Очень жди

Каждый на Энтерпрайз знает, что Леонард Маккой отличный офицер, гениальный врач и редкий параноик. Мало кто знает, что он верный друг, а его дурные предчувствия чаще всего сбываются. Никто не знает, как Боунз ненавидит себя за это. Особенно когда: — Ты не пойдёшь со мной. — Чёрта с два не пойду! Джим, это неизвестная, неизученная и – зная тебя – наверняка опасная планета. Один ты туда не спустишься! — Со мной идут пять младших офицеров. — Вот именно – младших. Возьми с собой Спока. — На нём Энтерпрайз. — Сулу? Его помощников? Хоть кого-нибудь, кто прошёл боевое крещение! — У нас мирная миссия, и если я приведу с собой отряд, это расценят как недоверие или угрозу. — Значит, я тем более должен пойти. Медик не вызовет подозрений! Джим долго, неожиданно долго молчит, а потом произносит тусклым голосом: — Боунз, — Джим берёт его за плечи и никогда ещё Боунзу так сильно не хотелось вывернуться из хватки; он будто кожей чувствует – не к добру, и все его паранойи тут ни при чём. — Боунз, — ещё тише повторяет Джим, и от его пальцев холод бежит по спине, — мне нужно, чтобы меня ждали, слышишь? Боунз замирает на долгую секунду; холод сковывает руки, просачивается под рёбра, всё глубже и глубже, острей. От холода он почти свистит: — Чёрт возьми, если ты думаешь… — Боунз, — глухо, веско, бесцветно – и это всё, это проигрыш. Джим уже всё решил. Джим заглядывает ему в глаза, дожидаясь согласия, но Боунз только чертыхается сквозь зубы и, наконец вырвавшись из рук, уходит, ни слова не говоря. Миссия проходит как по нотам. Посланники возвращаются спустя четыре часа, на них ни царапины, все довольны – переговоры завершаются донельзя успешно. Но капитан вскакивает на мостик, самодовольный и гордый, и… — Ты не Джим, — говорит Боунз ещё раньше, чем закроются двери отсека, раньше, чем тот воскликнет «Привет!», раньше, чем Спок почти чопорно кивнёт, возвращая полномочия капитану. — Рад слышать, что и ты по мне скучал, Боунз! — беспечно улыбается тот, но знакомая беспечность на этот раз идёт не от храбрости – от безразличия. Боунз невольно отступает на шаг. Эмпатия – приговор для любого врача, и Маккой обычно пресекает всякую попытку прислушаться, вжиться, услышать, но Джим особенный, Джим всегда был особенным, с первого дня. Боунз отшатывается, словно перед ним не легендарный солнечный капитан, душа компании и любимец команды, а огромный колючий монстр, ощерившийся ледяным хребтом. Боунз чувствует инстинктивное, глубинное неприятие; ему кажется, будто шерсть на загривке встаёт дыбом. — Ты должен пройти полное обследование после возвращения с враждебной планеты, — тихо цедит Боунз, еле сдерживая злость: на этого – за то, что прикидывается Кирком, на прежнего Джима – за то, что ушёл, на себя – за то, что отпустил. — Как скажешь, Боунз, — легко соглашается тот, и Боунз не знает, что его бесит больше – прозвище, которым звал его настоящий Джим, или покорность ответа, что ещё вчера обернулась бы задорным: «Чёрт возьми, Боунз, я капитан флагманского корабля, а не трибль!» Боунз нервно дёргает углом рта и возвращается в медотсек. Перед обследованием он по отдельности расспрашивает каждого из посланцев, выясняя, что было на Веге XIV, но все как один говорят про богатые залы, радушный приём, красноречие капитана и скорое согласие местного правителя вступить в Федерацию. Во время встречи офицеры постоянно находились в поле зрения друг друга, никто не пил и не ел, местные жители к ним не прикасались, ничего необычного не произошло. — Вы могли что-нибудь упустить? — Доктор, там освещение как на солнце, ещё чуть-чуть – и радиоволны будет видно. Случись что-то странное, мы бы заметили, ручаюсь. Боунз расспрашивает самого капитана, но тот только смеётся и говорит, что Вега «…пала жертвой моего обаяния. Ну ладно, ладно, при её-то техническом развитии она не могла не принять наших условий». А потом разводит руками: «Расслабься, Боунз, есть планеты без подвоха». Боунз не верит ни единому слову. Он проводит доскональное обследование всей дипломатической группы. Он едва знаком с младшими офицерами и даже близко не представляет, что в них изменилось, если изменилось вообще – но Джим, ведь это, чёрт возьми, Джим, он знает его, как себя, знает не только состав крови, историю болезни и все возможные аллергены – он знает те мелкие, неприметные детали, которые в конечном итоге и делают тебя тем, кто ты есть. Боунз знает, откуда у него шрам на щеке и почему Джим ненавидит лестницы; что он может спать где угодно, но если спит на кровати, непременно сгребёт все подушки под бок; что легко поглощает самое паршивое пиво, но скривится от паршивого кофе; и что при всей своей самовлюблённости и браваде никогда не поставит никого на Энтерпрайз ниже себя. Но все показатели в норме, и анализы подтверждают: перед ним совершенно здоровый офицер, без малейших сомнений, и впервые в жизни Боунз не может