***
За несколько дней, проведенных в привычной рутине и с минимальным количеством сна, Тобирама почти забывает о необычном — странном и настораживающем — поведении Мадары. Но всё портит, как ни странно, погода. Тобирама никогда не испытывал неудобств из-за жары, напротив — ему всю жизнь было немного холоднее, чем окружающим его шиноби. И иступляющее жаркое лето, опустившееся на Коноху, воспринимается им — единственным во всем селении — как благодать от Ками. В то время, пока все жители Листа пытаются снять с себя как можно больше одежды в глупой надежде хоть немного охладиться, Тобирама с удовольствием облачается в классическое кимоно и хаори, и ему наконец совершенно не холодно. — Когда вернется Хаширама? — войдя в кабинет, сходу спрашивает он, не одаривая Мадару и полувзглядом. — Я думал, что ты хороший сенсор, — явно пребывая в хорошем настроении, миролюбиво и совершенно незло отзывается Учиха, раскинувшись на диване. — Я знаю, где он, и спрашиваю не о его местонахождении, а когда он вернется. — Он пошел за фруктовым льдом, — фыркает Мадара, легко улыбаясь. — Говорит, что лучше всех умеет выбирать самые большие порции. Тобирама отходит к окну, пытаясь понять, почему при словах о мороженном его интуиция вновь вопит об опасности. О том, что нужно доверять своим инстинктам, Тобирама вспоминает, когда уже слишком поздно. Хаширама и правда довольно скоро возвращается, весь светящийся детским восторгом, с руками, полными тающего фруктового льда. Он радостно раздает всем по две порции, и с одного взгляда Тобирама понимает, что Учиха был полностью прав. Его брат действительно выбрал довольно большие порции. Принимая сразу две липкие палочки, Тобирама морщится и моментально начинает мечтать о том, как после сможет вымыть руки и лицо — успеть съесть два рожка и не испачкаться в такую жару невозможно, учитывая, что лед уже подтаял. Но стоит ему поднять взгляд, как оказывается, что Учиха совершенно не разделил его мыслей. — Я чего вас позвал-то, — говорит Хаширама, усевшись за стол и беспечно марая лежащие документы подтаявшей сладостью. — К Мито должны прибыть гости, и мы решили, что было бы неплохо… Но что было бы неплохо, Тобирама уже не слышит. Весь ворох мыслей, что калейдоскопом беспрерывно крутится в голове вымещает одна единственная картина. Он не должен так реагировать — по правде, он вообще не должен бы уделять подобному внимание. Но усердно вылизывающий сразу с двух палочек фруктовый лед Мадара буквально заставляет обратить на себя взор. Чувствуя, как вдоль тела проходит волна тепла, а кожа нагревается, Тобираме впервые становится жарко в привычной — комфортной для лета — одежде. Хаори хочется стянуть немедленно, а кимоно вдруг ощущается тяжелым и душным. Душным кажется вообще весь кабинет Хаширамы, но Сенджу почему-то уверен, что даже в тени деревьев за стенами Резиденции ему всё равно не хватило бы воздуха. Он хочет немедленно отвернуться, заставить застывшие мышцы двигаться и перенести его, черт бы побрал, куда-нибудь подальше, лишь бы в пределах видимости больше не было дивана и вольготно устроившейся на нем фигуры. Но стоит ему стиснуть зубы и дернуться, как Мадара открывает глаза, впиваясь потемневшим взглядом прямо в его радужки, что почти скрылись из-за расширенных зрачков. Застыв под тяжелым взглядом, не смея больше допускать мысль, чтобы уйти, Тобирама вдруг понимает, что Учиха с самого начала знает, что на него смотрят. Знает и поэтому старается?.. Но он забывает о своих предположениях, глядя, как розовый язык собирает капли внизу у самой палочки, пока те не успели сорваться вниз, как проходится по всей длине льда, но у самого верха вдруг прячется. Успевая сделать лишь один прерывистый вздох, Тобирама чувствует, как по виску стекает капелька пота, когда, на