Подарок сам под ёлку ляжет

Стрелка часов доходит до одиннадцати, на улице темно, а Вэй Усяня ещё нет дома. Цзян Чэн расслабленно пьёт пока еще простой вишнёвый сок из бокала, прикидывая, как скоро он придёт. Задерживаться в новогоднюю ночь — настоящее кощунство! Нет смысла врать, Цзян Чэн легко волнуется перед его приходом, и причина вполне себе сносная: он никогда не умел дарить подарки. Но, знаете, любимого человека долго ждать еще хуже. Да, это не первая встреча нового года вместе, Вэй Ин уже пару раз опаздывал — то пробки на дороге, то в магазин заедет, то еще что-нибудь случится. Но обычно всё обходилось хорошей ночью с бенгальскими огнями с мандаринами, и, кстати, о дарении чего-либо друг другу не шло. Всё изменил этот чёртов Вэй Усянь с его чёртовым прошлым! Да, с незавидным, но наполненным семейной любовью. Стоило ему в один из дней рассказать о том, как мама раньше пекла печенье, а отец сам мастерил игрушки на ёлку, как Цзян Чэн задумался (именно так задумался, как задумываются в серьезных случаях), нравится ли тому жить сейчас без этого. Не без родителей — к этому Вэй Ин уже привык, он знает; но без сокровенного ощущения и ожидания праздника. Ведь Вэй Ин давно уже полностью свободен от рамок, может получить столько любви, сколько хочет, и никто не упрекнет. «В приюте подарков не было, только сигаретами обменивались старшие», — поделился однажды Вэй Усянь. «А сейчас ты вообще ничего не получаешь», — мысленно добавил тогда сам Цзян Чэн. И понял, что нужно с этим что-то делать. Матушка однажды говорила, что лучший способ сбора информации — опрос с ней связанных. А Цзян Чэн совершенно не знал, чего может хотеть Вэй Ин, так что эта самая информация была на вес золота. Было бы странно начать спрашивать не с виновника торжества. Был у Вэй Усяня пункт в жизни, что приходить вовремя он мог очень редко. Цзян Чэн постепенно привык ждать Вэй Ина к полуночи, даже перестал ревновать, видя, когда тот возвращался усталый и, кажется, засыпающий на ходу. Привык засыпать с ним в обнимку, слушая, как тот бормочет разные истории, слова которых не разобрать. Такой Вэй Ин был по-своему домашний, а еще такого его было легко разговорить. В один из моментов Цзян Чэн и попробовал узнать, чего же в жизни Вэй Усяню не хватает. «Что я люблю? Тебя люблю», — тогда протянул тот, и Цзян Ваньинь шлепнул его по плечу, чтобы на этом вопрос не исчерпал себя: "Вино тоже люблю, родителей, а дачу не люблю!" Вэй Усянь смешливо плакался Цзян Чэну, а сам он не знал, что с такими фактами делать. Второй опрашиваемой стала родная сестра Цзян Чэна, Яньли, которая сдружилась с Вэй Усянем за то время, как тот впервые оказался на пороге их квартиры. На кучу вопросов та лишь хихикнула в трубку: «Он точно любит кое-кого, и мой суп тоже». В общем, на этом зацепки кончились, Цзян Чэну пришлось выбирать из предложенных. Суп и вино. И… Он сам. Заебись, конечно, разнообразие. Что же, он пытался сделать всё, исходя из пожеланий, поэтому сейчас, делая глоток сока, Цзян Ваньинь наблюдает перед собой накрытый стол с несколькими бутылками алкоголя и большой миской супа на нём, в окружении традиционного оливье и селёдки под шубой. Хороший вечер с хорошей едой должен, по логике, превратиться в такой же хороший подарок, но Цзян Чэн мнётся. В картине явно чего-то не хватает. Вэй Усянь, по его скромному мнению, заслуживает большего, заслуживает всего мира и пару подзатыльников, куда без