поверить отчётам и аппаратам. В ушах у него вместе с пульсом – или вместо него – стучат последние слова Джима, и даже захоти он, их не выбросить из головы. Логика путается с эмоциями, Боунз задаётся вопросом – что знал, или только предчувствовал Джим, если не хотел идти на эту планету, и почему обратился с такой просьбой к нему – потому что Боунз медик, или должен о чём-нибудь догадаться, или же потому… Боунз запрещает себе думать дальше. Боунз месяц не вылезает из медотсека, пересматривает томографии, снова и снова исследует кровь, ставит дикие, порой нелепые опыты, но результат неизменен, и ему уже хочется запереть капитана в изоляторе и не спускать с него глаз до тех пор, пока не станет понятно, что с ним не так. Он не знает, что искать, где искать, и ему тошно от одной этой мысли, от собственной беспомощности, от бездарного, бесцельного блуждания в полутьме. Он, чёрт возьми, врач, учёный, дипломированный хирург, и он не может полагаться на чутьё и внутренний голос – на то безумие, что беснуется глубоко внутри, крича: Джим не Джим. Но это единственное, что у него осталось. Когда формулы ни к чему не приводят, Боунз пытается разобраться на практике. Несколько дней он околачивается на мостике почти полную смену Кирка, пытаясь поймать хоть малейшую зацепку, хоть бы намёк, что поможет исследованию, но зацепок нет, а наблюдение с каждым днём становится всё трудней. Это полный абсурд, но он скучает по Джиму, по настоящему Джиму, со всей его безалаберностью, дерзостью и отчаянностью, с патологической страстью забраться в самый центр вулкана, пересечь все круги ада и с редким умением выбраться из самого пекла. Попутно поставив на уши весь Энтерпрайз, пару-тройку планет и перепортив последние нервы медслужбе. Боунз в страшном сне не мог представить, что ему будет этого не хватать. Он устало требует кофе у репликтора и, стараясь отвлечься, в который раз тестирует кровь на мутацию. На Энтерпрайз наконец-то тишина и покой, а он не может и едва ли когда-нибудь сможет смириться. Пусть даже на вид всё остаётся по-прежнему, маршрут проходит без происшествий, а капитан дружелюбен и весел, он крутится в кресле, острит, управляет кораблём и замечает всё, что творится вокруг, – вот только он ни разу не оглядывается на Боунза. Не напрашивается на ругань, не ищет поддержки и не пытается поймать его взгляд, дожидаясь молчаливого одобрения. Боунзу в общем-то плевать на управление кораблём, ему с лихвой хватает ответственности за состояние экипажа, но ему важно знать, что его место здесь, на Энтерпрайз. Что он нужен на корабле, и не только как дельный хирург, но и как… как Боунз, чёрт возьми!.. Но за все эти дни капитан ни разу к нему не обратился, и чем дальше, тем реже ему хочется покидать медотсек. Этот новый тоже зовёт его Боунзом, и Боунз перестаёт откликаться – есть только один человек, кто может называть его так. Когда ни цифры, ни снимки не дают ни малейшей подсказки, он обращается к Споку. Остроухий отвечает на удивление мягко: — Доктор Маккой, я понимаю вашу тревогу, но я тщательно проверил его сознание по возвращении с Веги XIV и не ощутил в нём враждебного присутствия или сопротивления. Капитан Кирк полностью контролирует свой разум. В нём отчётливо читаются уверенность, спокойствие и безмятежность. Нет оснований для паники… — Безмятежность? — выплёвывает Боунз, передёрнувшись, — Спок, у Джима в мозгах вечный варп, рождения сверхновых и чёрные дыры! Какая, мать её, безмятежность!.. — он сам понимает, что зарвался, заставляет себя сделать вдох и продолжает ровней: — Спок, я знаю, это вопрос чистой веры, которой не место в протоколах и рапортах. Но я знаю, знаю, чёрт побери, это не он! Он двигается не так, смотрит не так, отвечает не так. Он спокойно ест клубнику, от которой в полчаса должен стать глазастым мухомором, — Спок склоняет голову набок, обозначая непонимание, но Боунз только отмахивается, — он выполняет предписания, подчиняется логике, действует по Уставу – это не Джим, кто угодно, только не Джим!.. Он понимает, что выдохся, безнадёжно трёт ладонью лицо, а потом накрывает ей плечо Спока: — Я знаю, как это звучит. И знаю, Звёздному флоту нужны доказательства. Я сделаю, что смогу. Просто, Спок, будь начеку. — Уверяю вас, доктор Маккой, я всегда в состоянии предельной собранности. Боунз тихо кивает, и возвращается к затворничеству в лабораториях. Наутро хобгоблин настаивает на временном отстранении его от должности главы медслужбы, и Маккой ему едва ли не благодарен: теперь ничто не мешает полностью отдаться исследованиям. Тем более, капитан даже не пытается возражать. На втором месяце поисков приходит сомнение. Он проводит в лабораториях день и ночь, уже поставил все мыслимые и немыслимые опыты, по третьему кругу опросил посланцев и выкачал столько крови нового капитана, что её хватит на переливание мамонту, но не продвинулся ни на дюйм. Начинает