Блюдо, которое подаётся под музыку

      Гремела барабанная тарелка, звонко гудел бас и зажигательно пела гитара. Тела сходились ближе и отдалялись, после чего снова тянулись друг к другу. Мелодия шла то вверх, то вниз, Алиса то приседала, виляя бёдрами в такт музыке, то поднималась, поддерживаемая за руку партнёром по танцу. Алисин партнёр по отношениям сидел без движения и неотрывно наблюдал за танцующими. По бледному лицу ходили желваки. Рука в кожаной перчатке совершала насилие над гнущейся от неимоверной силы вилкой. Полковник и инженер тревожно переглядывались через стол.       Алиса знала тысячу и один способ заставить Гришу ревновать.       Она была бы рада забыть их все и не проверять скандалами их чувства на прочность. Но Гриша, этот твердолобый, непробиваемый — и, кажется, необучаемый — человек с куском железки вместо сердца напрочь отказывался принимать правила её игры.       Жаловаться, по большому счёту, Алисе было не на что. Её богатый и щедрый кавалер заботился о ней — пусть и своеобразно — мог сорваться ради неё по любому делу в любое время дня и ночи и никогда не скупился ни на деньги, ни на цветы, ни на подарки. Ни на что.       Кроме эмоций.       Единственное, чего ей недоставало в отношениях. И Алиса не была бы собой, если бы всеми правдами и неправдами не пыталась добиться желаемого. Весьма неприятными для Стрельникова методами.       Если во время очередной мозгоклюйки Гриша хмурил брови и кривил рот, Алиса ликовала сквозь злость. Если ещё и говорил что-то в ответ, а не отмалчивался как обычно — праздновала победу. По-другому убрать с его лица каменное выражение, кроме как закатить истерику, не получалось.       Но самым любимым её способом довести Стрельникова до тихого бешенства было к месту и не к месту упоминать в разговоре кого-нибудь из своих знакомых мужского пола. Действенней всего дразнить Гришу получалось Юрой.       С журналистом Юрой Грачевичем ей сто лет назад довелось работать вместе. У них даже не было ничего, служебный роман умер в зародыше, но Стрельников при каждом его упоминании темнел лицом, а Алиса от его реакции испытывала экстаз. Был бы он не журналистом Юрой с Девятого канала, а грузчиком Ванькой, переживать было бы не о чем. Но Юра, со слов Алисы, кажется, представлял из себя милостиво сошедшего на их грешную землю небожителя. Он и умный, и находчивый, и смелый, и решительный, и разговор поддержать умеет, и преступников на чистую водицу по три раза на дню выводит, и через что Юра с Алисой только не прошли вместе.       (Они работали вдвоём не больше полугода; со Стрельниковым она недавно отпраздновала вторую годовщину отношений.)       "А Юра однажды сделал вот так…", "А мы с Юрой как-то раз поехали на задание и…", "А Юра так смешно сказал про…" и тому подобный ужас кошмарил Гришу, если Алисе приспичивало погиенить.       Самым замечательным в Юре, в этом невероятном, с какой стороны ни посмотри человеке, было наличие не поддающейся разводу жены и с недавних пор — новорождённой дочки. Любящий муж и отец, объективно он не представлял никакой опасности, но всё равно, даже сам того не зная, служил мощнейшим оружием женской вредности против невозмутимого на вид бандита. Может быть, смотрел бы Гриша на вещи чуть пристальней, он бы понял, что угроза мнимая и значительно приукрашенная его благоверной подругой. Но все остальные достоинства Юры сияли так ярко, что слепили даже сквозь тёмные очки.       А сегодня Гриша, даже не заметив этого, устроил Алисе трагедию похуже каменного лица. Он улыбнулся. Не ей.       