мгновение растянувшись в усмешке, губы обхватывают всю сладость. Из головы совершенно уходит мысль, что на него все также внимательно смотрят, пока погружают в рот сантиметр за сантиметром весь лед. Мадара выглядит так, будто мороженное — это самое вкусное и желанное, что ему доводилось попробовать за всю свою жизнь. Глядя, как то же самое проделывают и с другой палочкой, Тобираме становится совсем нехорошо, когда он понимает, что хочет оказаться на месте этого самого рожка, которое так страстно погружают в рот и плотно обхватывают покрасневшими от контраста температур губами. Учиха быстро справляется с двумя порциями. По непрошенному мнению Тобирамы — слишком быстро. Он, все также не отрывая глаз от замершего Сенджу, вдруг откидывается на спинку дивана и растягивает — все еще красные и влажные — губы в широкой ухмылке. Тобираме хватает секунды, чтобы сбросить морок, следом за которым приходит настоящий ужас. Фруктовый лед, о котором он напрочь забыл и так и не попробовал, полностью растаял в руках и стек цветными сладко пахнущими каплями на пол. — Тора, тебе не понравилось? — врывается в голову голос расстроенного Хаширамы. — Блядь, — срывается с языка. Ведь ему, Ками всемогущий, понравилось. Но, к сожалению, вовсе не мороженое. Тобирама больше ничего не говорит и исчезает вспышкой Хирайшина, точно понимая, что это нельзя назвать никак иначе, как побегом, точно осознавая, что задержись он еще хоть на секунду — убьет Учиху. Или вовсе не убьет. Что еще хуже и допустить такого позора он не может. Он не видит взгляда Мадары, одновременно полного и разочарования, и довольства, полностью поглощенный возникшей идеей выяснить, как, черт возьми, Учиха удалось во второй раз вытеснить все мысли из его головы.***
Новый, почти незнакомый дискомфорт приходит почти незаметно, вплетаясь в повседневную рутину нарастающим раздражением, зудом, поселившимся под самой кожей, и стойким непониманием: почему? Основная и, на самом деле, единственная подсказка каждый день упорно маячит перед глазами. Но, так и не найдя достойной причины, что могла бы объяснить две нестандартные — лишающие остатков нормального сна — ситуации, Тобирама отказывается намеренно приглядываться к Учиха. Но совсем игнорировать его, как раньше, почему-то уже не получается. На первый взгляд ничего не меняется, но Тобирама довольно внимателен, чтобы не отметить, что странные необъяснимые взгляды Учиха увеличились втрое, и всё его поведение стало больше напоминать затаившегося хищника. Только вот, чего Мадара ждет или добивается — также не понятно. Но самое главное — он стал проявлять неведанное доселе довольно показательное дружелюбие. Нет, он не начал приносить ему чай или желать доброго утра, но незаметно участились пустые разговоры ни о чем без толики агрессии или вызова. Всё начало приобретать вид, будто между Тобирамой и главой клана Учиха довольно здоровые товарищеские отношения. И этот факт порой заставляет Сенджу усомниться, не в гендзюцу ли он. И, вполне возможно, к новым реалиям можно было начать привыкать. Тобирама, несомненно, хочет приложить к этому все усилия — конечно, во благо деревни, ничего более. Но появилось одно весомое «но», которое Тобирама никогда не считал проблемой. Если после первого «инцидента» он искренне надеялся, что ему показалось — и провокационное выражение лица Мадары, и собственная реакция тела на него. То после второго подобного случая, его особенность начала напоминать о себе на регулярной основе. Если быть совсем честным — каждый день без перерывов на выходные. Ведь каждый день он неизбежно сталкивается с Учиха, и лишь его существование заставляет вспоминать увиденное, а кровь ускоряется по венам. Как взрослый человек, мужчина, Тобирама прекрасно осведомлен, как принято решать