казаться, будто он всё придумал. Зациклился на одном-единственном человеке, за которым и отправился в космос, а лишившись его внимания, тронулся умом в этой адской безжизненной черноте. Может быть, Джим и правда в полном порядке, а помешавшийся Боунз просто цепляется за призраки прошлого, лишь бы в этом не признаваться?.. Он вспоминает, как Кирк после очередной бурной ночи уснул у него на коленях прямо на лекции по андорианскому праву, и Боунз отсидел вторую пару, чтобы его не будить. Маккой зло выдыхает, проклинает всех Кирков от начала времён, смахивает склянку в утилизатор и ставит опыт по новой. Где-то посреди бесконечных, непрекращающихся исследований Маккой слышит, как по общему каналу транслируют экстренное сообщение. Капитан объявляет: на одной из планет туманности Арданы совершил вынужденную посадку боевой крейсер Перехватчик и сейчас находится в зоне возможной атаки клингонцев. Высшее командование Звёздного флота поручило Энтерпрайз отыскать пострадавший корабль и оказать помощь экипажу, и они немедленно отправляются в туманность Арданы. Маккой не придаёт этому значения до тех пор, пока в медотсеке не показывается Спок – в мирное время событие достаточное редкое, чтобы забеспокоиться. Вопреки обыкновению, коммандер начинает не сразу, и говорит медленно и глухо, будто подбирает слова или одновременно просчитывает варианты ответа. — Доктор Маккой, что вы скажете о приказе адмирала и новом маршруте Энтерпрайз? — Что я врач, а не навигатор, — отзывается Боунз, впрочем, без привычного пыла. — Гораздо больше меня волнует количество жертв. Спок кивает, признавая правоту собеседника, и в этот раз держит паузу ещё дольше. Неосознанно подступает на шаг. — Выкладывай, чёрт возьми. — Я не помню корабля под названием Перехватчик. Маккой прищуривается: — Но он есть в базе? — Да. Если бы остроухий мог испытывать чувства, Маккой сказал бы, что тот растерян. — Ты не обязан помнить всю флотилию. Спок снова сдержанно кивает: — Это не входит в мою должностную инструкцию. — Но ты помнишь их всех. — Очевидно, не всех. — Корабль-призрак, — вполголоса бормочет Маккой. Спок молчит. Маккой как никто его понимает. Здесь нечего сказать, нечего сделать и не за что ухватиться. Финальный вопрос остроухому явно даётся с трудом: — Доктор, вы всё так же уверены, что разум капитана находится под контролем? Взъерошив волосы, Маккой тихо качает головой. Он уже ни в чём не уверен. Разговор со Споком оказывает странный эффект: с одной стороны, дарит смутную, ускользающую надежду, с другой – подтверждает, что Боунз зашёл в тупик. И нужно взглянуть на всё другими глазами. — Доктор Маркус? Мне нужна ваша помощь. Он перехватывает её в коридоре, на пути к мостику, но та отзывается мгновенно и не раздумывая: — Всё, что скажете, доктор Маккой. Он всё равно медлит: — Это не самая приятная просьба… но вы наблюдательны, разбираетесь в людях и знаете Джима достаточно хорошо. Кэрол, я прошу вас последить за капитаном. Если заметите хоть что-нибудь необычное, что угодно, любой пустяк, который вам покажется странным, – скажите мне, хорошо? Она очень внимательно смотрит в глаза и медленно произносит: — Да, конечно. Он чуть кивает в ответ и собирается вернуться к работе, но тут Кэрол, едва видно запнувшись, касается его руки. Маккой недоумевающее хмурится, а подняв взгляд, пытается изобразить усмешку – но наверно проваливается: Кэрол сжимает его предплечье сильней и только тогда возвращается к делам. На третьем месяце Маккой начинает сначала. Вызвав капитана, он под видом вакцинации вводит ему вирус новарских грязеблох и оставляет в медотсеке на всю гамма-смену – с прошлого раза у Джима выработался иммунитет, но хоть один из симптомов должен проявиться. Надо только немного подождать. Хотя и это непросто. Быть рядом, чувствовать, видеть – не узнавать. Капитан как ни в чём не бывало устраивается на кровати, и Маккой застывает напротив. Скрестив на груди руки, говорит напрямик: — Почему ты не пустил меня на Вегу? Он не может ответить «там опасно», думает Маккой. Значит, выкрутится – или соврёт. — Не хотел отрывать от дел. А почему ты спросил? Ясно. И то, и другое. — Ты сказал мне ждать на корабле. — Да? Я уже не помню. Маккой стискивает зубы. Чёрта с два. Настоящий Джим бы не забыл. У Маккоя до сих пор холод по спине – от его рук и взгляда. А этот… Этот точно становится новым вулканцем – спокойный, вдумчивый, рассудительный и, в отличие от хобгоблина, искренне равнодушный. Ничуть не смущаясь света и мелькания одной из сестёр, преспокойно спит. Маккой ждёт час, другой, но датчики молчат, не улавливая ни намёка на изменения крови. Слишком малая доза? Слишком сильный иммунитет? Слишком слабое доказательство. Всё это похоже на горячечный бред. Маккой с отчаянием и каким-то остервенением вглядывается в лицо спящего. — Я всё равно дождусь, — отворачивается – и не успевает уйти. Джим ловит его за руку. Боунз