Не улыбнуться было нельзя — они всё-таки приехали на День рождения, пусть и в свою собственную "Канарейку". Алиса бы легко простила Грише улыбку, адресованную виновнику торжества, полковнику Жилину. Даже бы почти не обиделась, если бы ему приспичило улыбнуться другому своему другу — директору местного НИИ Иннокентию Женеру. Но в этот день непривычно щедрый на улыбки Гриша пошёл ещё дальше — до кучи стал любезничать и с жёнами друзей, Анной и Лидией. И зашёл слишком далеко.       Алиса сделала вид, будто её мужчина только что не обнимался с супругой именинника, чем нанёс ей непоправимую душевную травму. Нацепив притворную улыбку, она громко, так, чтобы все слышали, спросила:       —Ой, а по-моему на празднике кого-то не хватает. Товарищ полковник, вы же с Юрой такие друзья, неужели его не позвали?       —Ух-х, голубушка, как же не звал? Звал ещё как, и его, и Татьяну Потаповну, но что с них, молодых родителей взять!.. Не могут.       —О-о-ой, как жалко, с Юрой было бы так весело и интересно! Он столько всего рассказать может!..       Новость её откровенно огорчила; кроме Юры, с которым можно было бы весь вечер трещать без умолку (даже против его желания), больше поводов уколоть засранца Стрельникова не находилось. Тот хоть и выглядел невозмутимым, не мог не услышать её маленький диалог с Жилиным. Алиса показушно улыбнулась, спрятав досаду за фальшивой эмоцией. Первоклассно блефовать умел не только Гриша.       Казалось, что вечер для неё безвозвратно испорчен, ещё не начавшись, но внезапно на праздничное застолье свалилась приятная, как забытая, но найденная заначка, радость.       Игорь Катамаранов, пришедший вовремя в "Бирюзу", а потому опоздавший в "Канарейку", однако успел точно к первому тосту, который бесконечно долго мямлил Женер. И добрался в таком состоянии, будто до этого побывал уже на десяти днях рождениях. Игорь кое-как доковылял до стола и плюхнулся на первый попавшийся стул, случайно заняв место стоящего с бокалом в руке Иннокентия. Тот замялся, высказал вялый упрёк, скомкав поздравительную речь, но сиденье отбивать не стал, взял себе другое. И самую малость расстроился, что между ним и любимой женой Лидой встала (точнее, села) эта нетрезвая преграда.       Про собравшуюся компанию Алиса знала не то что бы очень много. Друзей себе Гриша завёл ещё до встречи с ней, а Женер, Жилин и Катамаранов знали друг друга с самого детства, задолго до знакомства со Стрельниковым. Мадам Женер и мадам Жилина, как и мужья, давно и хорошо общавшиеся друг с дружкой, были уже зрелыми женщинами; Алиса же — ещё молодой девушкой. На этом празднике добра и семейной дружбы (где для полного счастья не хватало только четы Грачевичей) она, несмотря на то, что пришла не одна, чувствовала себя однопалубным катером, причалившим в порт на стоянку с круизными пароходами. Но по счастливой случайности в этой уютной гавани помимо неё и пришвартовавшегося по левому борту броненосца оказалось ещё одно безвёсельное судно.       Про Игоря Алиса знала то, что он паранормально чокнутый, зарабатывает на жизнь любой подвернувшейся халтурой, начиная от шиномонтажки, заканчивая стройкой, спит, где придётся, и пол жизни пьёт, но никак не сопьётся. А ещё, что он подходяще холост.       И это было за-ме-ча-тель-но.       И за стол он сел так удачно — по левую руку от Иннокентия, сидевшего рядом с её мужчиной. Ей, чтобы поговорить с Катамарановым, нужно лишь слегка повернуться влево, в сторону Гриши — так ни одна кокетливо произнесённая реплика не минует стрельниковских ушей.       