У чёрного озера нет дна

      У черного озера нет дна, о том поёт его глубина.       Солнце село за горизонт незаметно, никак не оповещая о своем уходе и позволяя ночи взять бразды правления. Когда занят чем-то важным, счёт времени не ведешь. На улице тихо — в ночь на Купалу даже местная ребятня не сунется со двора. На самой окраине деревни, куда даже самые отважные не отчаются явится ночью, в старом доме, огороженном покосившейся под гнетом времени оградой, в печи потрескивают догорающие угли. Вика сидит возле неё на бабкином цыганском ковре: греется и старательно перевязывает прочной бечевкой пучки полыни, что успела насушить за июнь.       Последнюю в своём роду Райдос местные недолюбливали, боялись. Хоть и не презирали в открытую, но дом ее обходили стороной, провожаемые блеянием коз и периодически кошачьим шипением. И в этом было даже что-то приятное, в признании твоей силы, но одиночество и отвержение обществом не давали ведьме покоя. Райдос хранила эти земли, берегла, как мать бережёт неблагодарное дитя, что, повзрослев, плюется оскорблениями в лицо.       Черная кошка с мурчанием трётся о ноги, довольно прогибается, запуская когти в ворс ковра. Вика, до трясучки бережливая к антиквариату, недовольно шикает на неё, но на ноги себе улечься позволяет, поддаваясь обаянию жёлто-зелёных глаз. Кошка изворачивается на коленях, оставляя на подоле чёрную приставучую шерсть, и игриво тянется лапой к ароматной скрутке — такая полынь растет только за оврагом, на опушке леса за ведьминым домом, куда Леший не пускает никого, кроме единственной подруги из всего людского мира, что оставляет сладкий фундук и всегда здоровается перед входом. Вика предупреждающе, с лёгким нажимом чешет кошку по затылку, вызывая новую волну мурлыканья.       Взгляд устремляется за окно, на мерцающие проблесками меж облаков редкие звёзды и деревенскую окраину. Вблизи ещё виднеются окошки домов с горящим внутри светом, а вот линию горизонта, поросшую бескрайним лесом, застилает густой туман.       Уложив в сумку травы, сверху Вика накидывает горсть петрушки, силясь перебить отпугивающий нечисть запах — уж больно хотелось поглазеть на чудных тварей. Мало кто из видевших их остался жив или в здравом рассудке. А у Райдос с детства непреодолимое желание всё сделать наперекор и хоть одним глазком поглядеть на обитателей Нави. Она прикалывает небольшую булавку ко внутренней стороне рукава, а то те заговорят, защекочут да на дно утащат, и поминай, как звали. Вика таких историй от бабки наслушалась сполна: и про соседа, падкого на худощавых длинноволосых болотниц, и про племянницу, что заигралась с Лешим и домой так и не вернулась от него, и про пропадавших в поле посередь бела дня рабочих.       Скошенная трава за скрипучей калиткой лёгкой болью впивается в кожу, мажет зеленоватым соком и сопровождает каждый шаг шуршанием, разрезающим ночное безмолвие. В эту ночь Виктория не спит до утра, пока предрассветная роса не начнет холодить босые ноги, а на небе желтоватым заревом не запылает разморенное со сна солнце, знаменуя наступление самого длинного дня в году. Она из года в год сидит у старого чёрного озера, напевая о полуразрушенных ветряных мельницах, полной луне и бескрайних полях. Бледное светило на запыленном облаками небе внемлет её песням и освещает путь к озеру, скрытому кронами колышащихся деревьев, из-за которых выглядывают любопытные совы со зловещими желтыми глазами.       К ней никогда никто не приходил. Глубокий томный голос убаюкивал нечисть, и с тех пор, как она, еще будучи молодой девушкой повадилась ходить к озеру, ни один человек не пропал на Русалью Неделю. А сердце разрывалось от любопытства, страх вперемешку с предвкушением жгли грудь, не давали спокойного сна.       Вика поёт и, перебирая пальцами прибрежные цветы, сплетает молодые стебельки в венок. Она отправляет его в плаванье, уже совершенно отчаявшаяся в поисках избранника, просто чтобы поглядеть, как исчезает за густым молочным туманом разноцветный букет. А чья-то озорная рука топит его в чёрном озере, отбирая последние шансы.       Вынырнувшая из воды девушка красива до рези в глазах, кожа бледная, просвечивающая голубизну вен, глаза яркие-яркие, кажется, светятся во тьме, горят жарким пламенем, отражаясь в чёрной водной глади. И смотрит она так игриво, по-птичьи склонив голову набок. Вика теряет дар речи, будто это вовсе не то, что она ожидала увидеть. Пальцы впиваются в землю, загребая ногтями чернь, и у неё, кажется, перехватывает дыхание, а чудное создание в воде смеётся и подплывает ближе к берегу, стряхивая влагу с путаных волос, мотнув головой.       — Спой-ка мне ещё, а, ведьма. Уж больно по нраву мне твой голосок. — Русалка в воде злобно ощеривается, разозлившись, что Вика прекратила свои песни. Со всей силы шлепнув по водной глади, она обдаёт ошарашенную Райдос каплями ледяной воды.       