цепенеет, боясь шевельнуться. Хочет окликнуть, но голос пропал. Он так и стоит, замерев, чувствуя, как хватка смыкается всё сильнее, до боли; кожа ноет и немеет рука, но пусть так, да хоть совсем без руки, ему всё равно, что угодно, только бы Джим… — Боунз? — сев на постели, капитан встряхивается и сонно моргает. Но не разжимает пальцев – как будто не может разжать. Хмуро, недоумённо смотрит на собственную руку. А потом говорит: — О, прости, спросонья не разобрал. И наконец отпускает. Боль стихает, но в ушах у Маккоя звенит, как после сильной пощечины. Он снова и снова твердит себе: это не Джим. Джим вис на нём, когда после пьянок не держали ноги. Смеясь, тёрся разбитым носом о форму, размазывая кровь. Лохматил волосы, трепал по плечу и отталкивал за спину, загораживая собой. Извиняться он бы не стал. На четвёртом месяце Маккой сходит с ума. Трибль говорит: — Чёрт возьми, Джим! — и он роняет пробирку – та разбивается звонко, весело, вдребезги. Маккой смотрит на стеклянное крошево под ногами и пытается сделать вдох. Полторы минуты уходит на то, чтобы взять себя в руки. Час – чтобы понять: переплетая цепочки ДНК, он довёл зверька до мутации, и трибль получил гортань, способную имитировать человеческую речь. Скорые расчёты подтверждает рентген, но кончики пальцев по-прежнему мелко подрагивают. Он не глядя глотает седативные, которые ещё недавно выписывал Джиму, и даёт себе два часа на сон: дрожащими руками невозможно ставить полноценные опыты. Когда уже не спасают ни седативные, ни стимуляторы, а трибль вот-вот начнёт подсказывать реагенты, Маккой сдаётся. Он достаёт давно забытый, припрятанный на чёрный день бурбон и бездумно скручивает пробку. Он не помнит, когда в последний раз напивался, и не помнит, когда в последний раз ел, и пьянеет почти мгновенно. На втором стакане стены начинают плыть. На третьем мерещится, будто на запястье вспыхивает и жжётся отпечаток пальцев. Как будто Джим, настоящий Джим, который пытался к нему вернуться, удерживает его. И осуждает, совсем немного. Желудок сводит от мысли, что он напивается, как кретин, вместо того, чтобы искать разгадку, ведь Джим бы на его месте искал и искал, искал до конца… Но Джима нет, и сил нет, а последнее, что он сказал – не сказал ему – перед высадкой на Вегу, было «какого чёрта», и это простить себе ещё трудней, чем выпивку и отчаяние. Всё это слишком похоже на коллапс, наставший после встречи с Ханом, на Джима, запертого в криокапсуле, и бесконечные, лихорадочные поиски панацеи, в этот раз растянувшиеся на месяцы. Дважды через это не пройти, и Боунз уже чувствует дрожь подбирающейся истерики, но – хвала всем богам – его выдёргивает в реальность полоска света на пляшущем полу и тихий оклик: — Доктор Маккой? Он едва узнаёт её, а узнав, даже не пытается скрыть бутылку. — Проходите, Кэрол. Но она остаётся в дверях. — Я знаю, это прозвучит довольно глупо, но вы просили говорить обо всём… — Маркус словно бы до сих пор сомневается, её чёткая дикция телеведущей смазывается, теряется в полушёпоте. — Вы, может быть, слышали, утром вводили в эксплуатацию новый блок питания. При активации произошёл скачок мощностей, и на мостике отказали несколько ламп. Ничего особенного не случилось, вот только… — она хмурится, покусывая нижнюю губу, — мне кажется, капитан боится темноты. Маккой несколько секунд мутно глядит на неё, собираясь с мыслями, складывая слова в нечто цельное – и его чуть не подбрасывает в кресле. В голове отчётливо звучит голос младшего офицера: «…там освещение как на солнце». Опьянение снимает как рукой. Маккой понятия не имеет, что это значит. Но уверен в одном: Джим не боялся темноты. Джим вообще ничего не боялся. И проверить это легче лёгкого. Маккой отключает голосовое управление и просит капитана проследовать в медотсек, якобы для повторной вакцинации. Тот является почти сразу (ещё одним крохотным сомнением меньше: Джима он бы упрашивал месяц), и едва за капитаном закрывается дверь, Маккой вручную переводит тумблер – лампы вспыхивают и гаснут мгновенно, лишь пара-тройка тусклых диодов перемигивается на стенах. Маккой ждёт. Ему не нужен свет, чтобы ориентироваться вокруг – он и без того знает лабораторию до последнего атома, а за прошлые месяцы выучил так, что, кажется, сможет оперировать в темноте. Зато этот чёрт, похоже, в полной прострации. Даже не понимает, где замер Маккой. — Свет, сорок процентов. Безрезультатно. Поначалу он ещё сохраняет шутливый тон: — Что за прятки, Боунз? Решил поиграть? — Вроде того, — отзывается он, напряжённо следя за реакцией капитана. Явно нервничая, тот крутится по сторонам, словно пытаясь сообразить по голосу, где сейчас Маккой – и где остался рычаг. Наугад делает пару шагов, спотыкается, чуть не роняет кресло и сбивает со стола кофейную чашку; лабораторию заполняет гулкий звон. — Боунз, включи свет. Тишина. — Включи, это приказ. Маккой не отвечает – и