этого. Любовь свою хочется выразить более открыто. Хочется, чтобы его возлюбленный всем сердцем и телом прочувствовал это. Чтобы праздник вновь наполнился настроением, а ассоциации с приютскими попойками исчезли из чужой головы нахер. И иного решения Цзян Чэн в своих мыслях не нашел, кроме как опять вспомнить, как Вэй Ин его любит. И вот подарить себя будет точно странно и стыдно — такое только в фильмах и книгах бывает. Так ведь? Так ведь..? Никогда не говори «никогда»! Цзян Ваньинь не был бы собой, если бы упрямо не отказался сначала от такой идеи. А потом пошёл в магазин и купил эту грёбанную ленточку, которая вот как неделю уже лежит в общей тумбочке возле кровати, среди прочего хлама. Сок в бокале в данный момент заканчивается, на телевизоре начинается какая-то предновогодняя хрень, часы бьют десять минут двенадцатого. Цзян Чэн недовольно фыркает — Вэй Усянь точно приедет только в следующем году. Хочется уже налить себе чего-нибудь покрепче, чтобы этот год наконец кончился. Цзян Чэну по-своему беспокойно, если первоначально он планировал дерзко и быстро обвязать, наверно, руки, лентой, чтобы присутствовал Вэй Ин, то сейчас надо бы самому что-то придумывать. Цзян Чэн отставляет пустой бокал на стол, пристально оглядывает салаты, думая, не убрать ли их в холодильник (но Вэй Усянь придет голодный, поэтому салаты остаются, чтобы тот сам их убрал) и уходит в спальню. Цзян Ваньиню требуется вся сноровка, заложенная с детства, чтобы из тумбочки достать кусок шёлка, не вывалив остальное её содержимое, но это того стоит. Ткань в его руке ярко-красная, как классические ленты на подарках и как рубашки, которые обычно носит Вэй Усянь. Под стать ему, да. В голове Цзян Чэна до сих пор есть сомнение, не засмеют ли его, понравится ли такое Вэй Ину, но он упорно возвращается в гостиную, поглаживая ленту в руке большим пальцем. Она длинная, даже, наверно, слишком, потому что оба её конца почти достигают пола, но это заставляет Цзян Чэна радоваться, что они с Вэй Усянем не заводили ни кота, ни собаку, которые эти концы могли бы уже схватить. Даже диван ощущается чем-то непривычным, стоит на него сесть. Цзян Чэн опирается спиной о подлокотник, сгибая ноги в коленях. Повязать бант можно… На шею? Нет, слишком странно. На руки? Тогда Цзян Чэну будет неудобно. На лоб, чтобы ходить как царица и больной с перевязкой? Нет, не вариант. Торс не подходит — сидеть без футболки, когда на тебе и так одни боксеры, это перебор; вариант с футболкой не рассматривается, потому что, ну, где такое видано?! Взгляд сам по себе направлен на бёдра, это тоже не назвать очень уж хорошим выбором, но вариантов не остаётся. Лента обвивает правое бедро в несколько оборотов, так, что оно оказывается всё перетянуто ею. Красный поразительно хорошо смотрится на фоне его чуть загорелой кожи. Цзян Чэн думал, что бантик будет красиво смотреться над коленом, но выходит так, что завязать его удается только на середине бедра. — Блять, как эту ху…. — ругается он под нос, концы ленты все никак не хотят становиться хоть подобием банта. Звук телевизора мешает концентрации, Цзян Чэн тянется за пультом, но вместо того, чтобы, не глядя, отключить звук, он смотрит на экран. И замирает. В проёме стоит, естественно, Вэй Ин, с застывшей на лице улыбкой. Цзян Чэну хочется на него прикрикнуть: «А ну выйди и зайди нормально!» Потому что, сами подумайте, вопиющая наглость: приходить не раньше, не позже, а ровно в тот момент, когда не ждут. — Чего встал? — фыркает Цзян Ваньинь, отвлекается, по-привычке закидывая ногу на ногу. Правую на левую, а затем снова возвращается к ленте, наконец-то завязывая бант. Не шедевр, конечно, но сойдёт. — Ха… — Вэй Ин неловко смеётся, пока на него не обращают ни толики внимания, — Ты как ёлочка, да? Наряженный… Цзян Чэн красив. Вэй Усянь всегда испытывал слабость к нему, в любом виде, вот что верно. Ещё в небольшом возрасте, когда Вэй Ин плакал в детском доме от желания увидеться с ним, ещё тогда, когда Цзян Чэну было около шестнадцати лет, и он всячески отрицал свою влюблённость в Вэй Усяня, тот, напротив, настаивал, что любит его. И оказался прав. Любил, любит и, точно, будет любить, как и Цзян Чэн его. Вэй Ин настолько же сильно обожал Цзян Ваньиня, насколько же желал. А в данный момент — в сто крат сильнее, чем прежде. Отчего-то небрежный и одновременно замороченный Цзян Чэн пробудил ещё больше чувств. — Сам ты ёлочка, придурок, — ворчливый Цзян Чэн тоже прекрасен, когда он, как сейчас, картинно закатывает глаза, — Это подарок. — Мне? — очевидные вещи так ошеломляют, Вэй Усянь сам себе дивится. Он подходит ближе, только замечая, что стоял в проёме все это время. Рука сама тянется к лицу Цзян Чэна, ладонь ложится на щёку. Тот сам приближается к нему, почти в самые губы, с ноткой едкости, шепчет: — Конечно, тебе. И целует. Вэй Ин, как только что влюбившийся дурак, пытается просунуть язык ему в рот, за что Цзян Чэн его легонько кусает. Он тихо стонет, когда чувствует пальцы на бедре, оглаживающие, пытающиеся пролезть под ленту; а после стонет громче, в то время как те же пальцы проникают в боксёры и обхватывают его член. Вэй Усянь отстраняется от его губ, ухмыляясь, и почти шепчет: — Могу я воспользоваться подарком? Это кретин, дурак, еще спрашивает, когда уже дрочит ему, по своему обыкновению наглый, но, Небо, как же Цзян Чэну это нравится. Он, уже возбужденный, подрагивая, отвечает «Да». Податливо раздвигает ноги шире, скосив взгляд, чтобы самому полюбоваться небольшим бантом. Податливо ложится, стоит Вэй Усяню только попросить, про себя отмечая, насколько возмутительно тот одет — в том смысле, что сам Цзян Ваньинь полуголый. Вэй Ин нависает над ним в одной из своих ужасных рубашек, целует его шею, кусает за приподнятый вверх подбородок, морщась, когда получает мягкий подзатыльник и вскрик. Потом получает по щеке, не больно и, на этот раз, бессознательно, когда стягивает нижнее бельё с Цзян Чэна, после сразу же возвращая одну руку на его член, но второй спускаясь к ягодицам. Вэй Ин побуждает его приподнять ногу и входит в Цзян Чэна одним пальцем, следом восхищённо добавляя ещё один. Смотря на эту смену эмоций, лицо Цзян Ваньиня искажает гримаса, неописуема лучше, как «Чему-ты-радуешься-блять», он комментирует: — Ага, да, всё, как ты думаешь, — резко обрывается стоном, ведь пальцами Вэй Усянь достаёт до простаты, гладит её их кончиками, лишь несильно надавливая. — И как же я думаю? — насмешливо отвечает он, видя, как Цзян Ваньиня потряхивает от стимуляции. Он убирает руки от него, и тот выглядит, словно готов заплакать — Цзян Чэн всегда такой в принимающей роли, ему всегда недостаточно того, что ему дают, независимо от количества. Такой он является его самым искусным и самым искушенным подарком. Собравшись, Цзян Чэн отвечает, пока Вэй Ин оглядывается по сторонам, что-то высматривая — Что ты можешь без