do i wanna know?

#np arctic monkeys — do i wanna know?

чжинхван слышит одну и ту же повторяющуюся мелодию в одиннадцатый раз — не то чтобы он пытался вести счет, слыша знакомое начало снова и снова, — но это немного начинает ему действовать на нервы. он проводит мягкой кисточкой коричневой подводки по веку, стараясь провести одинаковую и ровную линию, как на левом глазе, но случайно промахивается. он вздыхает. влажная салфетка отзывается мягким холодом на коже век, а за дверью ванной песня начинается сначала — кажется, сейчас это четырнадцатый раз, — и чжинхвану очень бы хотелось выйти в коридор с одним единственным вопросом на языке. «ты точно в порядке?» но он медленно проглатывает это, как и свое нарастающее раздражение из-за надоедливой линии стрелки, и пытается снова. наверное, это было неким негласным правилом в их отношениях — нет, боже, слишком громоздкое слово для чего-то, что даже не имело своего определения, — в их общении с ханбином, которое потеряло какие-либо границы. и в самом примитивном смысле, и в самом дурацком понимании, и в самом возвышенном ощущении этого процесса; но, что бы ни происходило, в каждом из вариантов значения этого, вывод оставался один и тот же — там, где находится чжинхван, всегда будет находиться еще ханбин, а вместе с ним его многочисленная стая тараканов, которые почему-то залезают в голову совсем не ханбину. песня повторяется в двадцать третий раз и, вздыхая, чжинхван все-таки выходит в коридор. он дорисовал аккуратную стрелку, почти невидимую и слишком маленькую для стольких неудачных попыток, но такие вещи всегда давались ему сложнее, чем следовало бы. и как только он выходит с ванны, аккуратно придерживая косметичку в руках, он чуть ли не поскальзывается на оторванном листе бумаги с альбома ханбина. он уже знает, что это означает — ему нужно нагнуться и поднять лист бумаги с пола, который намеренно отлетел близко к двери ванной, чтобы чжинхван посмотрел на него. с ханбином, на самом деле, очень быстро учишься разным знакам, которые определенно бесполезны для его жизни, но абсолютно необходимы для его жизни с ханбином. — забавные, конечно, у тебя мысли, — шепчет чжинхван, тихо фыркая, и даже не знает, к кому именно это больше относится. но он послушно наклоняется и поднимает помятый лист бумаги, разворачивая его к себе лицом. его взгляд сразу же ловит опустошенность, окутанную в чужих нарисованных карих глазах, и перерастающую во что-то большее — задумчивость, тревожное притяжение, скрытую мягкость и противоречивость, вырывающуюся с каждой черточкой карандаша. он любопытно разглядывает рисунок, замечая одинаково аккуратные, гладкие линии коротких стрелок на тех самых глазах, и мягко проводит пальцем вслед по ним, представляя, как, наверное, ханбин вновь нарисовал их так просто и легко, даже не задумываясь. и затем его взгляд ловит знакомую маленькую родинку под правым глазом. он вздыхает, игнорируя легкое покалывание в своем сердце, и аккуратно складывает листок на равные части, засовывая рисунок в карман своих брюк. слишком рано для этого. когда чжинхван приходит домой после слишком нудного новогоднего корпоратива с работы, на который ему даже не хотелось идти (но, наверное, ему просто редко хочется вообще куда-то идти), его встречает полная тишина. на часах уже позднее трех часов ночи, но с двери, ведущей в гостиную, все еще льется мягкое свечение лампы и чжинхван тихими шагами направляется туда. на полу вновь разбросаны новые наброски — некоторые с сумбурными зарисовками ханбина, которые он нарисовал скорее от скуки, чем от появившегося вдохновения, а рядом с диваном сложены листы с отрывками сочиненных текстов песен и кривых линий нот. сам ханбин сидит на диване, скрестив ноги, и его потертые очки для чтения почти скатываются с носа, вызывая у чжинхвана раздражающее желание на кончиках пальцев просто подтянуть их обратно на маленькую горбинку на переносице ханбина. он не говорит тихое «я дома» — он никогда не говорил этого прежде и вряд ли попробует сказать это в будущем, — и просто сразу же направляется на кухню, молча включая электрический чайник. это тоже, наверное, одно из