердец праздничной суетой. В какой-то момент, пока Хан, тихонько подпевая играющей из колонок «All I want for Christmas is you», складывал в сумку-шоппер купленные у кондитера конфеты ручной работы (решили, что орехи и карамель — бессмертная классика), Чан пропал из поля зрения. Буквально: секунду назад стоял рядом и горячо дышал в ухо, а теперь и след простыл. Джисон повесил сумку на плечо, сжав лямки двумя руками, и начал озираться по сторонам в поисках старшего; не прошло и минуты, как откуда-то из-за угла выплыл, собственно, Чан. – Ты куда пропал? – непонимающе хлопая глазами, спросил Джисон. Чан махнул рукой: – Чутка заплутал. Пойдём к ёлкам. – О…кей? – неуверенное; он заметил, как одну руку старший держал за спиной, будто что-то пряча. Не Джисону его «судить»: он и сам втихаря готовил подарок. Возможно, не самый грандиозный и запоминающийся, зато со смыслом и душой. Честно говоря, если бы мог, он отщипнул бы от своей души кусочек и подарил бы Чану. Не подумайте, что это кринжово или даже крипово… хотя, возможно, это и так — для Джисона «поделиться» самым сокровенным, что у него есть, это наивысшее проявление привязанности и преданности. Он Чану с первой встречи жизнью обязан — как сам считает. Чан — тот человек, благодаря которому он жил спокойную жизнь и всё ещё не свихнулся от проблем, которые подкидывает ему менталка раз в периодичность. Тревожность, как казалось раньше, выдуманная на почве лени, с годами развивалась всё сильнее и в какой-то момент стала серьёзной проблемой. Однажды, выйдя из кабинета психиатра с рецептом антидепрессантов с кучей побочек вплоть до подавления всех эмоций — негативных и положительных, — Джисон посмотрел на бледно-серое небо, с которого медленно, как в слоу-мо, спускались мелкодисперсные снежинки. Для писателя отсутствие эмоций — приговор. Он не мог позволить себе утратить самую важную часть своих текстов и вместе с тем осознавал, что не справляется с тревожностью самостоятельно, без обращения к медикаментам. Тогда он познакомился с Чаном — воля случая, так было необходимо. Чан через беседы утихомиривал приступы, будь те на почве быта или самореализации, помогал, сам того не ведая, находить ответы на самые сложные вопросы, помогал дышать полной грудью и двигаться дальше. Так, постепенно, они из совершенно чужих друг другу людей стали чем-то таким, что Джисон с робкой уверенностью мог назвать «семья». Окружающие так улыбались им, обнимающимся с ёлкой на эскалаторе в метро. Они взяли деревце несколько больше ожидаемого: она было невзрачной по сравнению со своими сородичами и никто не желал брать её, лысенькую и рослую; она стояла в углу и «грустила», как сказал Джисон и с чем согласился Чан, почувствовавший вселенскую тоску и обречённость, исходящую от брошенного судьбой хвойного существа. Продавец отдал ёлку практически за бесценок, радуясь тому, что избавился от бракованного товара; Джисон, видя его довольную улыбку торгаша, сощурился и хотел бросить на прощание пару ядовитых фраз, но был вовремя остановлен Чаном, который приобнял его за плечи и вежливо откланялся продавцу, после чего они втроём — Бан, Хан и ёлка — отправились домой. Уже темнело, а они всё ещё не доделали дела. Джисон подпирал хвойную подопечную слева, Чан — справа, помимо этого удерживая на плече непрерывно соскальзывающую сумку-шоппер с покупками с новогодней ярмарки. Молчали, переглядываясь сквозь редкие колючие ветки. Джисон с сожалением рассматривал темнеющие круги под глазами старшего, на его изрядно схуднувшее лицо, на то, как тот моргал чаще положенного, что выдавало в нём непроходящую сонливость. Ему бы как-нибудь лечь на подольше да выспаться, а не пропадать в студии с