Игорь оказался совсем как Юра — преисполненный всевозможных достоинств. В запасе у этого весёлого и интересного алкоголика была уйма историй, которые Алиса, игнорируя остальных гостей и именинника включительно, с нетерпением просила рассказать все до единой и внимала так жадно, будто это было божественное учение, а не пересказ похмельного бреда. За столом Катамаранов без конца травил разномастные анекдоты, с трудом шевеля заплетающимся языком. Иннокентий искренне смеялся от его шуток, демонстрируя очаровательные ямочки на щеках. Мадам Женер мягко улыбалась, но с каждым разом всё как-то более устало. Мадам Жилину, прикрывавшую рукой глаза, казалось, съедал испанский стыд. Полковник трясся и заразительно хихикал, если анекдот приходится по душе, но быстро стушёвывался под взглядом жены. Алиса с каждой юмореской хохотала, как душевнобольная. Молчал только Стрельников. Не улыбался даже — видимо, израсходовал лимит улыбок на входе на банкет. Заливистый смех, доносившийся с правого фланга, летел ему точно в мозг.       Алиса не прикладывала никаких особых усилий, чтобы изобразить веселье. За неё с этим прекрасно справлялось игристое вино.       Очередная порция шампанского запенилась в хрустале. Нестройно зазвенело стекло.       —Ой, нет, подождите, я с Игорем ещё не чокнулась!.. Игорь, я до тебя никак не достану!       Прямо перед глазами Стрельникова наискосок через стол протянулась изящная девичья рука. На запястье, переплетаясь с вязью скрытых под тонкой кожей вен, натянулись жилки.       —А от-так… Оп!..       —Во-от, ага! Ура!       Тряхнув длинными светло-русыми волосами, Алиса вскинула голову и опрокинула содержимое неизвестно какого по счёту бокала в себя. Увеличенная доза промилле тут же дала по ушам белым шумом, но она бы и без него не услышала, как мадам Жилина тихо-тихо, так, что её слова доносились только до мадам Женер и полковника сказала:       —Наверное, хватит тостов уже.       Но отказываться от выпивки уже было катастрофически поздно.       —Плковник, а ч-чё у тя даже музыки нет птанцевать?       Жилин поступил по-умному и прикинулся дураком:       —А? Чего нет?       Но вышло как-то неудачно.       —М-музыки, грю, у тя даже нет. Чё тихо-то так, как на пминках? На прздниках плясать пол-ложено!       Разморенная от хмеля Алиса, почти заклевавшая носом в тарелку, вмиг оживилась.       —А правда, чего это мы сидим и сидим? А-а?.. Надо потанцевать, надо, надо!.. Праздник у нас или нет, в конце концов?!       Не успела она, поднимаясь, шумно отодвинуть стул, как кожаная перчатка поймала её запястье.       —Куда, блин? — негромко, но вкрадчиво и несколько предостерегающе спросил Стрельников.       —Туда, блин. Ха-ха-ха, шутку вспомнила!!! Слушайте! Сидит мужик на остановке, к нему подходит заблудившийся ирландец, хочет попасть домой. Спрашивает, как добраться до Дублина: "хау кэн ай гет ту Даблин?". Мужик переспрашивает: "куда, блин?". Ирландец говорит: "ту Даблин"!!! Ха-ха-ха!!!       —Эхе-хе-э-э!.. Смшно, ток я ничё не поял.       Из остальной, вменяемой, части компании никто даже не улыбнулся. Мадам Женер и мадам Жилина со вздохом переглянулись.       —Стоишь еле-еле. Посиди-ка лучше, — в два раза вкрадчивей, чем до этого, произнёс Гриша, не выпуская её руку из своей.       —Да не дёргай ты меня своими ручищами! И вообще, отстань!.. Мы с Игорем потанцевать хотим! Да, Игорь?       —А-ага.       Алиса наконец освободилась из кожаной кандалы.       —А ты сиди. Всё равно деревянный, как полено. И скучный такой же. Что с тебя взять.       