негласных правил в их общении — никто из них не устанавливает слишком близкие, интимные положения друг для друга в открытую. чжинхван медленно выдыхает, чувствуя, как лишние бокалы вина с корпоратива поднимают внутренний жар в теле, и пытается занять свои руки хоть чем-то. ханбин вновь оставил непомытую посуду в раковине — у него совершенно нет желания спорить с ним об этом снова, — и он тихо включает кран с теплой водой, намачивая губку. домашние дела обычно очень помогают ему справляться с любыми странными действиями его организма — хоть с обычным жаром, хоть с запутанными мыслями в голове, доводящих его до тревожности, — но сейчас он не может вспомнить ничего, о чем мог бы подумать в этот момент. его разум просто уплывает в какой-то вакуум, в котором присутствует лишь звук открытого крана, льющейся воды и закипающего чайника. он замечает следы своей помады на кружке ханбина — наверное, чжинхван вновь забыл, где находится его посуда, — и делает мысленную пометку начать пользоваться менее водостойкой косметикой. хриплый голос ханбина вырывает его с вакуума. — «люди делают собственные выводы о том, чем является любовь для них. это то понятие, в котором сложно сделать определенное заключение, конечно же, кроме научных заключений об этом. но что является понятием правильного человека для людей? имеет ли это одинаковый перечень условий для всех людей или же каждый человек определяет это по собственным выводам?», — ханбин задумчиво хмыкает. чжинхван знает, что это значит — если ханбин начинает читать отрывки с книги, то это слова, которые его зацепили, мысли, которые нуждаются в озвучивании. если ханбин начинать читать это ему, то он хочет услышать его мнение. — «я склоняюсь ко второму варианту. понятие правильного человека слишком расплывчатое, чтобы получить какое-то устойчивое положение об этом, но для меня всегда находился одинаковый ответ на вопрос об этом». чжинхван аккуратно выключает кран и продолжает тихо натирать кружку намыленной губкой. помада все еще не отходит. ханбин воспринимает тишину, как знак продолжать. — «правильный человек — это тот, чьим присутствием ты никогда не задаешься вопросом в своей жизни», — голос ханбина почти срывается на шепот от хриплости. он вновь не спал сегодня. — «он просто есть, и ты принимаешь это самым естественным путем, который только может существовать. это не тот, кого ты принимаешь как должное, нет, это просто тот, чье существование ты уважаешь почти автоматически». чжинхван слегка хмурится. он понял мысль автора — в конце концов, это довольно здоровое понятие правильного человека, — но существуют ли такие люди в реальности? каждый хоть раз задавался вопросом о существовании самых близких людей в своей жизни, хоть связанных с тобой кровными узами, хоть связанных любыми другими условностями, поэтому чжинхван не совсем уверен в практичности такого суждения. он все еще думает о значении этих слов, пока не замечает затяжную тишину в доме. он ждет его ответа. чжинхван отвечает честно. — не уверен, что такие люди могут существовать в реальности, — он выдыхает, все еще натирая кружку губкой. следы потихоньку исчезают, а он чувствует легкое головокружение после вина. — конечно, возможно, я просто еще не встречал таких людей, но я очень сомневаюсь в таком определении правильного человека. ханбин понимающе кивает, и чжинхван замечает краем глаза, как он задумчиво поджимает губы. он все еще не подтянул очки обратно на переносицу. тишина продолжает тянуться в доме, ханбин вновь возвращается к чтению книги и чжинхван думает, что, наверное, тема уже закрыта; ханбин уже удовлетворил свое любопытство. но, спустя пару минут, его усталый голос вновь отдается в ушах чжинхвана: — как должны чувствовать себя люди, когда находят своего «правильного» человека? чжинхван ненадолго останавливается от мытья кружки, легко сжимая намыленную губку в правой руке, и позволяет холодным каплям воды неприятно катиться вниз по линии запястья. — а они должны? ханбин наконец-то поднимает свой взгляд на него и чжинхван не может прочитать эмоции на его лице — что-то глубоко между непониманием, легким противоречием и какой-то