А у Вики слова в горле застревают, она сидит, покрывшаяся мурашками, и ошарашенно хлопает глазами, не сводя взгляда с русалки, подмечая подгнившие водоросли, запутавшие в пламенно-рыжих волосах. Она позволяет ей подплыть слишком близко, но даже этого недостаточно, чтобы разглядеть ту часть ее тела, что находится под водой. Как ни старайся, Чёрное озеро слишком хорошо хранит свои секреты.       Русалка высовывает руки из воды и, оперившись о берег, заинтересованно пристраивает на них подбородок. Вика почти может коснуться её, но отчего-то так страшно даже пошевелиться.       — Дырой на небе молчит Луна. — Хрипло нашептывает русалка, побуждая продолжить — Я слишком часто слышала, как ты поешь. Под твой голос так сладко спится.       — Из тишины выходит она… — Тихо заканчивает за ней Вика.       — Искупайся со мной ведьма, и может тогда отпущу тебя. Буду приносить тебе побрякушки всякие, а ты мне петь будешь. Давай?       И вроде бы все инстинкты призывают отказаться, но Вике так отчаянно хочется опуститься в прохладную воду. Ей вдруг становится невыносимо жарко, а холодные русальи пальцы так нежно оглаживают ногу, что нестерпимо хочется дать коснуться себя не только там.       Вика, недолго думая, стягивает юбку, но остается в рубашке, не забывая о приколотой к внутренней стороне рукава булавке. Стоит Вике опустить в озеро ноги, русалка ненастойчиво, но ощутимо обхватывает ее за лодыжки и тянет погрузиться полностью. Райдос почти задыхается, ощущая разницу температур, когда вода накрывает ее по шею. Кожу покалывает с непривычки, а прикосновения русалки ощущаются еще холоднее. Тесно прижавшись к Викиной шее, она гладит ее везде, куда может дотянуться, а руки у неё нечеловечески длинные.       — Я так давно не касалась живых людей… — Завороженно шепчет нечисть.       Она наконец нащупывает под водой дрожащие ладони Виктории и, уверенно обхватывтив их, перемещает себе на грудь.       — Ты только послушай, милая ведьма, — Шепчет она.       И Вика слушает, напрягает слух, как только может, но слышит лишь стрекотание сверчков в траве и изредка кваканье лягушек. А сердце под пальцами — оно не бьется, пока Викино заходится беспорядочными ударами, готовое разорвать к чертям грудную клетку. Вика ощупывает выпирающие ребра сквозь слегка склизкую и безумно тонкую — того гляди, порвешь — кожу.       — Ниже. — Стонет русалка, запрокинув ребристую шею.       Руки скользят по телу, как по речному илу, гладят с осторожностью. Вика завороженно подмечает каждый изгиб, силясь запомнить эти ощущения на всю жизнь. Голос у русалки низкий, утробный, лёгкой вибрацией отдаёт Райдос в пальцы, когда она стонет.       — Хвоста у меня нет, так что не бойся. — Нечисть жестко перехватывает её руку и направляет вниз, и там у неё всё абсолютно такое же, как у людей, только до жути холодное, но влажное, так что Викины пальцы легко проскальзывают внутрь.       Русалка жмётся к ней тесно-тесно, её бьет крупная дрожь, и подбородок она пристраивает ведьме на плечо, задыхаясь в её руках, как в последний раз. Топить пьяных мужчин было привычным, до ужаса скучным занятием, куда веселее было играть со знающей, выводя ту на новые эмоции и ощущать её везде, куда та только может дотянуться. До чего же у людей непривычно короткие руки. А Вике в ноздри бьёт запах гнили и тины, источаемый копной путаных рыжих волос, но запах не резкий, напротив — умиротворяющий, мягкий по своей структуре. Она толкается резче, руку сводит судорогой от холода, но выпустить её не даёт цепкая хватка, ноги русалки зажаты, как тиски — трахай или умри, что называется.       — Укроп иль петрушка? — Обманчиво-ласково шепчет нечисть ей на ухо. Холодное дыхание щекочет шею.       Уголок губы совсем незаметно подскакивает вверх, и Виктория отвечает:       — Петрушка.       — Ты ж моя душка!       Булавка проткнула холодную кожу неожиданно, острие вошло аккурат в доверчиво расслабленное плечо. Русалка в её объятиях забилась, затрепыхалась, истошно вскрикивая и юрко ушла под чернющую воду, окатив Вику ледяными брызгами и оставив после себя лишь блестящую рябь. Ведьмин смех эхом прокатился по водной глади.       У Чёрного озера нет дна, и она едва не проверила это на своём опыте.       Выбравшись на сушу, Вика мигом нацепила промокшую от росы юбку и, прихватив сумку, кинулась подальше из леса. Только слышала по дороге, как кличет её по имени ласковый голос, да оборачиваться на зов не спешила. Лишь оказавшись за порогом собственного дома, почти под утро, когда на опушке начало слышаться пение птиц, а небо окрасилось в кроваво-красный, Виктория выдохнула, запуская руку в чёрную кошачью шерсть. Кошка радостно обтёрлась о ноги, приветствуя хозяйку.       О событиях произошедшей ночи, напоминал лишь наливающийся синяк, оставшийся на локте, когда русальи когтистые руки пытались утянуть её на дно. Вика любовно обладила гематому, посмеиваясь чему-то себе под нос. Уже потом, выметая из дома пыль, Райдос найдёт на пороге промокший, запутавшийся в тине венок с вплетённой в него кувшинкой.