Я не жадный

Композиторы, забавляясь, сидят на диване в тихом доме — все здешние слуги были распущены еще часы назад, дабы не мешать совместному времяпрепровождению гениев — дело знакомое. Легкий заливистый смех Ференца заливает залу, и венгр, наваливаясь Фредерику, сидящему между мужчинами, к своей неволе, на плечо, одну за одной рассказывает истории прошедшего месяца. Феликс сквозь ресницы наблюдает за друзьями: нет, правда, веселый и грустный — лучшее зрелище воскресного вечера, и, приподняв уголок губы, он придвигается ближе к поляку так, что их колени чуть не соприкасаются, отчего тот еще боле хмурит брови, желая отодвинуть от себя всех. Монотонная, по ощущениям, речь Листа сливается для Шопена в один бессвязный фоновый гул: он уже даже не старается разобрать, о чем там пытается ему рассказать венгр, в то время как немец даже с каким-то азартом захватывает очередную из мыслей, наклоняясь к нему через поляка. Фредерик пытается сжаться: сводит ноги и руки ближе к себе, дабы совсем избежать нежелательных прикосновений, но его друзья, как назло, придвигаются все ближе и ближе, едва ли не зажимая несчастного поляка между собой. «Неужели вам одного дивана недостаточно?» — шипит сквозь зубы Фредерик, когда на него переводят взгляд две пары светящихся отчего-то глаз. Внутри что-то падает, и Фредерик вновь вливается в реальность, пытаясь понять, что произошло за считанные секунды. Он пододвигается на диване, выпрямляя спину и по очереди ответно глядя в глаза, как вдруг чувствует невесомое касание на бедре. «Ференц, что-…» Поток мыслей прерывается странным чувством с другой стороны: поляк медленно, желая, чтобы все происходящее не было явью, поворачивает голову, замечая Феликса в опасной близости к его лицу. Тот ухмыльно озирается, проходясь по всему телу друга и доходя взглядом до губ, и вдруг замирает, словно решаясь; длинные пальцы внизу кругами водят по брюкам. Быстрое подмигивание немца словно предзнаменование. Фредерик старается отодвинуться, отстраниться и вернуть прежнее безопасное расстояние, но Феликс быстро реагирует: зарывается пальцами в кудри и, улыбаясь, прижимается губами к губам. Шопен жмурится и вздрагивает, будто бы его ударяет током, и вяло упирается руками в чужие плечи. «Феликс, постойте, я…» — шепчет в поцелуй поляк и чувствует, как сидящий по другую сторону венгр ведет руками выше и расстегивает верхние пуговицы фрака, а затем и рубашки, оставляя легкий поцелуй на сгибе шеи. Фредерик громко вдыхает воздух через нос и стискивает пальцы, продолжая попытки уйти от навязчивых касаний больших ладоней и поцелуев жадных губ. Феликс не отстает и, вторя Листу, тянет правую руку вниз, краем глаза замечая ответные движения венгра и ухмыляясь в поцелуй. По телу Фредерика проходится разряд тока, желание скрестить ноги в разы увеличивается, когда оба мужчины, не отрываясь от первостепенных занятий, ловко кладут ладони на его промежность. Поляк резко разрывает поцелуй, отклоняясь назад и подергивая бедрами в слабых попытках скинуть негодяев, но лишь упирается спиной в почему-то уже голую грудь венгра. Переводя затуманенный взгляд вперед, он вновь дергает бедрами, медленно осознавая, что его собственную верхнюю одежду скидывают в сторону ловкие пальцы Мендельсона, что вмиг нашаривают сосок, обводя его по кругу. Не отводя пронзающих глаз от глаз Шопена, Мендельсон склоняется над его оголенной грудью и кончиком языка касается затвердевшего соска, продолжая массировать второй пальцами. Фредерик вскидывает голову, закусывая губу, и пытается восстановить отчего-то сбившееся дыхание, когда Феликс захватывает чувствительный сосок губами, принимаясь вылизывать его. Лист продолжает мягко надавливать рукой, ведя губами по плечу и изредка переглядываясь с Мендельсоном, который, уже во всю увлеченный, медленно спускается поцелуями вниз, перемещая обе руки на внутренние стороны бедер поляка и раздвигая