подобные неудобства. Он мог бы пойти к юдзё, что считается совсем не зазорным людям его профессии — шиноби. Или решить дилемму собственноручно. Но Тобирама упорно держится и ничего не предпринимает, продолжая лишь сильнее закипать с каждым новым днём. Ведь если он прикоснется к себе, его неминуемо накроет двойным ужасом и разочарованием в себе. Во-первых, он будет думать о проклятом Учиха, и лишь от одного этого факта все предки наверняка перевернутся в своих гробах. А во-вторых — разрядки всё равно не получится. Он знает, что может дойти до пика, чувствовать, как наслаждение разливается по жилам, натягивая его, как струну, подводя его… ни к чему не подводя. Сколько он не пробовал (не так уж и много, на самом деле, ведь последствия всегда были не самыми приятными и иногда приносили ему охрипшее горло после особенно холодной воды, что приходилось выливать на себя, лишь бы прогнать возбуждение) — никогда не подходил к кульминации. Тобирама каждый раз оставался болезненно возбужденным и неудовлетворенным. Пока в конце концов не принял решения больше даже не пробовать. Ведь только безумец будет проделывать одни и те же действия, ожидая другого результата. Разумеется, почти после самого основания Конохи, когда мир стал не просто несбыточной мечтой, а почти свершившимся фактом, он несколько раз задумывался о причинах своей исключительности. Но единственный, не удовлетворяющий довольно прагматичный склад ума Сенджу, вывод заключался лишь в том, что он слишком много думает. Что его голова всегда — буквально всегда — занята несколькими задачами, находясь в вечном поиске решений. Ведь довольно сложно кончить, когда параллельно думаешь о поставках зерна, о юных шиноби, что не успели запятнать свои души смертями, или о новом союзе с новоприбывшим кланом. Вывод, конечно, довольно логичный и объясняющий всё, но в этом и заключалась проблема. Ведь решения попросту нет. Не думать ни о чем — совершенно не реально для человека, мыслительный процесс которого не прерывался даже в часы глубокого сна всё то время, сколько он себя помнит. Устроившись на диване и полностью погрузившись в работу — довольно не срочную, но необходимую, чтобы вымотать себя и, наконец, смочь отключиться в объятиях сна, — Тобирама забывает отреагировать на приближающийся источник чакры. Возможно, всему виной тот факт, что он за годы слишком привык беспрерывно отслеживать эту чакру, ощущать её в пределах деревни — просто так, для спокойствия и уверенности, что Учиха не задумал ничего плохого. И от того, когда дверь открывается, он действительно удивляется, но никак этого не показывает. — Так и думал, что ты будешь здесь, — неспешно проходя внутрь кабинета, говорит Мадара. Вопреки здравому смыслу, возможно, из-за накопившейся подавляемой раздраженности, Тобираме слышится в его голосе удовлетворенность. — Тебе разве не нужно быть на приеме? Узумаки — не какие-то торговцы, основателю Конохи следует их почтить, — стараясь не отрываться от документов, разложенных в порядке, что обычный человек назвал бы хаосом, Тобирама сильнее вжимается поясницей в спинку дивана, лишь бы не вскочить на ноги и не покинуть собственный кабинет. — Меня ждут так же, как и брата Хокаге, — отмахивается Учиха. — Узумаки — это полностью забота Хаширамы, с тех пор, как он женился, а присутствие второго основателя не обязательно с тех пор, как назначили Хокаге. — Пф, не представляю, как брат может справляться со всей их безудержной энергией, — вспомнив, с какой болью гудела его голова в обществе десятка красноволосых при последнем таком визите, Тобирама внезапно для самого себя фыркает. И тут же хмурится, помня, с кем именно он разговаривает. — Зачем ты здесь? — Ты просил сведенья о лучших бойцах моего клана, — отвечает Мадара, и вслед за этим