внутренней настойчивостью. это длилось всего пару секунд — чжинхван с мягкой любопытностью подмечает, что они очень редко смотрят друг другу в глаза, несмотря на все годы проживания вместе, — и взгляд ханбина почему-то напомнил ему о том утреннем рисунке на полу коридора. иногда кажется, что их глаза постоянно проецируют друг на друга свои чувства; наверное, поэтому они редко смотрят друг на друга в открытую. ханбин вновь возвращается к чтению книги, а чжинхван успешно домывает кружку, любуясь чистой поверхности черного покрытия. чайник давно закипел, и он тихо заваривает себе чай — вновь, в чашку ханбина, — мысленно напоминая себе найти свою кружку завтра утром. он снова поворачивается к ханбину, совсем на пару секунд, и замечает растрепанные волосы, которые парень давно не приводил в порядок за эти дни, полных какого-то упрямого порыва творчества и лишенных какого-либо остатка сна. очки все еще остаются на той закрепленной позиции, с какой-то магической помощью не выпадающие с кончика носа, и чжинхван сдерживает себя от порыва подтянуть их обратно. слишком рано для этого. между ними всегда было много недоговоренностей, несмотря на то что они оба довольно честные люди с тягой к контролю и конкретности в вещах. чжинхван привык жить с теми условиями, которые он сам определил для самого себя, и он всегда открыт в том, чтобы дать людям понять о своих принципах и правилах, но почему-то он никогда не обсуждает с ханбином это открыто. они, в принципе, редко что-то обсуждают с ханбином открыто, и чжинхван не знает, происходит ли это из-за мелкого бедлама, которым ханбин и является, или из-за того, что чжинхван позволяет себе спускать слишком многое по отношению к нему. он просто находится прямо здесь и сейчас, с запутанными грязными волосами ханбина в своих пальцах и тяжестью его головы на своих коленях. уже завтра наступает рождество и никто из них не планирует праздновать этот день, квартира остается в своем привычном беспорядке без какого-либо волшебного ощущения в ней, но им комфортно с этим. чжинхван не задается вопросом, почему же с ханбином все всегда так сумбурно — впрочем, в последние дни он начинает замечать, что не задавался вопросами о жизни с ханбином и прежде. ханбину всегда удается пробраться в голову чжинхвана всего лишь с одной мыслью, не отпускающей его тревожный разум до тех пор, пока он сам не будет готов отпустить ее. замкнутый круг, который определенно понравился бы ханбину, если бы он узнал об этом. к счастью, чжинхван не настолько потерял контроль в присутствии ханбина, чтобы позволять ему знать даже это. — тебе нужно поспать, — напоминает чжинхван. ханбин все еще плохо спит по ночам и ему не помогает ни музыка, ни рисование, ни книги в том, чтобы расслабить свой организм и уставший мозг. он упрямо качает головой в отрицании и прячет свое лицо в живот чжинхвана, вызывая легкую щекотку у парня своим дыханием. — ханбин, я сейчас серьезно. не заставляй меня звонить юнхёну, ты знаешь, чем это закончится. ханбин с ворчанием стонет. — ты не посмеешь, — он выдыхает приглушенно, обхватывая талию чжинхвана обеими руками, надеясь, что это поможет задержать парня на месте. юнхён бы точно разгрыз его голову, намного быстрее и жестче, чем привычные уговоры чжинхвана, и ханбин не уверен, что справится с этим. и талия чжинхвана ощущается такой мягкой и теплой в руках ханбина, словно созданная для его ладоней, но он старается отодвинуть эту мысль на потом. — я посмею, — возражает чжинхван, но все же устало вздыхает и позволяет ханбину лежать на его коленях дальше. он водит пальцами по его запутанным волосам, вызывая у ханбина довольный вздох, и надеется, что это слегка поможет ему расслабиться. движения пальцев чжинхвана убаюкивают и ханбин довольно укладывается на его коленях поудобнее, позволяя своим ладоням держать хватку на чужой талии и дальше. они продолжают сидеть в тишине, ни о чем не думая, пока поглаживающие прикосновения чжинхвана по волосам ханбина не приводят последнего ко сну. он совсем неслышно храпит и чжинхван облегченно вздыхает, почувствовав равномерно дыхание парня на своей коже. наверное, им следовало