не подчиняется. — Нет, в самом деле, какого чёрта!.. Он уже не слышит. Глаза Джима бликуют в темноте. Как у кошки, разве что не жёлтым, а холодным, призрачным голубым. — Чёрт возьми, Боунз! И это последняя капля: — Не смей называть меня так. Маккой в два шага оказывается рядом, сгребает за ворот, впечатывает в ближайшую стену. Тот с трудом понимает, что происходит, и вскидывает руки в защитном жесте, но не успевает оттолкнуть. Боунз прижимает к его горлу предплечье и хрипит сквозь зубы, еле сдерживая гнев: — Что ты сделал с Джимом? — Я и есть… — Где Джим, ты, тварь? — Включи свет, я Дж… Предплечье крепче сдавливает горло. Боунз чертовски зол. И кем бы, чем бы ни была эта нечисть, это не Джим; он едва различает его лицо, но видит холодные мерцающие глаза. — Где. Джим. — Ты совсем спятил!! Мелькает короткая мысль: должно быть. Внутри него словно какой-то рентген, совершенный трикодер, который точно и неумолимо знает, кто перед ним. Знает сейчас. Знал на мостике. Знал в медотсеке. И Маккой не думает больше – он бьёт. Сразу после скулы достаётся носу. А третий удар встречает уверенный блок. Тварь наконец-то очухалась. Что ж, так даже лучше. А через миг он ловит мощный удар в челюсть и едва не смеётся – все сомнения рассыпаются в прах. Джим никогда бы ему не ответил – Маккой уверен в этом больше, чем в аппаратах и опытах, больше, чем в чём-либо, сильней, чем в себе. Борьба превращается в настоящую драку, они валятся на пол, треплют друг друга, и Маккой берёт верх – ярость придаёт ему сил. Он придавливает его к полу, жёстко прикладывает затылком о плиты, размахивается – и вдруг понимает: ему не сопротивляются. Боунз холодеет; сердце стучит где-то в горле. — Джим? — осторожно зовёт он, до боли вглядываясь в тёмный силуэт. Тот не отзывается – но быстрым и неожиданно мягким движением хватает его за плечи, перекатывается и поднимается на ноги. Слышатся чёткие, уверенные шаги, темнота сгущается у стола. Боунз не успевает опомниться: шорох, чёрная тень и что-то разбивается вдребезги – и тут же, мгновенно синий всполох и треск, и сыплются искры, и словно шаровая молния прокатывается по комнате. На миг всё застывает, звенит тишина, но ярко вспыхивают аварийные лампы – и капитан падает навзничь в их свете. Спустя секунду Боунз оказывается над ним. Джим не дышит. Кровь из носа по-прежнему течёт тонкой струйкой, под пальцами тает живое тепло, но Джим не дышит – и больше ни о чём не получается думать. Дыхания нет. Всё его мастерство, все навыки вышибает из головы враз и начисто. — Джим?.. — Боунз ладонями обхватывает его щёки, — Джим! Проводит пальцами по скулам. — Ну же, Джим! Комната плывёт, перед глазами опять темнеет. — Давай же, чёрт возьми!.. Он пытается прощупать на шее пульс, задевает ухо – ладони касается что-то обжигающе ледяное. Боунз машинально отряхивается, и липкое нечто, сорвавшись с руки, сизой кляксой шлёпается на пол. Боунз отстранённо отмечает: это что-то сидело в голове Джима – и тут же отбрасывает эту мысль. Позже. Есть вещи поважней. — Джим!! Перед глазами уже мелькают чёрные точки, а непослушные пальцы никак не различат ритм – но кажется, ресницы у Джима вздрагивают. Боунз боится поверить. Боунз смотрит во все глаза. Ресницы снова вздрагивают, раз, другой – и через миг капитан вскидывается, вцепляется ему в форму. Смаргивает остатки обморока, наконец видит его – и узнаёт. Боунз чувствует, как слабеют руки. Отпустив его, Джим глубоко вдыхает, распластавшись на полу медотсека, криво ухмыляется углом разбитого рта и устало и радостно глядит на него. Его Джим. И Маккоя срывает: он давится всхлипом, тут же давится воздухом, захлёбывается дыханием; горло сводит, лёгкие отказываются служить. Он впивается пальцами Джиму в плечи, пытаясь успокоиться и вдохнуть, и у него почти получается, но тут Джим тянет его вверх на себя и, взъерошив волосы на затылке, заглядывает в лицо: — Это я, Боунз, правда я… — и осекается, увидев – весёлая мягкость мгновенно сменяется паникой: — Боунз… Господи, Боунз!! Дыши, слышишь меня, дыши!.. Боунз валится на него, упираясь лоб в лоб, зарывшись пальцами в колючие пряди, жмурится и заставляет себя считать чужой пульс – на тринадцатом ударе спазм отпускает. На двадцать седьмом получается полноценный вдох. — Порядок, — хрипит он, чувствуя, как подрагивающие пальцы тихо и нервно гладят его по затылку. Джим замирает на долю секунды – и жарко прижимается ртом к его рту. И это край, Маккоя словно простреливает эхом электричества. Вышибает остатки кислорода и сил. Джим хлюпает носом, из которого всё еще хлещет кровь, и щёку саднит, и тот мерзавец чуть не свернул ему челюсть, а сам он разбил ему губы, Боунз чувствует трещины под языком, чувствует металлический привкус и сбивчивое дыхание – Джим пытается дышать, не отрываясь от его губ, и это самый жалкий, самый идиотский поцелуй из всех, что у него были. И самый долгожданный. Лёгкие