опускается тишина. Тобирама удивлен так сильно, что забывает о своем намерении не отрывать глаз от документов, и вскидывает голову, чтобы увидеть, что в руках у Учиха действительно толстая стопка листов. Он просил эти сведения довольно давно и, на самом деле, был полностью уверен, что Учиха их не предоставит. Потому что сам бы так и поступил. Но Мадара явственно идет навстречу. И дело не только в информации. Подойдя к дивану, он протягивает листы, но стоит Тобираме вытянуть руку, чтобы взять их — как они выскальзывают из пальцев, обтянутых кожей перчатки. С громким шелестом листы рассыпаются по полу в ногах у Тобирамы, но он даже не дергается, чтобы попытаться поймать их. Учиха, что, специально их уронил? Или шиноби такого уровня всё же может действительно что-то случайно выпустить из рук? — Извини, сейчас подниму, — говорит Мадара. Тобирама не может объяснить, от чего он действительно остается на месте и не думает о том, чтобы встать с дивана — то ли от слишком спокойной интонации Учиха, будто тот и вовсе не удивился своей неуклюжести, то ли от того, что тот, извинившись, опускается перед ним на колени и принимается собирать по полу белые листы, исписанные резким почерком. Интуиция начинает сигнализировать и гудеть в ушах — или это кровь шумит? — но все слова и возмущения пересыхают во рту вместе со слюной. Предчувствие чего-то нехорошего никогда Тобираму не подводило, и этот раз не становится исключением. Диван внезапно кажется твердым и неудобным, чтобы продолжать на нем сидеть — конечно, дело только в диване, — и Тобирама дергается, чтобы уйти, но на его ногу возле колена ложится рука в перчатке. — Тебе лучше не двигаться, чтобы ничего не помять, — буднично заявляет Учиха. И несмотря ни на что, не найдя ни одного довода «за», Тобирама неожиданно слушается просьбы. Замерев и, не моргая, глядя, как Мадара совершенно неспешно рыскает по полу, сгребая листы в ровную стопку, Тобирама серьезно задумывается, мог ли Учиха как-то узнать о специфике его организма и теперь пытается как-то этим задеть? Зачем бы Мадаре это понадобилось, предположений нет. Но глядя на то, как черная макушка уверенно сдвигается и оказывается буквально между его коленей, Тобирама не сомневается, что все происходящее не случайно. Черные острые пряди невесомо скользят по ногам Тобирамы, а потянувшись рукой куда-то вглубь под диван, Мадара прижимается скулой и ухом к напряженным мышцам внутренней части бедра. Единственное, что позволяет себе Тобирама — сжать левой рукой обивку дивана. А хотелось бы грубо вцепиться в черные волосы. Совсем не к месту в памяти всплывает треклятое мороженное, уверенно поглощаемое Мадарой в тот злополучный день. Яркими вспышками картинки воспоминаний проносятся перед глазами: лицо, полное удовольствия, и красные губы, что смыкались вокруг фруктового льда. Тобираме всерьез кажется, что он проклят. Сколько нужно времени, чтобы собрать одну жалкую стопку листов — Тобирама не знает, но по его внутренним ощущением проходит небольшая вечность, прежде чем Учиха сдвигается назад, потираясь скулой о его бедро, будто это единственный шанс отстраниться. В голове продолжает шуметь, а перед глазами пляшут пятна, когда Мадара, наконец, протягивает ему документы, но так и не спешит подняться на ноги. — Держи. Я могу остаться и помочь разобраться в них, — с паскудной — а Тобираме она кажется именно такой — улыбкой предлагает Учиха. — Нет, я просмотрю их дома, — глухо отзывается Сенджу и резким движением вырывает листы. Очередной побег — а как бы Тобираме не хотелось именовать это стратегическим отступлением, это не может быть ничем иным, кроме как побегом, учитывая набухшую неприятность у него в штанах — выходит скомканным и стремительным. Оставив все документы в беспорядке на диване, он