их. Шопен прикусывает фалангу пальца, когда вновь встречается с горящими глазами Мендельсона, и его почти сразу же за подбородок уводят в сторону. Теперь Фредерик чувствует на своих губах настойчивого Ференца, который бессовестно вторгается в его рот и скользит языком по его собственному, вырывая плохо сдерживаемые вздохи. Языки сводят с ума, не оставляя и грамма возможности на самообладание. Фредерик словно плавящееся масло в чужих руках, лишь и может что кивать на едва слышимые грязные фразы, кинутые не разобрать кем прямо около уха. Через пару мгновений к разведенным бедрам припадают мягкие губы; Фредерик и опомниться не может, не замечая, когда остается полностью обнаженным в чужих сильных руках. От осознания этого чувство стыда, вперемешку с явным удовольствием, которого он и хотел может скрыть, сливаются в бурный коктейль, опьяняя поляка. Феликс ведет дорожку поцелуев от бедер вверх, как бы невзначай касаясь члена; Шопен слегка выгибается; Лист сзади оглаживает всю грудь, припадая своей ближе, и закидывает свою ногу на ногу, опуская ладонь на чужие ягодицы и переводя нелестный взгляд на партнера, что щекой прижимается к ноге Шопена. Фредерик едва ли не скулит, когда губы касаются блестящей от выступившей смазки головки, а смазанные пальцы — и когда только Ференц успел? — плавно проникают внутрь. Феликс пробует чужой вкус на губах и сразу берет наполовину, обводя языком выпирающие венки. «Нет, т-только не там…» — пытается остановить его Шопен, уже потянувшись вперед рукой, но Лист его перехватывает, пережимая запястье, и толкается пальцами дальше, вызывая легкую дрожь. Поляк откидывает голову на чужое плечо, полностью открывая теперь шею для поцелуев и редких укусов, и сдается: знает же, что теперь-то точно не сможет отвертеться от них. Но стыд — господи, он ведь занимается этим с двумя мужчинами!.. — вынуждает вновь и вновь пытаться свести ноги и закрыться от настойчивых ласк. «Не бойтесь». — шепчут губы на ухо, оводя мочку языком. — «Доверьтесь нам; отдайтесь». Любые попытки остановить оканчиваются, выливаясь в отчаянные другие — лишь бы Феликс продолжал движения, лишь бы Лист вновь прошелся по точке внутри, от которой, если бы не руки, унесло бы далеко за земные пределы. Феликс недалеко отстраняется, оводя обоих затуманенным взглядом, и еще раз проходится языком по всей длине; Ференц слишком увлечен, так что руки поляка оказываются свободными и рьяно пытаются дотянуться: правой — до мягких кудрявых волос немца, левой — до шеи Листа: второе получается не с первого раза, пару попыток он оставляет на ярко выраженном кадыке, быстро одергивая словно от огня ладони. Внутри чувствуются уже три, если не больше, пальца, в каждый раз точно касающихся простаты — насколько же длинн-… Ноги едва не сводит сладкая судорога, но тут, сговорившись, мужчины отстраняются. «Нет, пожалуйста…» — шепчет на выдохе Шопен, извиваясь во все стороны и пытаясь вернуть желанные касания к собственному телу. Лист принимается покрывать успокаивающими поцелуями загривок, прижимая к себе Фредерика за талию, а Мендельсон вновь занимается его губами, терзая их до громких причмоков. Но и поцелуи в один миг прекращаются: поляку приходится через силу открывать глаза, мутно вглядываясь в расплывчатый силуэт Феликса, как вдруг в его бедра надежно впиваются пальцы и один из голосов шепчет: «приподнимитесь». У Шопена это едва ли получается, но этого вполне хватает, чтобы Лист в одно плавное движение смог заполнить его полностью. Фредерик несдержанно стонет в голос, впиваясь пальцами в шею и закидывая голову назад. Казалось, что его распирает изнутри от сладкой муки — даже лучше, чем от пальцев. Но Ференц отчего-то не двигается, лишь продолжает покрывать плечи поцелуями, как вдруг Фредерику удается различить сквозь белый шум в ушах усмехающийся голос Феликса: «Придется делится, Ференц». Шопена передергивает, когда его вновь приподнимают