редкими «выходными», которые уходят на выполнение нерабочих дел. Чан, словно читая мысли младшего, покачал головой, мол, в порядке всё, мелкий, не парься. Пока ждали поезд, дошли до противоположного края платформы, где будет выход на их станции; зашли в удобный для перевозки всякого габаритного угол вагона, встали, оперевшись о прохладную железную стенку. Джисон, борясь с дурной привычкой в любой ситуации доставать наушники, ибо недопустимо замыкаться в себе, раз уж ты делишь время с кем-то ещё, всё своё внимание отдавал Чану, рассказывавшему про мелодию, которую он придумал на прогулке, вдохновившись образом суетливого центра города. Джисон тем же похвастаться не мог: он уже несколько недель переживал писательский блок и никак не мог ни за что вокруг себя ухватиться; мог бы, созерцая атмосферу предпраздника и яркие людские эмоции, вдохнуть жизнь в сухие технические наработки, но сложно воспринимать что-то, когда голова занята насущными проблемами в виде грядущих экзаменов. Всё, что он писал последние дни, казалось ему высосанным из пальца, невяжущимся с предыдущими сценами, глупым, некрасивым — он почти чувствовал отвращение к тому, что создавал. – …думаю, это можно будет использовать для краткосрочных заказов, – перекрикивая шум движущегося поезда, вещал Чан, – директор как раз писал про поступление парочки запросов на трек с простыми битами и вайбом падающего снега. – Зная твой почерк, могу представить, как он будет звучать, – Джисон многозначительно поднял брови. – Ты же собрался использовать эффект кассет и струнные? – А вот и нет! – Чан хихикнул при виде вытянувшегося от искреннего удивления лица младшего и щёлкнул того по носу. – Последние несколько ночей в перерывах от работы я копался в открытых банках сэмплов и нашёл нечто новое. Уверен, ты не сможешь угадать, что это будет. Я никогда раньше такого не использовал. Подумал, что пора вносить новые цвета в мою музыку. – Она всегда была разнообразной, хён, ты столько жанров освоил, – Джисон наклонился, чтобы одёрнуть задравшиеся штанины узких джинсов, и вновь выпрямился, встав лицом к Чану. – Это я застрял на одном и том же. – Брось, мне проще перескакивать с темы на тему, а у тебя целый роман. Это не песенка на три минутки. Конечная станция, просьба всех пассажиров покинуть поезд. – Пойдём, – Чан застегнул куртку и, дождавшись, пока Хан сделает то же самое, подхватил ёлку и вышел из вагона. Джисон поспешил за ним. Сравнявшись со старшим, он открыл было рот, чтобы возразить его последним словам, но Чан его опередил: – Ты загоняешься. Мы оба писатели, но мы пишем разные вещи. Не сравнивай. У подъезда Джисон принялся топать ногами, старательно стряхивая с рифлёной подошвы зимних ботинок снег; Чан стоял рядом, наблюдал за ним, сосредоточенным на обуви, и умилённо улыбался. Очаровательный ребёнок, как и годы назад. Убедившись, что снега практически не осталось, Хан поднял голову, чтобы тут же получить быстрый поцелуй в губы от старшего, у которого улыбка от уха до уха, да такая счастливая, что поначалу даже и не понял, что стряслось. – Ты чего, хён? – моргнув, спросил Джисон. – Просто, – Чан беспечно пожал плечами и набрал код от входной двери. Джисон проскочил первым, взбежав на несколько ступеней вверх по лестнице, ведущей к лифтам; от его резкого порыва сумка на плече дважды брякнула ему по боку. Чан застыл на подъездном пороге, глядя теперь снизу вверх на младшего, который развернулся к нему лицом и выдал: – Ещё хочу. Пошли скорее. Чан довольно ухмыльнулся, уловив смысл, а вслух сказал иное: – «Ещё»? Чего «ещё»? – Балда, – буркнул Джисон, прекрасно понимая, что с ним играются, и продолжил подъём наверх. Счастливая улыбка спряталась