подрывается на ноги, и, глядя на подозрительно довольное лицо Учиха, бесконечно сильно хочет вправить ему мозги на место одним поставленным ударом сжатого кулака. Но, если он чему и научился у Учиха, так это тому, что пока ты не признаешь свое поражение — оно не произошло. И если Мадара так хочет добиться его реакции — он её не получит. Тем более причина, зачем ему все это нужно, так и остается неизвестной. Поэтому, ограничившись скупым кивком головы, Тобирама сбегает Хирайшином, пока тело само не выдало всё его неудобство. В стенах молчаливого дома, без свидетелей, оказывается только хуже — больше нет надобности полностью контролировать себя. Чувствуя, как неудовлетворенность мешается с гневом, растекается по венам, он без зазрения совести сбрасывает отданные Учиха документы на пол. Туда же сверху летит и одежда. Оставшись полностью нагим, Тобирама не чувствует облегчения — жар всё также растекается внутри и требует выхода. Что он сделал в жизни не так, когда свернул не туда, когда допустил незначительную мысль, что разрослась и в итоге превратилась в это? У него есть множество причин, почему не стоит поддаваться желаниям своего тела, и всего одна — чтобы сдаться. И возможность, что никто не узнает и, главное, не поймет из-за чего — кого — развязывает руки окончательно. Тело почти ломит, дрожь по позвонку растекается негой и нетерпением. Тобирама шлет всё к Шинигами и заранее смиряется с неутешительным результатом, который неизбежно его настигнет. Но, видимо, ему заново необходимо доказать себе, своему телу, что это бессмысленно. Под гудение напряженных мышц, как после хорошего боя, он устраивается на твердом футоне, который кажется неприятно теплым из-за летней духоты, и со всей силы жмурит глаза, как никогда не делал даже при схватках с носителями шарингана. Ни намека на свет не проникает под веки, но Тобираме кажется несправедливым, что и звуков он не может себя лишить — прерывистое жадное дыхание, словно пробежал половину страны Огня, режет по ушам и лишь сильнее подстегивает руки двигаться дальше от шеи вниз. Он сжимает на мгновение горло, придавливая те самые точки, из-за которых голова идет кругом и закладывает уши, даря полное ощущение нереальности. Пальцы совсем не нежно, грубо царапая короткими ногтями, скользят по грудным мышцам, игнорируя соски, оглаживают поджарый живот, и задерживаются между тазовых костей на прямых мышцах живота возле самого паха. Вспоминая, как колючие пряди касались его бедра, проводит ногтями по внутренней стороне бедра, оставляя горящие красные полосы. Тобирама знает, что после — будет себя ненавидеть и презирать. Но все это будет потом, это будет лишь завтра. А пока в его голове на повторе: чужая скула прижимается к бедру, черные волосы, рассыпаясь, скользят по ноге. В голове остается лишь одно воспоминание с чертовым мороженным, что уверенно исчезало в глубине рта. И единственное желание, что жжет под кожей — насадить этот чертов рот на себя. Но Тобираме остается лишь несмело опустить руку ниже и на пробу обхватить ствол, сжать в крепкое кольцо, почти до боли, до искр перед глазами. Представляя, что это не его рука хозяйничает между ног, он проводит сжатыми в кольцо пальцами вниз, оттягивая плоть и открывая головку, но сразу морщится и останавливается. На мгновение замерев, Тобирама подносит руку к лицу и, все также не открывая глаз, облизывает солоноватую ладонь, обильно смачивая ее слюной, и возвращает туда, где продолжает пульсировать нетерпением. Не на сухую движения больше не вызывают боли, и он с удовольствием полностью отдается фантазии, больше не отвлекаясь на неудобства. Ведь было бы неплохо в тот раз, когда Учиха забрал его миссию в пользу собственного брата, не пытаться выдать какие-то аргументы в пользу своей позиции, не