Ядовитый плевок, желчной кислотой растворивший непробиваемую железную броню, добрался до мягкого, уязвимо-живого содержимого, надёжно запрятанного в футляре белого пиджака. Душа болезненно сжалась, словно прижжённая сигаретным окурком. Брови едва заметно сползли к переносице — жаль, Алиса не видела.       Алиса же, нетрезво, но дьявольски грациозно продефилировала до уголка с музыкой и, немного пошатываясь, принялась выбирать композицию для танцев. Колода круглых пластинок — настоящих, виниловых — крутилась в тонких белых руках. Всю-всю-всю музыку, все песни до единой, когда обустраивался ресторан, она выбирала лично. Стрельников доверился её вкусу, она — его кошельку.       —М-м… не то, не то… Ах!.. Рой Орбисон!.. Самый лучший вокалист на свете!.. Вот это хочу! Игорь, ты знаешь Роя Орбисона?       —Щ-ща узнаем.       Алиса старательно целилась иглой проигрывателя в дорожку пластинки.       —Игорь, ты танцевать хоть умеешь?       —Счас сообрзим.       —Ха-ха-ха!.. Ты такой забавный!       Пока Алиса старалась найти понравившуюся песню, Игорь переключился на гостей.       —Э, банкет? А ч-чё сдим-то? Водолаз, м-млиция, вставай давай… деушки, в-вы тож!..       Инженер, как мог, выразил солидарность с Гришей, попытавшись убедить пьяного друга, что им с Лидочкой по душе больше Алборисовна, а зарубежные мелодии они не понимают. Полковник попробовал позвать Катамаранова обратно за стол, ссылаясь на то, что танцы в принципе неинтересное занятие. Женеровские слова на Игоря подействовали, жилинские — нет.       —Ай, Игорь, брось! Оставь их! Слышишь, песня какая красивая?       Алиса, наконец заведя пластинку, впорхнула к нему в руки и моментально увлекла в танец, чему Катамаранов совершенно не воспротивился. Наоборот, быстро поймав волну, стал двигаться — насколько был способен — в такт музыке, периодически перехватывая то ладони, то плечи, то талию партнёрши.       Импортный трубадур срывал глотку в одах какой-то бессчётное количество раз упоминаемой "прэтти вуман" — это можно было угадать по лиричному мотиву и интонациям с лёгким налётом светлой печали. Противным таким интонациям, раздражающим, скребящим по мозгу, как ржавое шило по стеклу. От надоедливо бухавшей гитары гудела голова, плаксивые клавиши, вступившие где-то в середине, выводили из себя, а от барабанного грохота неприятно сотрясалось нутро.       В поле зрения туда-сюда мелькали самые красивые во всём Катамаровске стройные белые ноги в прелестных светлых босоножках на каблучке, с изящно опоясывающими щиколотки ремешкамм. Круглые коленки крутились из стороны в сторону, то выглядывая из-под подола светло-сиреневой юбки, то прячась обратно. Ноги ступали точно в гитарное "ту-ду-ду-ду-ду": то приподнимались на носки, то одна выступала перед другой, то выворачивались, составляя незамысловатую, но приятную глазу дорожку шагов. Благодать, а не зрелище, если бы рядом с этой красотой не болтались совершенно нескладные мужские конечности в уродливых рабочих штанах и нечищенных чёботах.       Небывалым усилием воли Стрельников поднял взгляд выше, туда, где качались бёдра и летали руки. Лабух проблеял что-то похожее на "гив ё смайл ту ми". Гриша по-английски почти не понимал, но по тому, что сотворила его знающая несколько иностранных языков зазноба, примерно догадался, о чём был вой. Точно на ей фразе Алиса широко улыбнулась, заглянула в глаза Катамаранову и, колоколом взметнув подол юбки, закружилась, держась за руку партнёра — неуловимая светлая вспышка и грязное пятно. Пальцы непроизвольно сжали удачно попавшиеся под руку столовые приборы.       