в высоком вороте куртки. В лифте, едущем до верхних этажей жалкую минуту, словивший игривое настроение Чан сначала защекотал младшего, из-за чего тот, извиваясь и хохоча, едва не уронил многострадальную ель, а затем обхватил маленькое лицо холодными с улицы ладонями и со всей присущей ему нежностью поцеловал. Джисон тихонечко растаял в руках старшего, подобно одинокому снеговику, наконец получившему свою долю тепла и любви. Наряжать ёлку оказалось веселее, чем представлялось до этого: новенькие блестящие ёлочные игрушки и нещадно сыплющаяся на ковёр мишура радовали глаз, настроение появилось — не праздничное, но всё же, — Чана пробило на рассказы о том, как дома в детстве новый год справляли. Он не совсем шутил про пальму вместо ёлки: как оказалось, однажды он с друзьями реально нарядил пальму, развесив на её листьях гирлянду и какие-то украшения. Дело было на пляже, в тот год, когда родители впервые отпустили праздновать с друзьями, а не в кругу семьи. – Было весело, но дома, с родными, мне нравилось больше, – заключил Чан, повязывая на их ёлочке красную ленточку бантиком. – Понял это в тот момент, когда пробило полночь, а вместо яркого смеха мамы я лицезрел, как один друг подкатывает к компании девочек, а двое других, пьяные, болтаются в воде с досками для сёрфа, на которых не в состоянии стоять, – он тихо посмеялся с воспоминаний, представших в воображении, – это не то, что ты хочешь видеть в знаменательный момент нового начала. Возможно, если бы я пил с ними, впечатление было бы иным, но, ты знаешь, я не дружу с алкоголем. Джисон, расположившийся по другую сторону ёлки и развешивающий на ветках разноцветные шарики, понимающе закивал. Чан наклонился вперёд, протягивая к нему руку и сплетая свои пальцы с его. – Ёлку надо наряжать, а не пальму. Не с приятелями со школы, а с семьёй. Я так считаю, – он улыбнулся, грустно и тепло в то же время. Он скучал по родителям и младшим, разумеется. Джисон мог лишь молча подползти ближе и заключить в объятия, двумя руками прижав широкого и горячего, как печку, старшего к тощему и холодному себе. Чан благодарно потёрся щекой о тёмные волосы Хана и залез руками под свитер, кладя ладони на голую спину, на что младший отреагировал довольным вздохом. Они просидели так пару минут, прежде чем желудок Джисона решил напомнить о времени ужина. – Я в порядке, а вот твой организм, кажется, скоро поднимет меня на вилы за хреновую заботу о тебе. Схожу в магазин за продуктами, – Чан попытался аккуратно встать, но джисоновы цепкие ручонки не дали ему сдвинуться с места. – У нас же есть несколько пачек рамёна в запасе, не ходи никуда. Лучше меня поцелуй, — Хан немного отклонился назад, заглядывая старшему в глаза и призывно вытягивая губы трубочкой, чем вызвал у того смешок и тотчас нахмурился: – Я сказал что-то смешное? – Вовсе нет, – Чан, как большая собака, ткнулся носом с джисоновым и примкнул к его губам, мягко покрывая поцелуями и слушая дуэт дыханий в вечерней тишине полупустой квартиры. Джисон провёл ладонями от середины спины старшего к кромке волос на шее, щекоча кожу лёгкими касаниями кончиков пальцев. Он оторвался с тихим звуком, чтобы взглянуть на полное любви лицо Чана, и в порыве нежности погладил того по волосам, прежде чем снова потянуться к губам. В какой-то момент, когда Джисон потерял счёт времени, старший отстранился окончательно, улучив момент и выпутавшись из чужой хватки; он поднялся на ноги и обратился к разомлевшему от ласки младшему, смотрящему на него снизу вверх большими потерянными глазами: – Я быстро. У нас выходной, так что я хочу приготовить что-нибудь сложнее и полезнее рамёна. Честно, одна нога ещё тут, вторая — уже тут. И глазом