сильные руки, а улыбающийся голос Листа шепчет в ответ, обжигая почему-то именно польское ухо: «Я не жадный». Ференц на миг выходит под разочарованный вздох поляка, ловко меняя их местами так, что сам оказывается лежащим под ним, и аккуратно сажает Фредерика на себя — тот проявляет инициативу, отчего оба шокированно-лестно смотрят завороженными глазами, и насаживается на венгра, спиной прижимаясь к его груди и закатывая глаза. Феликс приподвигается к поляку, медленно приставляясь — Лист тормозит и придерживает через бок груди Фредерика — и еще более медленно входит, замирая от головокружещей узкости. Шопен словно на автомате раскрывает рот, начиная успокаивать сбитое дыхание таким образом, и, нашарив под собой чью-то руку — оказывается, что венгра, ведь тот слишком томно шепчет то на ухо — и до синяков сжимает на ней пальцы. Мужчины ждут, начиная лишь несильные движения и внимательно следя за поляком, что в какой-то момент начинает вторить им под такт. Феликс припадает своим телом на лежащего Фредерика, толчки все сильнее набирают обороты, что по всей зале лишь и слышно всхлипы, удары кожи о кожу и развратный шепот. «Вы такой узкий и горячий, лучше и придумать нельзя; вы прекрасны, головокружительны; хорошо вам, о польский гений? Разве таким вас представишь, увидя впервой; о, Фредерик, согласись вы на такую авантюру раньше, сколько бы вы не потеряли, о развратный Шопен…» — и все по кругу, отчего голову ведет. Хочется забыться, но легкие касания члена о кожу Феликса не дают опомниться, — больше-больше-больше, боже, прижмитесь же, возьмите-… Ференц успокаивающе теребит его пальцы в своих, второй рукой придерживая у груди и заодно поглаживая сосок; его волосы растрепались по всей софе, что, увидь его сейчас кто из учеников — лишь гипотетически, естественно — шутки о расческе увеличились стократ. «Да-да-да», — лепечет поляк, мотая головой в разные стороны, неведомо самому себе подставляясь под поцелуи и укусы на шее. Только не… Мендельсон медленно входит до конца, на миг останавливаясь, в отличие от Листа, и припадает к мочке поляка, языком проходясь вдоль. Дыхание… Назвать дыханием сложно, пропуская половину вдохов и половину выходов, вскоре с прежней силой их догоняя, Фредерик разворачивает голову в сторону так, что оба мужчины, ухмыляясь, пронзают взглядами душу. Они кивают в чем-то друг другу, даже и не думая выходить, и вдвоем припадают к закрывшему глаза поляку, целуя губы и соприкасаясь щеками. Руки Мендельсона присоединяются к Листовским, отдавая на холодной коже поляка теплом, и, отстранившись от его губ, чуть помедлив, он припадает к венгру, восторгаясь в душе. Ференц охотно отвечает, краем глаза поглядывая на завороженного зрелищем Фредерика, что продолжает скулить и подергивать бедрами, дабы коснуться надвинувшегося на него Феликса. Руки немца слабеют, ноги заходятся в судороге; рваные толчки вновь возобновляются, и от их разного ритма Фредерика, что заходится в стонах сквозь зубы, да и предоргазменной неге. Лист сам выгибается на софе, неспециально проделывая то же с лежащим на нем мужчине; Феликс припадает к шее венгра через поляка, выбивая из последнего восторженные вздохи — трение, лучшее в мире; соприкасаясь с теплым телом, он начинает вразнобой обоим покачивать бедрами. Немец мажет поцелуем по кадыку и моментально выходит, легко изливаясь на чужие сведенные бедра и, попридя в осознанное состояние и приняв более удобное положение — коленно-лок-… — накрывает Фредерика кулаком, пытаясь поймать ритм венгра. Тот, наконец расцепив руки с поляком, перемещает ладонь на обивку софы, отчаянно пытаясь сжать, и изливается, одновременно с голосистым Шопеном, старательно приподнимая — не без помощи — его тело, выходит, оставляя того на диване. Оба мужчины опускаются на колени перед софой, гладя нервно вздымающуюся грудь прикрывшего глаза любовника, и, целуя кто куда, поворачиваются друг к другу.