Намертво приковавший взгляд к танцующим Стрельников не замечал ни жилинско-женерскую морзянку, ни устало обращённые к нему и к супругам глаза дам. Зорко следил, чтобы разлапистые катамарановские клешни не приземлились в неположенном месте. (По правде говоря, "положенных" мест изначально не было, однако это уже никого не волновало.) Но Игорь, к своей чести, увлёкся танцем только ради танца, а не склеивания партнёрши. И если кого и следовало обвинить в переходе черты, то точно не его.       Алиса не упускала ни единой возможности схватить Катамаранова за руки, попасть к нему в объятия, прижаться поближе к телу. И каждым подобным движением доводила до исступления сразу двоих мужчин, хотя оба первоклассно не подавали виду.       Последний, как думалось, гвоздь в крышку гроба стрельниковского нервного здоровья был вбит по самую шляпку. Утонул в дереве так глубоко, что оставил вмятину.       Пьяной вишенкой на торте этого нескончаемого безумия стало очень изящное Алисино приседание с вилянием бёдрами и коленками. Женер обречённо округлил глаза, Жилин сжал зубы, дамы в который раз за вечер грустно переглянулись. Гриша нервно дёрнулся, но удержал себя в руках, когда её голова оказалась на уровне чужого паха. Он был здоровяк с огромным опытом разборок и багажом ещё более жутких зрелищ, а потому увиденное не вызвало у него ничего кроме непродолжительной остановки сердца.       Как и всё плохое, что случается в жизни, песня наконец-то подошла к концу. На последнем протяжном "О-о-о" Алиса стремительно приблизилась к Игорю, волной взметнув волосы, и на финальном "прэтти вуман" выверенно упала ему в руки, попав точно в два аккорда и два барабанных удара.       Третьим нестройно нарушившим музыкальную идиллию звуком стал грохот отодвинутого стула, такой резкий, что не очень крепкий нервами Иннокентий испуганно подскочил на месте. Четыре пары глаз тревожно изучали один силуэт. Стрельников ненадолго застыл, глядя на словно не желавшую менять положение Алису, нахально вытянувшую повыше одну ногу и обвивавшую руками поддерживавшего её Катамаранова.       —Какой ты отпадный Игорь! Повторим? — то ли нарочно, то ли взаправду не замечая медленно двигавшегося к ней Гришу, предложила она.       —М-мжно.       Жилин по понятным причинам не хотел омрачать праздник кровопролитием. Резко обострившаяся сообразительность не подсказала ему ничего лучше кроме как выпалить:       —Игорь, давай ещё выпьем?       И, стараясь не встречаться взглядом с мадам Жилиной, полковник вытянул в сторону друга руку с бутылкой. Женеры засуетились, подставляя бокалы. Приманка на Игоря подействовала.       —Э-эй, Игорь, некрасиво так бросать дев… Чё ты меня хватаешь?! Я вообще не с тобой разговариваю!       —Пойдём-ка.       —Отвали, не пойду я с тобой никуда!.. — попыталась было возмутиться Алиса, которую Стрельников уже мягко, но настойчиво вёл в сторону балкона. Проводили их четыре обеспокоенных взгляда и четыре облегчённых вздоха.       Против воли вытащенная на свежий осенний воздух Алиса безуспешно постаралась прорваться к двери, перегороженной широкоплечим Стрельниковым. Борьба изначально была неравна, и пущенные в ход ногти и такие маленькие по сравнению с его лапами кулачки оказались этому шкафу нипочём. Злые восклицания тем более не возымели никакого действия. Гриша слегка прикрылся рукой, пережидая град сыплющихся на него ударов.       