болят, голова кружится от кислородного голодания, Джим вцепляется в него, как в спасательный круг, беспорядочно шарит руками по телу, пряжкой ремня царапает кожу под задравшейся формой и, кажется, тоже не может остановиться. Боунз понимает, что вот-вот сам свалится в обморок, отстраняется и выдыхает Джиму в губы: — Чёрт возьми, парень, я тебя с корабля в жизни больше не выпущу, — и почти чувствует неразборчивый ответ: — Звучит неплохо. Он раздражённо фыркает, а Джим истерически смеётся от облегчения, и Боунз понимает, что тоже смеётся. Он нетвёрдо поднимается на локтях и тут же падает рядом, тыльной стороной ладони стирает кровь с носа и губ. Джим всё ещё тихо посмеивается, Боунз чувствует плечом его плечо и впервые за последних лет десять хочет, чтобы время остановилось. Совсем ненадолго: выдохнуть, успокоиться и чуть-чуть отдохнуть. Всё в порядке. Они справились. Джим вернулся. Наконец отсмеявшись, Джим садится и озирается: — Где оно? — М? — от облегчения в голове настолько пусто, что Маккой не сразу понимает, о чём он. — Та дрянь? И он тут же подхватывается на ноги – стоит убедиться, что разряд добил её окончательно. Повторения прошлых месяцев он не хочет. Не с Джимом. Нет. Отыскав гипошприц – лишний раз не касаться – он собирает с пола остатки и, перебросив часть в наноскоп, требует у компьютера беглый отчёт. Судя по первым результатам, эта тварь способна мимикрировать под чужую кровь. Но главное, нет признаков жизни, а значит, исследование можно отложить на потом. Он оборачивается к Джиму – тот всё это время маячил у него за плечом – и кивает на кушетку: — Садись. Просияв, Джим принимается бодро стаскивать жёлтую майку. Боунз закатывает глаза и отказывается признать, что совсем недавно по этому так скучал. — Чтоб тебя, Джим, я имел ввиду осмотр. Я должен тебя осмотреть. Тот сникает слишком явно, не понять: то ли дурачится, пытаясь увильнуть от обследования, то ли правда расстроен. — Бо-о-оунз… — Нет! Ты чёрт знает сколько пробыл под контролем инородной твари, а потом поймал разряд тока, от которого закоротило отсек. Господи, Джим, о чём ты только думал? — Я не думал, я импровизировал. У меня были считанные секунды! — И ты решил, обморок… — …темнота в голове! – сможет помочь. И помог! — Чёрт возьми, Джим… — Боунзу хочется сказать: «я тебе сам такую энцефалографию устрою», и «ты хоть представляешь, чем всё могло кончиться», а ещё «не смей больше так чудить», но вдруг понимает – бесполезно. Джим всё равно пошёл бы на это – а если придётся, повторит. А ещё понимает, что слишком устал даже для ругани. Он проводит ладонью по лицу, а Джим, проследив его жест, покорно забирается на стол и затихает, сдаваясь. — Извини, — бормочет он, и Маккой чуть не роняет трикодер. — Отлично, теперь я уверен, что у тебя сотрясение, — ворчит он в ответ, но дрогнувшие руки говорят лучше слов. Джим мельком улыбается слабой, тусклой улыбкой. Несколько минут проходят в тишине. Знакомо светятся датчики, где-то в углу уютно урчит говорящий трибль, Джим сидит на его столе, покачивая ногой, и на удивление смирно ждёт, пока он закончит осмотр. К вящему облегчению, мозг и сердечно-сосудистая оказываются в полном порядке. А его собственный, личный трикодер, вывший сиреной последние месяцы, умиротворённо молчит. Когда Маккой, чуть заметно выдохнув, принимается за разбитый нос, Джим осторожно спрашивает: — Как корабль? Не отводя трикодер, Боунз отзывается: — В норме. Намедни сменили курс, летим в туманность Арданы – там потерпел крушение крейсер, и от Совета поступил срочный приказ… — Погоди, ты сказал, Ардана?.. — Да, туманность Ар… — Чёрт!! Джим как подорванный взвивается с места и, всей пятернёй шарахнув по панели, вылетает за дверь. Маккоя захлёстывает ощущением дежавю. «Бойтесь своих желаний», — мысленно чертыхается он и бросается следом. На мостик Джим влетает как торнадо. — Сулу! Координаты!.. Тот чуть не подпрыгивает от возгласа – а увидев капитана, на миг замирает с открытым ртом. Заставляет взять себя в руки: — Тринадцатый квадрант туманности Арданы… — Расчётное время до Ти-Арда? — Семь минут, сэр. — Отключить варп! Ухура, сообщите Ти-Арду о нашем приближении. Чехов, блокируйте транспортационный отсек… Чёрт возьми, выполняйте!! Но мостик точно окаменел – все в замешательстве глядят на разбитое лицо капитана – и такое же лицо Боунза, возникшего в дверях. Боунз хирург, к стремительным действиям ему не привыкать. Он рычит: — Спок! Спок оборачивается – Боунз вкрадчиво кивает. — Господа, исполняйте. Ровный голос коммандера как по волшебству запускает отлаженный механизм. Встрепенувшись, всё оживает и движется на одном дыхании, залюбуешься со стороны. Особенно теперь, на предельных рисках. Боунз понятия не имеет, что происходит, но волнение Джима говорит за себя. Джим шагает к капитанскому креслу, но не садится – остаётся стоять у панели: — Скорость на минимум, снять щиты, отключить