спорить, а просто опустить ублюдка на колени одним ударом под дых и заткнуть его скверный рот своим членом. Тобирама шипит сквозь зубы, когда его тело прошивает разряд тока, а из головки выделяется небольшая капелька, что лишь улучшает скольжение ладони по окаменевшему стволу. Доброжелательность Учиха раздражает чуть ли не больше, чем привычная колючесть. За его необъяснимое поведение, за не злые улыбки и фразы без издевки, за цепкие глаза, что уже несколько месяцев жгут пристальными взглядами — за всё это его хочется наказать ничуть не меньше. Но главное — заткнуть, наконец, чтобы больше не слышать его тихого низкого голоса, от которого поднимаются волоски на руках, как при контрасте температур — горячее-холодное. Ускорившись, Тобирама опускает вторую руку себе на шею, сжимает и, чувствуя вкус железа во рту от прокушенной губы, содрогается всем телом, будто под действием техники, что выворачивает на изнанку и выкручивает кости. Спустя долгие минуты Тобирама решается открыть глаза, обессиленно раскинув в стороны онемевшие руки. Какой стыд, думает Тобирама, кривя губы в усмешке над самим собой — впервые в жизни ему действительно удалось кончить, а довел его до этого всего лишь образ Учиха. Впрочем, он единственный способен вывести Тобираму из себя одним своим присутствием. Только вот раньше Тобирама не предполагал, что и в таком смысле — тоже. Весь его живот холодит остывающими белесыми каплями, но и на висках чувствуется незнакомая влага. Подняв непослушную руку, он проводит пальцами, собирая капли, и из-за удивления забывает вдохнуть. Из глаз ровными дорожками текут слезы. Фыркнув, Тобирама кладет на глаза локоть и совершенно не спешит стирать с живота следы своего морального преступления. Весь в собственной сперме, в слезах, с покалывающими конечностями — он беззвучно смеется сквозь стиснутые зубы и благодарит всех Ками, что его никто не видит. Жаль только себе память невозможно стереть. А ведь пришлось бы стирать большую часть жизни — ведь почти всегда где-то на горизонте маячил вездесущий Учиха.***
— Что ты делаешь ночью? Тобирама позволяет себе один раз моргнуть, чтобы сбросить морок нахлынувшего истеричного хохота, что предательски щекочет в горле. Хаширама не замечает реакции брата на свой вопрос, продолжая серьезно смотреть на его всегда спокойное бледное лицо в ожидании ответа. Не спеша отвечать, Тобирама глядит в окно, подмечая опускающиеся на землю сумерки и плохое предчувствие, повисшее в воздухе плотным облаком, кажется, над всей деревней. Секундное желание сострить и ответить как есть, что ночью он, видимо, плачет и дрочит — Тобирама прогоняет. Правда в данном случае выглядела бы действительно комичнее любой лжи. Он коротко вздыхает и возвращает своим мыслям необходимую сосредоточенность. Хокаге такими вопросами просто бросаться не будет. — Снова Облако, да? Что необходимо сделать? — Наши разведчики доносят неутешительные вести с границ, мы ожидаем нового наступления в ближайшее время. — И ты хочешь их радушно встретить, верно? — прекрасно читая Хашираму с полувзгляда, не составляет труда догадаться, что он собирается предпринять. — Верно. Я с первой группой выступаем через час. Но последние разведданные — количество вражеских шиноби и с каким потенциалом, будут лишь ближе к полуночи. Мы не можем позволить им еще сильнее приблизиться к Конохе, поэтому… — Поэтому вы будете пытаться их задержать, пока мы должны с новыми данными разработать победную стратегию, — заканчивает Тобирама мысль брата и ловит согласный кивок. — Я рассчитываю на вас. Не подвести брата и всю деревню — жизненно важно для Тобирамы. Но когда он со всем своим рвением принимается за дело, всплывает кое-что непредвиденное. Так скоро видеть Мадару после того, как воспользовался его не самым