бы больше разговаривать друг с другом, но чжинхван не видит в этом большого смысла. хватка ханбина на его талии все еще ощущается, несмотря на расслабленность мышц рук, и чжинхвает думает, что этого вполне достаточно. завтра наступает рождество и он даже не знает, проведут ли они этот день как обычно, в тихом комфорте и привычной недосказанности, или же можно попробовать сделать какое-то подобие праздника. но он решает, что еще слишком рано для этого. он оставляет это на потом, позволяя теплу тела ханбина под его ладонями уводить его в мир снов прямо за ним. он так и не нашел свою кружку. возможно, она затерялась где-то в кабинете ханбина под кучей нереализованных набросков, которые чжинхван не решится разобрать. он продолжает пить с кружки ханбина, почти собственнически держа ее в своих руках каждую свободную минуту, и ханбин на это ничего не говорит. лишь подходит к чжинхвану на кухне ранним утром, пока он отпивает кофе, в котором молока и сахара намного больше, чем процента кофеина, и так же собственнически берет его руку, держащую кружку, в свою ладонь, пробуя напиток. он морщится. — слишком сладко. ощущение теплых пальцев ханбина на тыльной стороне ладони отдается легким жжением, но чжинхван привычно закрывает на это глаза. — ну извините, мистер «я-пью-только-черный-кофе-который-ненавижу», — ханбин чувствует его сарказм за километр и просто улыбается совсем по-дурацки. он все еще не убрал свою ладонь. — тебе заварить? чжинхван по привычке поднимает свой взгляд, задавая вопрос, а потом чувствует укол тока по всему телу, когда понимает, что ханбин смотрит ему в глаза. они молчат долгие десять секунд, просто рассматривая черты лица друг друга — чжинхван всегда забывает, что у ханбина появилась такая же родинка под глазом, иронично находящаяся на левой стороне лица, — и он немного теряется. ханбин крепче сжимает свою хватку на его ладони, почувствовав, как кружка начинает ускользать с его рук. — нет, — он отвечает тихо. его голос все еще хрипит от усталости и недавнего пробуждения, но он выглядит намного лучше, чем в прошедшие дни. — просто попью кофе с тобой. и чжинхван вспоминает очередное невысказанное правило в их запутанном общении — позволять каждому ходу событий между ними идти своим путем, даже если это приведет к трудностям. поэтому он медленно кивает головой, так и не оторвав взгляд с глаз ханбина, и позволяет ему отпивать глотки чересчур сладкого кофе, держа его ладонь в теплой хватке. он знает, что от этого у ханбина поднимется давление и уровень сахара в крови, от которого он станет либо продуктивным почти на грани собственного безумия, либо капризно уставшим, требуя от чжинхвана все свое внимание. чего он не ожидает, так это собственного легкого, почти автоматического движения свободной руки, тянущейся к лицу ханбина и оттирающей мягким прикосновением большого пальца маленькие капли кофе в уголке чужих губ. это происходит настолько естественно, что чжинхван даже не задается вопросом и сомнением, когда эти губы тянутся в его сторону, оказываются на его губах, подминая их мягкими движениями и медленными поцелуями, затягивают в свой омут и заставляют потерять весь контроль над разумом. ханбин все еще держит его за ладонь, аккуратно приземляя кружку в их руках на тумбу, а другой рукой тянет его за шею ближе к себе, прижимая чжинхвана к острым краям кухонных ящиков. у ханбина потрескавшиеся губы, даже немного сухие после сна, но чжинхван хватается за ощущение этих губ так, словно он находится на грани — это оглушает, выводит из любой зоны комфорта, поглощает его полностью; ручки кухонных ящиков больно упираются ему в спину, пока руки ханбина вновь же, непривычно собственнически, исследуют его тело, и он подкашивается от силы внутреннего жара. ему нужен воздух, ему нужно успокоиться, ему нужно освободить задыхающееся чувство в своей груди, но он лишь хватается за отросшие пряди волос на затылке ханбина и наклоняет свою шею, раскрывая больше пространства для острых укусов и влажных поцелуев, и не позволяет никому из них останавливаться. ханбин целует его на кухне, целует его на их диване, целует его на пороге в