подготовки войти. На его щеках проступает румянец, а глаза с расширившимися от удовольствия, пусть и недолгого, зрачками, раскрываются шире от эфирного возмущения. — Эй, что ты там ищешь?! — Да вот думаю, в комплекте к подарку презервативы не прилагались? В голосе Вэй Усяня просыпаются игривые и чуток раздражающие нотки, и Цзян Чэн, теперь безысходно от стыда, стонет. — Чёрт тебя дери… Нет. Секундное напряженное молчание прерывается шуршанием фольги и смешком Вэй Усяня. Он наконец расстегивает собственную ширинку, несколько раз проводит рукой по члену, достав его из боксёров, и надевает презерватив. — Блять, ещё раз пошутишь, я тебе ноги переломаю — прикрикивает Цзян Чэн. — Конечно-конечно, обязательно переломаешь, — отстранённо произносит Вэй Ин, направляя член к чужим ягодицам, а после, — наконец-то, — входит в Цзян Ваньиня. Они стонут в унисон. Затем Вэй Усянь начинает двигаться, внутрь и наружу, так стремительно и умело, будто каждый день трахает Цзян Чэна на этом диване. На глазах последнего в самом деле появляются нежные слёзы наслаждения, он стонет, призывно закидывая ноги на талию Вэй Ина, сильно сжимая его бёдрами, также сжимаясь на его члене. «Быстрее, быстрее, быстрее», — повторяет, как мантру, и, получая своё, почти что скулит. Взгляд Вэй Усяня мечется: от алых губ Цзян Чэна, который даже не пытается сдержать свой голос, к складкам задравшейся на грудь футболки, все больше сползающей на шею при каждом толчке, до полностью вставшего члена, подтекающего предэякулянтом. Но после он задерживается на едва-едва ещё живом красном бантике, яро болтающемся. Вэй Ин не может сдержать свой порыв и кусает бедро Цзян Чэна, в участок кожи, свободный от ленты, и, слушая чужие мольбы, начинает ослепительно безжалостно толкаться в горячее нутро, интенсивней проезжаясь по простате, вдобавок ко всему, вновь надрачивая член Цзян Ваньиня. — Ах, мм, блять! — вскрикивает тот, кончая ему в руку. Цзян Чэн, итак распластанный по дивану, совсем уж растекается, слёзы текут по его щекам, и от этого чудесного зрелища кончает и Вэй Ин. Он ложится на Цзян Чэна, не в силах даже поцеловать его — только сейчас приходит осознание, как он заебался, к сожалению, на работе. Они лежат в странном подобии объятий ещё несколько минут, ноги Цзян Ваньиня сползают с пояса Вэй Усяня, который отмирает только от тычка пальцем в бок. На вопрос в глазах он получает выразительнейший взгляд вниз, мол, «Ты совсем что ли?». — Выйди уже, а, — лениво, даже без капли настоящей раздраженности, просит Цзян Чэн, даже не открывая глаз. И когда он их закрыл? Вэй Усянь так и делает, снимает с себя презерватив, закидывая его, завязанный, в корзину для макулатуры, вытирает руку о носовой платок, который как раз нужно было постирать — тот находит свое место на полу рядом с диваном. А потом Вэй Усянь наступает на те же грабли, что и Цзян Ваньинь ранее: смотрит в экран телевизора, работавшего без звука. Чуть погодя, восторженно вскрикивает: — Цзян Чэн, куранты бьют! Тот, тоже увидев это, вдохновлённо утягивает его в поцелуй, дотягивается до пульта и включает звук. Громко, очень громко звучит отсчет до конца года, а их губы мягко и устало движутся в своем, до невозможного интимном, темпе. Разрывая поцелуй, Цзян Ваньинь со всей любовью целует его в нос, говоря с конкретно уставшей, но счастливой полуулыбкой: — С новым годом. И в ответ слышит самое счастливое и влюблённое: — С новым счастьем!