светлым образом для самоудовлетворения — почти травмоопасно. Весь в заботах, но не в привычных одеждах, с нахмуренным непроницаемым лицом — Мадара выглядит одновременно знакомо до всех черточек и полутеней, но в то же время и ново. Тобираме становится стыдно за себя, за то, что вместе с волнениями о брате и о новом наступлении на деревню, его так же сильно волнуют обнаженные предплечья Мадары. Что ему больше, чем смотреть в карты, хочется стереть своим пальцем морщину между черными бровями. — Поддержка должна выступить не позднее, чем через три часа, иначе нам не поздоровится, — говорит Тобирама, облокотившись о стол с разложенной картой на нем. Об эту карту хочется приложится головой, возможно, несколько раз — чтобы перестать думать о стоящем за плечом Учиха. Чтобы перестать вновь и вновь, стоит прикрыть веки, видеть его губы, перестать вспоминать, что испытал еще позапрошлым вечером, когда впервые смог кончить. Почему лишь Мадаре удается вытеснить собой абсолютно все мысли, все переживания, заполнить голову Тобирамы только своим образом — все это вызывает лишь бесконечные вопросы. Может ли это, всё же, быть гендзюцу? Уж лучше бы это и правда было гендзюцу. Тогда, возможно, еще можно оправдаться перед предками, что наверняка отреклись от Тобирамы из-за творящегося в его голове. — А что, если отправить две группы? — вдруг совсем рядом с ухом Сенджу тихо и хрипло говорит Мадара. — Я пойду во второй, мы зайдем с левого фланга, и полностью разобьем их — никто не будет ожидать двойной поддержки. Тобирама старается внимательно слушать, но против воли весь замирает и превращается в один оголенный нерв. Шея моментально отдает тяжестью и болью — так настойчиво он ее не поворачивает, чтобы не увидеть профиль Учиха. Учиха, что без предупреждений и спроса подошел непозволительно близко, и теперь его смоляные волосы смешиваются с белоснежными и короткими. Будто вовсе не замечая отсутствия дистанции между ними, Мадара еще ближе склоняется, грудью напирая на чужое окаменевшее плечо, и вытягивает руку, указывая пальцами без привычной глазу перчатки, откуда именно следует идти ему с группой. Тобираме кажется, что его легкие сейчас разорвутся на части, так сильно он старается не дышать глубже. Ткань кимоно ощутимо прилипает к коже, когда жар чужого тела оказывается так непозволительно близко. От собственной реакции до обидного стыдно. Сколько боев, сколько чистого тайдзюцу, когда позы, в которых оказывался с врагом, порой больше выглядели прелюдией, чем битвой на смерть. Все это блекнет. Взгляд сам собой перетекает с точки на карте вверх по пальцам, по кистям, обводит перекатывающиеся под кожей мышцы, доходит к локтю и возвращается обратно вниз по руке. Сильные предплечья сплошь испещрены небольшими побелевшими от времени шрамами и выступающими венами. На мгновение забывшись, Тобирама пропускает предательское желание проследить их все языком, от которого дрожь проходит вдоль позвонков и заканчивается где-то в тазу. Опомнившись, он с трудом сдерживает себя от того, чтобы не приложить себя по лицу хотя бы рукой. Хочется быстрее закончить теперь не только, чтобы скорее предоставить силовую помощь брату, но, и чтобы оказаться быстрее в стенах дома, при закрытых дверях и без свидетелей. — Что-то не так? — почти шепотом спрашивает Учиха. Он оказывается так близко, что Тобираме кажется, что он почти успел почувствовать прикосновение его губ к своему уху. И это чувство рождает первые подозрения. Не шевелясь, Тобирама скашивает глаза в бок и натыкается на лицо Мадары в жалких сантиметрах от своей скулы. Лицо, на котором тонкая, почти незаметная усмешка не дает обмануться — гад, оказывается, полностью отдает отчет своим действиям. И он прекрасно видит и понимает, как за его действиями следит