спальню, целует его по пути в ванную, целует его в каждом месте на теле чжинхвана, целует его почти с любовью, целует его так, что они теряют ход времени. это все началось ранним утром кануна рождества — чжинхван хмыкает, иронично подмечая, что все-таки они не умеют устраивать подобие праздников, как нормальные люди, — а сейчас наступает поздний зимний вечер, который чжинхван замечает за сумрачным видом с окна совершенно случайно. наверное, со стороны это был вполне предсказуемый ход событий для их общения, но чжинхван все же позволяет себе насладиться внезапностью этого момента. он все еще не задается вопросом, почему же это произошло сейчас — точнее, испытывает ли ханбин к нему что-то большее, чем это влечение? меняет ли это их общение? существуют ли негласные правила даже в этом? — и, как бы чжинхван не хотел задуматься об этом, он всегда находит слишком простой ответ на каждый из вопросов. слишком рано для этого. поэтому он тянет ханбина за руку, заставляя их упасть на помятую кровать, и чувствует тихий смех на своей шее, щекочущий чувствительную кожу. это просто, это легко и это понятно — если они не могут найти ответы на вопросы друг друга словами, то действия откроют всю правду самым естественным путем в нужное время. с этой мыслью он целует ханбина с самой легкой и мягкой улыбкой на губах. чжинхван начал находить свою чашку ханбина с остывшим кофе все чаще и чаще на кухне. ханбин — мастер не только в том, как заставить его дрожать под своими прикосновениями, но и отличный специалист в отвлечении внимания. он не успевает даже допить свою привычную чашку молочного кофе с кучей сахара, как только его губы занимает совсем не приторный вкус любимого напитка. но чжинхван не против. он вполне спокойно привыкает к новой стабильности в его жизни с ханбином — чжинхван делает мысленную пометку купить больше закрытой одежды, вздыхая от очередного синяка на ключицах, который не скрывается под консилером, — и совсем не ощущает кардинальных изменений. он все еще не говорит «я дома», когда приходит домой после долгого дня, они все еще редко смотрят друг другу в глаза, ханбин все еще предпочитать общаться с помощью сумбурных знаков, маленьких зарисовок под ногами чжинхвана и цитат из книг, и все их невысказанные правила все еще остаются невысказанными. ханбин все еще не спрашивает его, что для него понятие «правильного» человека, а чжинхван все еще не задается вопросами о присутствии ханбина в его жизни. как-то раз они пробуют задать вопросы по-другому. — правильный человек. расскажи мне свое понятие об этом, — эту игру начинает чжинхван. чисто из искреннего любопытства и, возможно, иногда им стоит разговаривать больше. они сидят на диване, чжинхван удобно растянул свои ноги и положил на колени ханбина, пока тот увлеченно рисовал что-то в альбоме. чжинхван замечает пятна грифеля карандаша на его пальцах. ханбин слегка отвлекается от рисунка, но все еще не поднимает взгляд. он размышляет. — все еще думаешь о той книге? — ханбин мягко усмехается. он водит взглядом по резким линиям карандаша, хмурясь от некоторых деталей рисунка, и чжинхван закатывает глаза от очередного приступа перфекционизма в голове парня. — у меня нет точного понятия правильного человека. если человек правильный для меня, то разве это не будет понятно сразу? в какой-то степени я согласен с автором книги, но с единственным исключением — я могу задаться вопросом о присутствии правильного человека в моей жизни, но лишь один раз. как только я окончательно определю положение человека в моей жизни и, если это действительно ощущается правильно, мне этого достаточно. и он отрывает взгляд с листа бумаги, многозначительно смотря на чжинхвана. у того вновь резкий укол тока по всему телу — ханбин, словно бы почувствовав легкую дрожь, кладет свой альбом для рисования на стол и мягко проводит большим пальцем правой руки по лодыжке парня. его руки теплые, немного сухие и с треснувшей кожей от холодной погоды; чжинхван может лишь держать свое внимание на этих неряшливых пятнах грифеля на его ладонях, выравнивая собственное дыхание, и подминает пальцами бархатную поверхность дивана. чжинхван