Наступившее тревожное затишье казалось ещё страшнее бури. От той неестественно задорной девчонки-зажигалки не осталось и следа. Новая Алиса, Алиса-фурия, Алиса-без-пяти-минут-убийца разъярённая, растрёпанная, встав к нему полубоком и сложив руки на груди, хищно смотрела на него сквозь пряди спутанных волос нехорошо потемневшими глазами. И молчала — конечно же, нарочно.       Такая злая.       И такая красивая.       —Ну и как это понимать?       —Что — "это"?       —То, что сейчас было.       —А что сейчас было? Мы с Игорем просто потанцевали. Может, что-то ещё было, а я не заметила?       —Просто потанцевали?       —Нет, блять, сложно! Что за допрос с пристрастиями? — стараясь сохранять напускное нахальство, возмущённо воскликнула она и ещё раз попыталась пробиться к двери.       —Я ещё не договорил.       —Мне не о чем с тобой говорить! Пусти! Да дай ты мне пройти, я замёрзла уже!.. — едва не плача, крикнула она.       Гриша, ни на шаг не отступив от двери, молча стянул пиджак и набросил ей на плечи. Алиса нехотя завернулась потеплее, обиженно сложила руки на груди и отступила к самой балконной перегородке.       —Поиздеваться решила? Чё опять-то не так?       —Не знаю, что тебе "не так". У меня всё "так". Всё прекрасно. И удивительно!       Сорвавшийся под конец фразы голос послужил хорошо знакомым сигналом. Стрельников протяжно выдохнул и закатил глаза, с неудовольствием предвкушая второй акт представления погорелого театра, в котором ему предстояло быть уже не зрителем, а участником.       —Ему обжиматься с чужими бабами можно!.. А если я то же самое делаю, то я над ним "издеваюсь", оказывается!.. — всё больше распалялась Алиса, шатаясь на нетрезвых ногах из одного угла балкона в другой, —Ему выяснять отношения можно!.. А я, дай угадаю, истерику закатываю, да?!       "Да", — подумал Гриша то, что опасно было произносить вслух.       —Ему ревновать можно! А я только и делаю, что устраиваю скандалы!       Невозмутимый вид Стрельникова словно встряхнул её. Правильность только что сорвавшихся с языка собственных слов больно резанула и без того уязвлённое самолюбие. Алиса на миг замерла, как-то растерянно глядя перед собой, но тут же потемнела лицом от злости — сперва на себя, потом на этого негодяя. И, глухо рыкнув сквозь сжатые зубы, поспешила выместить эмоцию на её причине.       Если уж палить, то дотла.       —Почему! ты! просто! не можешь! вести! себя! по-человечески?! — череда возгласов сменялась слабыми ударами по груди, —Сколько! ты! ещё! будешь! меня! изводить?! За что! ты! такой! бестолковый! бесчувственный! козёл?!       То, что осталось от Гришиного терпения, наконец лопнуло. Перехватив её руку, он решительно ступил вперёд, загнав ошеломлённую Алису в угол балкона, и хищно навис над ней, вцепившись в края перегородки.       Она даже как будто испугалась — но только от неожиданности и только на миг. Хорошенькое личико исказила обиженная злость, и Алиса сама отодвинулась ещё дальше, хотя дальше просто было некуда, опасно высунувшись за край балкона. Лишь бы не соприкасаться с его телом.       —К жёнам друзей? Серьёзно? Чё дальше, к собаке жилинской меня приревнуешь? К зубной щётке? К шнуркам на ботинках?       —О-о-о, нет, ревновать к каждой пылинке это ты мастер!.. — затараторила она, —И жён чужих не приплетай, прекрасные милые женщины, никаких к ним претензий!..       Гриша сделал паузу ровно в один глубокий вдох-выдох.       —Тогда объясни.       Она прищурилась презрительно-недоверчиво.       —Всё равно не поймёшь.       —Объясни так, чтоб понял.       