моргнуть не успеешь. – Джисон намеренно моргнул сразу двумя; Чан на то лишь вздохнул и двинулся к так называемой прихожей, которая на деле являлась углом кухни-тире-гостиной, чтобы накинуть на себя куртку, впихнуться в ботинки без использования ложки (и зачем только купили, если оба игнорируют её существование), засунуть в карман сложенный шоппер и скрыться за дверью. – А я тогда закончу с ёлкой, – сам себе пробормотал Джисон и крутанулся на коленках, оказываясь лицом к пестреющему разноцветным дереву. – Ты уже не выглядишь такой грустной, как на рынке. Это хорошо. Тем временем Чан слетел вниз по лестнице — лифт, застряв где-то на седьмом, отказался подниматься выше и везти его — и бодрым шагом направился в сторону ближайшего супермаркета, хрустя свежевыпавшим беленьким снежочком. Должно быть, был так занят разговором с Джисоном и видом радостного Джисона, что пропустил момент, когда за окном начался снегопад: прошло не так много времени с их возвращения, чтобы намело настолько много. Чан, хоть и спешил, позволил себе насладиться прелестью зимы, сбавив темп и прислушиваясь к тому, как под ботинками хрустел и приминался снег, образовывая собой рисунок подошвы. Обернувшись, Чан заметил дорожку из одних только его следов; выглядело, словно картина с названием в духе «Одинокий странник на тропе зимы», в котором термин «зима» использован фигурально и обозначал состояние души. Все мы иногда представляем себя в роли главного героя фильма: с причудливым цветокором подстать эмоциям на нашем лице, в исключительном среди однообразной толпы амплуа, и чтоб обязательно говорящий без слов саундтрек на фоне. Зайдя в супермаркет и бегло осмотрев заставленные продовольствием полки, Чан внезапно обнаружил, что не знает, за что схватиться — действовал впопыхах, подобно подростку с трудом отходя от поцелуев и прочих щенячьих нежностей (в его трактовке — в хорошем смысле). В одной руке он, стоящий посреди зала, держал пустующую корзинку, а во вторую упал лицом, грудно беззвучно смеясь: – Кристофер Бан, сколько тебе лет, боже мой… – с Джисоном так чудесно снова стать ребёнком. Удон с овощами и курицей — наименее энергозатратный вариант, так вовремя пришедший на ум (спустя некоторое время метаний между стеллажами, когда наручные часы намекнули ему поторопиться). Чан накидал нужные продукты в корзину, расплатился на свободной кассе, скидал покупки в сумку-шоппер и, закинув её на плечо, отправился домой. Судя по смещению стрелок по циферблату, «одна нога ещё здесь, другая — уже здесь» не получилось. По пути напечатал сообщение: «Поставь воду кипятиться». В лифте проверил — не прочитано. Нахмурился настороженно, шагом, шире обычного, прошёл по коридору до квартиры, тихонько открыл дверь; Джисон обнаружился свернувшимся в комочек в углу комнаты и частично скрываемым наряженной ёлкой. Чан поставил на пол шоппер с покупками, стянул обувь и верхнюю одежду. – Как ты себя чувствуешь, малыш? – опустившись подле младшего, спросил он; Джисон посмотрел исподлобья отсутствующими стеклянными глазами; этого ответа было достаточно. – Есть что-то, что тебя беспокоит? Крепче обняв свои колени, Джисон слабо мотнул головой: – Не знаю. Просто. Чан сел так же, как Хан, оперевшись спиной о стену и подтянув колени к груди, и прижался к его боку. Говорить проще, когда не надо смотреть в глаза; этакое «равное» положение, когда сидите в одной позе и смотрите на одно и то же — перед собой, на хвойную красавицу. – Я перестал понимать, что я делаю, зачем я делаю, – заговорил Джисон спустя время; в голосе блестели слёзы. Чан тихо угукнул, показывая, что слушает. – Я не жалею о выборе специальности в университете — это было взвешенным