хочет спросить, встретил ли он своего правильного человека, но потом понимает, что уже получил ответ на все их неозвученные вопросы. он все же находит свою потерянную красную кружку на девятый день поисков, в канун нового года, и криво поджимает губы на очередное совпадение судьбы. может быть, жизнь действительно состоит из повторяющегося круга — с каждым днем он замечает, как его мысли продолжают крутиться в привычном порядке, а жизнь повторяет прямо за ним, лишь присылая маленькие неожиданные сюрпризы, чтобы разбавить порядок чжинхвана новой обыденностью. возможно, ему стоит начать меньше волноваться о том, что было высказанным, а что осталось в тишине — прямо как в кабинете ханбина, в котором редко издаются лишние звуки и остаются лишние вещи. единственные звуки, которые когда-либо чжинхван слышал оттуда — это прекрасные мелодии, хриплое пение и тихое бормотание текстов, мягкое звучание гитары по ночам и шорох карандашей по мятым листам бумаги. единственные вещи, которые когда-либо чжинхван видел в кабинете — разбросанные листы бумаги, полные мыслей, идей и размышлений ханбина, множество набросков и полноценных рисунков, которые ханбин никогда не решится выбросить; если они остались в его пространстве, значит это то, что он глубоко ценит. когда чжинхван находит свою кружку посреди стола ханбина, скрытой под кучей листов и книг, он совсем не удивляется. лишь усмехается мягко, хватая ее со стола, и думает о том, как хорошо она сочеталась с хаотичным порядком в мире ханбина. когда чжинхван случайно замечает собственный портрет прямо рядом с кружкой, прикрытый лишь вырванным клочком бумаги, который помялся так, словно ханбин хотел его выкинуть, но передумал в конце, он искренне удивляется. ханбин разговаривает творчеством — это, наверное, то, что было в нем с рождения, — он дышит творчеством и живет творчеством, поэтому, если он рисовал чжинхвана, он обычно показывал ему рисунки сразу же. не в открытую, нет, это было бы слишком интимно и смущающе для них двоих — он подкладывал их туда, где чжинхван точно мог бы их заметить и посмотреть самому, в одиночестве. они никогда не обсуждают эти рисунки, как и не обсуждают то, как чжинхвана пробивает на дрожь каждый раз, когда они начинают сдвигать границы друг друга, как и не обсуждают то, кем они являются друг для друга. на портрете глаза чжинхвана выглядят совершенно по-другому по сравнению с прошлым рисунком — на прошлом рисунке он чувствовал запутанность и усталость в собственных глазах, необъяснимое чувство тревоги и мятежную притягательность, а сейчас он видит лишь умиротворение. спокойствие, нежность, понимание — все то, что ханбин запомнил в глазах чжинхвана, когда рисовал этот портрет; чжинхван случайно вспоминает, что их глаза все еще продолжают проецировать друг друга. с каким-то мягким понимающим удивлением чжинхван осознает, почему он никогда не задается вопросом о присутствии ханбина в его жизни. он задается вопросом о мыслях ханбина, задается вопросом об его вкусах и предпочтениях, задается вопросом об его самочувствии, задается вопросом об его чувствах к нему, но никогда об его присутствии. с его кружки вкуснее пить, с его объятиями намного легче засыпать, с его рисунками чжинхван чувствует себя красивее, с его привычками ему намного легче жить. он никогда не задается вопрос об его присутствии, потому что для этого никогда не было причины. ханбин оставил этот портрет у себя, в своем кабинете, в месте, где существует только то, что важно для него, и чжинхван кладет портрет на место. он берет с собой кружку, выходя из комнаты, и делает мысленную пометку приготовить любимый какао ханбина в ней. он попробует сделать некое подобие праздника хотя бы в этот раз — чжинхван знает, что ханбину это вполне понравится, — и, может быть, они обсудят еще несколько книг за ужином. когда-нибудь чжинхван задаст ему все личные неозвученные вопросы о себе, а ханбин услышит тихое «я дома» поздним вечером. но сейчас он хочет лишь посмотреть ханбину в глаза, послушать его хриплый голос во время чтения и довериться естественному течению в их отношениях. возможно, пришло время именно для этого.