варп-ядро, перейти на аварийные генераторы, — он действует резко и хладнокровно, словно проводит сложнейшую операцию, он спокоен, собран и напряжён. Команда схватывает с полуслова. — Освещение всех отсеков, активировать габаритки… Энтерпрайз вспыхивает сверхновой в непроглядном космическом мраке. — Обесточить орудия. Все орудия. Ничего не предпринимать, — последний приказ, и Джим видимо расслабляется, как расслабляется тот, кто сделал всё возможное. Больше нечем помочь. Джим упирается ладонями в панель управления, вцепляется в её край и неотрывно следит за мониторами, в любую минуту готовый к атаке. Едва корабль достигает внешнего защитного поля, датчики сигналят о детальном сканировании всего корабля. Ти-ардцы обшаривают каждый дюйм, каждый уголок, каждую душу ЮСС Энтерпрайз. Мостик застывает так, будто от их неподвижности зависит судьба всего экипажа. Маккою кажется: ещё немного, и Джим либо повредит себе пальцы, либо сломает панель. У Ниоты подрагивает венка на шее, и кроме неё, кажется, никто больше не дышит. Только Чехов издаёт едва слышный, перепуганный звук… И всё исчезает. На основном мониторе видно, как расступаются барьеры второго и третьего уровня, пропуская корабль намеченным курсом. По мостику прокатывается общий вздох. Всё ещё белый как полотно, Джим приоткрывает рот и, не отпуская панели, оборачивается к Споку. Тот ещё жёстче распрямляет плечи: — Капитан, я принимаю на себя всю ответственность за нарушение Первой директивы. После экстренного изменения курса я доложил цивилизации на пути следования о нашем приближении и спасательной миссии. Ти-ардцы знали о движении Энтерпрайз через десятый квадрант и подтвердили маршрут при гарантии мирных действий с нашей стороны… И Джим падает в кресло, а Маккой не сдерживает короткий тихий стон, без сил прислоняясь к ближайшей стене. Почувствовав, что пульс больше не пытается выбить две сотни, поднимает глаза и, глядя на Спока, хрипло смеётся: — Чёрт бы тебя!.. Спок складывает губы в улыбку и чуть склоняет голову, отвечая. В расчёте. На минимальной скорости Ти-Ард удаётся пересечь спустя полтора часа. Выйдя за его границы, Джим даёт отмашку на варп и, передав управление Споку, покидает мостик. Они оба возвращаются в медотсек. Боунз с привычной тщательностью приводит Джима в порядок, наскоро залечивает собственную, уже довольно пёструю физиономию и по очереди вызывает на осмотр пятерых офицеров-посланников. Четверо легко проходят проверку темнотой, пятого контролирует чужеродная сущность, и Маккой по нарастающей даёт ему наркоз, до тех пор, пока синяя дрянь, гнездившаяся в мозгах, не оказывается в пробирке. Едва очнувшись, офицер говорит, что видел, как на Веге правитель потрепал капитана по плечу, а дальше – пустота, будто в обмороке. Ещё один кусочек паззла встаёт на место. Убедившись, что жизни офицера ничто не грозит, Боунз отсылает короткий отчёт на мостик и по настоянию Спока берёт двухдневный отгул. Кажется, впервые после возвращения с Веги он ночует в личной каюте вместо лаборатории. Боунз просыпается от почти забытого ощущения, что наконец-то выспался. Следующее, что он понимает: под тонким одеялом подозрительно тепло. А кроме того, это самое тепло, закинув на него руку и прижавшись к спине, мокро сопит ему в шею. На всём Энтерпрайз есть только один человек, кому хватит нахальства – и смелости – так лихо посягнуть на личное пространство Леонарда Маккоя. Боунз ещё несколько минут лежит неподвижно, согреваясь от мысли, что Джим снова Джим, едва ли не больше, чем от его непрошенного соседства, и наконец осторожно пытается сесть. Джим урчит и, обняв крепче, мешает подняться. Заставляет откинуться на спину, а сам смещается ниже, устраиваясь под боком, и опускает подбородок на грудь. Сонно ухмыляется: — Доброго… полудня. Спросонья Боунз хмурится больше обычного: — Откуда ты взялся? — Соскучился. И решил дождаться, пока ты проснёшься. — А в своей каюте тебе не ждалось? Джим мотает головой – на деле трётся подбородком ему о рёбра. — Ты ушёл к себе, и я вернулся на мостик. Часов через восемь заглянул, но ты ещё спал. Я посидел немного, но ты не просыпался, и я опять вернулся на мостик. Потом ещё побыл у тебя, — Джим не поднимает головы, и вся ответственность за мимику ложится на брови; выходит дурашливо. И ужасно уютно. — Потом мне стало странно, что ты так долго спишь, но Спок сказал, ты четыре месяца не вылезал из медотсека, и посоветовал оставить тебя в покое. После чего я вручил ему корабль и пришёл составить тебе компанию, — Джим щурится на падд на столе. — Свет, плюс пятнадцать. Ты проспал девятнадцать часов. Хмыкнув, Боунз широко зевает, трёт ладонью глаза – и мрачнеет сильней. Джим рядом с ним, разморённый и мягкий, жмётся и ластится, щекочет дыханием кожу. Это… нервирует. Боунз уходит от темы. — Как ты узнал про Ти-Ард? Джим поводит плечом: — Про него все знают, — и поясняет в ответ на выгнутую бровь, — ну, ладно, все дети пилотов. Это полусказка, полумиф… Ардана – Бермудский треугольник от космоса. Там корабли пропадали сотнями. Разведчики, исследователи, военные крейсеры… В конце концов от неё отступились. На много лет. А теперь, видно, кто-то захотел уничтожить Энтерпрайз, не оставив следов. Должно быть, я вживил в программу подставной приказ адмирала – эта тварь не сильна в скриптах, и ей пришлось задействовать меня. А потом, когда было поздно менять курс, я подумал, раз уж мы всё равно на их территории, скрываться нет смысла. Нам повезло. — Нам повезло, что у нас есть хобгоблин. — Кстати! — Джим оживляется, — что это было? Сколько должно взорваться чёрных дыр, чтобы Спок втихаря нарушил Директиву? Боунз вспоминает Перехватчик, а Джим снова прищуривается: — Ты. Как ты его уломал? — Взял измором. — Нет, правда! Боунз фыркает: — Никак, — и добавляет угрюмо, — я ничего не делал. Словно чувствуя, что речь сейчас совсем не про Спока, Джим обнимает его сильней. — Ты меня ждал. Боунз снова фыркает, в этот раз даже не утруждаясь ответом. Большое дело. Джим твёрдо смотрит на него, а потом, не поднимаясь, целует в ребро. От невесомых касаний по коже бегут мурашки, и отступившая было волна с новой силой окатывает теплом. — Джим. — Брось, Боунз, это будет весело, — лишний раз напоминая начало, смеётся тот. Весело. Кто бы сомневался. «Сегодня я, завтра кто-то другой», Боунз как никто помнит буйное студенчество Джима. Он не готов стать очередной победой любвеобильного Кирка, и это не эгоизм, просто он для всего этого слишком стар. Джим продолжает невесомо его целовать. — Ты мне нужен, — мягким шёпотом греет кожу, и на смену неясной, неуверенной ревности приходит усталость. Боунз думает, чёрт возьми, парень, я и так отдал всё, что мог. И не задумываясь отдал бы ещё раз, но последние месяцы вытрепали ему всю душу, оставив жалкую, бесцветную тень. У него больше ничего нет. Но разве Джим отступится так просто. — Я чуть с ума не сошёл, когда очнулся, а ты… Боунз вспоминает их общее сумасшествие, захлёбывающиеся поцелуи, горячие ладони на плечах, на пояснице, под майкой и под ремнём, прижатые друг к другу тела. Картинка стремительно разворачивается дальше: Джим под его руками, дрожит и жмётся тесней, перемежает выдохи мелкими поцелуями, а после и вовсе перестаёт целовать – только хватает воздух, сухими губами касаясь шеи. Боунз едва не зажмуривается. Тень трепещет внутри участившимся пульсом; выходит, ещё что-то есть. — Это было посттравматическое. — Нет, не было. Джим ослабляет объятия, но Боунз всё равно чувствует, как быстро стучит его сердце. Становится муторно оттого, что даже так, ненамеренно, он заставляет его переживать. И всё же это нелегко, страшно – подпустить ещё ближе, а потом вдруг остаться одному. Так уже было. Дважды. Третий раз рискует стать последним для одного из них. Боунз криво усмехается. Кто бы знал: Джим Кирк – лучший друг и вечный страх Леонарда Маккоя. Чёрт возьми, он просто хочет, чтобы Джим был живой и здоровый, и по возможности рядом – успеть, если вдруг. Рядом – и большего он не просит. — Я не видел тебя четыре месяца, — вдруг тихо говорит Джим, упирается носом ему в рёбра и вздёргивает брови. Выходит адская смесь ребячества и тоски, и Боунз думает: если этот парень решил его добить, необязательно так стараться. Он ещё не забыл, как сам лез на стены, но пока не готов к ответным признаниям. — Ничего не помнишь? — Помню, урывками. Помню мостик, но тебя там не было. «Тебя тоже», — думает Боунз, но, конечно, молчит. — А в медотсеке?.. — Я тебя слышал. Или думал, что слышу. Поймал вслепую, — довольно ухмыляется Джим, хотя это ни хрена не смешно. Сам того не замечая, он запускает пальцы в ему в волосы и рассеянно ворошит без того встрёпанные патлы. Джим затаился и лежит тихо-тихо, как будто прислушиваясь к дыханию или сердцу, сможет понять ответ. — Пожалуйста, Боунз, — зовёт Джим, и Боунз думает: как крепко должно зацепить этого болтливого парня, если на уговоры у него не осталось слов? А потом тяжело выдыхает и сдаётся: неважно, кто и что будет после, ничего не изменится. Волноваться сильнее уже невозможно – он и так им живёт. — А-а, к дьяволу!.. — Боунз рывком притягивает его выше. — Иди сюда. Говоря о легендарных руках, Боунз уж точно не врал, скорее даже недоговаривал – охнув, Джим падает на локти по обе стороны его плеч. Но перед этим на одно долгое-долгое мгновение застывает над ним и Боунз видит его лицо. Чем бы ни кончилось, оно того стоило. *** Спустя месяц после встречи с Ти-Ардом жизнь на Энтерпрайз течёт своим чередом. Корабль спешит к новым цивилизациям и болезням, экипаж вдохновляет неизвестными вирусами, Джим чудит, но остаётся самим собой. Леонард Боунз Маккой по-прежнему хороший офицер, редкий врач и невозможный параноик. А о том, что верный друг теперь стал не только другом, знать кому-то необязательно.