решением — и не жалею об образе жизни, который у меня есть, даже если он мог бы быть лучше и здоровее. Я сам принимал и принимаю решения касательно того, как мне жить и как действовать, но я не вижу смысла. В плане… – Джисон не нашёлся, как изъясниться, и вздохнул, – мне сложно сформулировать. – Я примерно понял, о чём ты. Не торопись. Ты начинаешь тараторить и только больше нервничаешь. Благодарный взгляд — больше слов. Джисон утёр слёзы рукавом свитера и сделал несколько ровных вдохов, как советовал Чан. – Хорошо. Скажем… Ты говорил, что чувствовал бессмысленность того, что делаешь, в терминах будущего. Типа, зачем оно тебе глобально — пока не появилась ипотека, – шутка-тире-не совсем шутка, чтобы вызвать улыбку у старшего, слишком серьёзно относившегося к тревожности Джисона. – Я привык думать настоящим, а не будущим. Я прямо сейчас не знаю, зачем я пишу этот свой роман, зачем надрываюсь в университете, зачем… – рука повисла в воздухе с загнутыми при перечислении пальцами, чтобы спустя пару мгновений упасть обратно на согнутые колени, – что угодно подставить можно, в принципе. Что мне это даёт сейчас? Хочу ли я это делать? Знаешь, я даже свои «хочу» перестал понимать. Это… пугает. Пока Чан обдумывал, что сказать на этот счёт, Джисон попросил его вытянуть ноги, чтобы улечься щекой на его бёдрах и свернуться калачиком подле. Одна чанова рука легла на худое плечо младшего, другая принялась убаюкивающе гладить по находящимся в беспорядке тёмным волосам. За окном вновь повалил снег — на этот раз они заметили. – Толкай кусочек — и дотолкнёшь весь паровозик. Не бывает так, чтобы мы делали что-то, что в итоге не даст результат. Всё, к чему мы прибегаем, в самом начале имеет смысл — иначе мы бы не брались за это. Однако в процессе, особенно когда процесс этот колоссально долгий, мы можем потерять из виду ценностные ориентиры и потеряться сами. – пауза. – Я думаю, такая ситуация вполне нормальна. Важно продолжать начатое, даже просто как рутину. Иногда отвлекаться, занимать голову чем-то нетипичным. Вот сейчас у нас новый год, пора совместных приготовлений и долгожданных встреч. Мы с тобой в кои-то веки выбрались на прогулку в центр, принесли в дом хоть какой-то праздник, чуть позже вкусно покушаем и посмотрим какой-нибудь добрый фильм, – Джисон чуть повернул голову, чтобы посмотреть на Чана; тот тоже обратил к нему взгляд и тепло улыбнулся. – А однажды… причина — смысл — вернётся. Наша задача — двигаться дальше. В словах Чана всегда было рациональное зерно, и Джисону требовалось время, чтобы посадить его в себе, поливать и удобрять, ожидая, пока прорастёт и окрепнет. Так что он просто кивнул в знак согласия с речью старшего, позволяя тишине позднего вечера поглотить его. Подняв лежавшую у лица руку, Джисон наощупь нашёл чанову ладонь — та тут же обняла его, поглаживая большим пальцем шероховатую обветренную кожу. – Крем для кого в ванной стоит? – деланно пожурил Чан. – Кто бы говорил. Сам не лучше. – Ещё перчатки: в кармане носишь и не надеваешь. Балда. – Хён, – Джисон ущипнул свободной рукой чаново бедро — несильно, но неприятно. Чан дёрнулся и шикнул под нос. – Ладно, хорошо, молчу. Хотя-я-я, – загадочно протянул старший, – я мог бы и продолжить, чтобы ты превратился в раздраконенную белку и скакал, донимая меня, как сегодня утром. – Тебе это нравится? Не раздражает? – удивлённое. – Не-а, наоборот. Здорово, когда ты такой. Живым себя чувствую. – Миленько. – …и шёрстка у тебя сразу мягонькая— АЙ! – Джисон ещё раз ущипнул его, на этот раз основательнее. Впрочем, он сразу же принялся гладить поражённое место, слушая, как Чан смеялся с непонятным облегчением в голосе. Может, радовался, что младшему