А вот это было по-настоящему неожиданно. Обезоруженная таким несвойственным её бандиту выпадом, Алиса нервно задрожала, медленно развернулась, облокотилась на перегородку, вжала голову в плечи и тихо заплакала. Гриша отстранился, но она не сдвинулась с места, и он продолжил ждать, наблюдая её скрещенные ноги, отставленный зад и печально сгорбленную спину в его пиджаке.       —Я устала, поехали домой.       И Стрельников, конечно, уступил.       На банкете они задержались только чтобы быстро попрощаться и напоследок ещё раз поздравить полковника. К моменту их появления Катамаранов безмятежно спал лицом в салате, а Женеры и Жилины о чем-то оживлённо разговаривали, и им, кажется, даже было хорошо. Тормозить хозяев ресторана дольше, чем на рукопожатие, никто не пожелал.       Алиса, рухнувшая на пассажирское сиденье, чувствовала себя помятой, как после драки. К удивлению Гришиным поступком примешался стыд за собственное поведение, и гремучая смесь из свежих воспоминаний о произошедшем грозила устроить в голове взрыв от любой случайной мысли. Следовало непременно закончить этот разговор, но… его сейчас она твёрдо решила молчать, дабы не усугубить положение.       Гриша закрыл за ней дверь и сел за руль, несмотря на то, что выпил. Точнее, они оба выпили. Точнее, Алиса не просто выпила, а напилась. В сопли. Буквально.       Она запахнулась в пиджак, сложив руки на груди, скрестила ноги и отвернулась, прижавшись виском к прохладному стеклу и приготовилась ни о чём не думать до самого дома.       Но внезапно в приятно опустевшее сознание больно впились слова песни, игравшей по радио.       "To take a lot of pain, to take a lot of pain… Love is like a cloud, it holds a lot of rain. Love hurts, love hurts…"       Рой Орбисон снова настиг их, но уже с другой композицией, про любовь, приносящую боль и оставляющую на сердце шрамы. Кажется, другой любви в лирике Роя Орбисона не существовало.       Алиса впечатлилась настолько, что не выдержала и повернулась к Грише.       —Вот это правда!.. — тыча пальцем в магнитолу, заплаканно воскликнула она, —Знаешь, о чём поёт? — Стрельников недовольно поджал губы, узнав неприятный голос, —Любовь ранит!.. Ещё как! Какая же правда! Я хочу быть с тобой, а ты меня ранишь!.. Ты даже с друганами своими, бандитскими рожами, и то любезничаешь, а мне — хер собачий! Не улыбнёшься даже лишний раз.       Алиса замолчала, переводя дух и вытирая лицо. Эту паузу стоило заполнить Грише, но нужных слов не нашлось.       —Хотя может ты меня ни капельки не любишь, и я тебе только так, для вида нужна, — сникшим голосом добавила она.       Стрельников крутанул руль, едва не подрезав какого-то бедолагу, прижался к тротуару и встал точно за знаком, запрещающим остановку. Безразлично изучающую свои ногти Алису качнуло туда-сюда, отбросив сначала к двери, а потом в чёрный свитер. Гриша быстро поймал её губы своими, но почти сразу столкнулся с сопротивлением.       —Чё, думал сейчас засосёшь, и я такая тебя сразу прощу?! Иди в жопу, Стрельников!       Она снова нарочно отвернулась, скрестила руки-ноги, практически вжалась в дверь и продолжила многозначительно хлюпать носом. Гриша медленно улыбнулся — из её полного обиды голоса пропала злость.       Он осторожно опустил ладонь ей на бедро.       —Я всё понял. Слыш?       Ему позарез надо было услышать её ещё раз.       —Домой поехали, понятливый! — вывалилась на него тонна раздражения, в которой, как бриллиант в куче углей, слепяще сверкал грамм знакомой ему грубой Алисиной нежности. Он всё угадал верно.       Рот под усами растянулся в широкую улыбку.       Стрельников тронул рычаг коробки передач и, чтобы не гневить лишний раз, поскорее повёз своё непомерно трудное счастье домой.