стало лучше, раз он такое вытворяет. Некоторое время глядя в никуда и думая ни о чём, кроме тепла, которым его окутали, Джисон заметил на подоконнике незнакомый предмет: приглядевшись, он различил в нём маленькую фигурку бурундучка в красной шапке с помпоном — одна из тех, что видели в лавке на новогоднем базаре в центре города. – Этого товарища ты прятал за спиной? – Джисон кивнул на пластиковую зверушку. Чан не сразу сориентировался, о чём говорил младший, но, проследив за траекторией его взгляда, выдал короткое «угу». – У меня тоже для тебя подарочек припасён, – неожиданно для Чана выдал Хан и резко поднялся с его колен, чтобы следом пропасть в недрах спальни. Показался в поле зрения он уже с книжкой в коричневом переплёте — Чан узнал в ней корейско-английский словарь. При ближнем рассмотрении заметил приставку «расширенный». Стало быть, не только с базовой лексикой. – Хотел сочинить для тебя нечто высоколитературное, со всякими метафорами — только на твоём родном языке. Ты знаешь, я в английском не ас, вот и… Впрочем, не вышло у меня ничего поэтичного или достойного писателя прозы. В итоге я остановился на чём-то типа шпионского письма. – Джисон протянул заинтригованного вида Чану листок бумаги, сложенный пополам, – это шифр по страницам и строкам, а здесь, собственно, слова, – во вторую руку старшего он вложил словарь. – Шпионское письмо шпионского признания в любви? – с хитрым прищуром поинтересовался Чан, на что получил от Джисона одновременно деланно скептический и искренне смущённый взгляд. – Хорошо-хорошо, я прочту, обязательно. Спасибо большое, малыш. – Ну, ты, в общем, почитай, а я пока пойду продукты разберу, – Джисон жестом указал себе за спину, где в прихожей сиротливо лежал наполненный покупками шоппер. Развернулся на сто восемьдесят на пятках, постоял, подумал, развернулся обратно. Чан взирал на него из положения сидя на полу, ожидая услышать очевидно волнующий младшего вопрос. – Почему, – ткнул пальцем в направлении фигурки на подоконнике, – бурундук? Я же хуманизация белки. Чан пожал плечами: – Оба грызуны, только та с пресловутыми орешками, а этот вон какой, в шапке и крутой. – Крутая шапка с помпоном? – Именно так, – с уверенностью заявил Чан. Джисон с игривым прищуром заглянул ему в глаза (по ощущениям — в самую душу) и, найдя что-то, что хотел там найти, удовлетворённо ухмыльнулся и ушёл заниматься продуктами. А Чан принялся разгадывать шпионскую загадку, задним числом думая, что, несмотря на полный бинго-лист несовпадений с характеристиками дев, Джисон с его проницательным взглядом всё-таки дева. Довольно простой шифр — просто перемещаешься по страницам согласно нумерациям строк. Выписывая слова, образовывающиеся во фразы, Чан параллельно корректировал грамматические ошибки (о чём он, конечно, скажет Джисону, но только если тот попросит). Лексика оказалась уж очень простой, но заложенное Джисоном в текст — драгоценнее всех сокровищниц мира. Чан подправил предложения так, чтобы появился чёткий стихотворный ритм, и затем переписал на чистый лист окончательный вариант. “I don't know what I'd be doin' without you You love who I am 'Cause I don't care as long as I'm with you I'll reach for your hand In this ugly world where the color is fading You're beautiful in every color and shade, I Don't know if you drink But raise a glass to the past in thе story of us” Позже они, сидя бок о бок на кровати с раскладным столиком, поужинают и посмотрят «Зверополис». Джисон задремлет под конец, Чан поцелует его в растрёпанную макушку, укроет одеялом, уберёт с кровати посуду и столик. Вернётся, раскроет ноутбук, наденет наушники и на джисоново «шпионское писание» напишет музыку.