Тобирама. Совершенно не заботясь о лицемерии в мыслях, Тобирама вспыхивает — как ублюдок только может себе подобное позволять, как может помышлять о чем-то, когда их товарищи в эту секунду сражаются за Коноху и ждут от них разработанной стратегии и помощи?! И если он всё это делает намеренно… Значит, у Учиха есть план. Он хочет найти слабость у Тобирамы, с которым всегда был в тяжелых отношениях? А ведь и его изменившееся поведение служит хорошим доказательством данной теории. Но чтобы так просто раскрыться и сдаться Учиха? Да за кого он принимает Тобираму?! Обратившись к врожденной и окончательно вбитой отцом гордости, приправленной ненавистью, Тобирама незаметно выдыхает и заметно расслабляется. Он криво усмехается на одну сторону и явно окидывает взглядом Мадару, на лице которого пробивается удивление и непонимание. — Ты проиграешь.***
Тобирама не тратит много времени, чтобы придумать особый план. Он, возможно, впервые решает действовать по обстоятельствам в отношении Учиха, но не отплатить той же монетой — выше его сил. Промучившись несколько часов с возбуждением, которое почти невозможно было скрыть наедине в душном кабинете, Тобирама успел возненавидеть то, что теперь ему доступно знание о том, каково это — кончить. Ведь иметь перед глазами раздражающую причину, что вызывает возбуждение, и не мочь никак ни достойно ответить, ни разрешить свою ситуацию — оказалось настоящим испытанием. Силы воли хватило лишь на то, чтобы думать о стратегии и… и, конечно, о маячившем перед глазами главе клана Учиха. И сейчас, спустя два дня, когда все тревоги отступили, а Хаширама в безопасности и почти здравии лежит под присмотром жены, Тобирама в прекрасном настроении решает, что сегодня просто прекрасный день. Ему предстоит до обеда быть в резиденции, а потом можно с чистой совестью закрыться в лаборатории. Но, самое приятное — временно исполняющим обязанности Хокаге назначили не его. Тобирама бы сам себе не поверил еще полгода назад, если бы ему кто-то сказал, что он сам и выдвинет кандидатуру Учиха Мадары на эту роль. Видимо, из-за полного ошеломления его поступком все моментально поддержали его предложение. Хаширама был вне себя от счастья, когда узнал, что его младший брат так продвинулся в примирении с извечным врагом — кланом Учиха. И Тобирама, конечно, не разрушил его чаяния — ведь зачем Хашираме знать, что это лишь часть его малюсенького плана. Как Мадара маячил перед глазами, выбивал из равновесия и всеми возможными — и не возможными — способами мешал Тобираме работать и сосредоточиться на чем-то важном — так и он может поступить, верно? Ведь чем Тобирама хуже или лучше? Он в полном праве ответить примерно тем же. Прекрасно зная, как на самом деле Учиха сейчас взволнован, заняв, хоть и на время, но роль главы деревни, Тобирама, его главный помощник, позволяет себе выйти из дома, лишь когда солнце поднимается достаточно высоко, а Учиха, должно быть, уже не просто искусал, а сожрал все локти. Гуляющей неспешной походкой, заглянув в парочку лавок и купив все необходимое для рабочего дня, Тобирама, уже издалека ощущая всю зловещесть ауры, что становится с каждой минутой лишь темнее, почти лениво заходит в Резиденцию Хокаге, позволяя ожидающему его чуть подольше посмаковать эту ярость. — Почему так долго?! — с порога рычит Мадара, стоит приоткрыть дверь. «Долго» — это не то слово, что использовал бы Тобирама, будь он на месте Учиха. Ведь три с половиной часа опоздания — это не долго. Это откровенная насмешка. — Заходил купить мандзю, — с невинным видом отвечает Тобирама и поднимает руку с небольшой коробочкой. Но Мадара не смотрит на нее. Он вдруг теряет весь свой запал и глупо, по мнению Тобирамы, моргает. Тобирама беззвучно усмехается и щурит глаза — все как он и предполагал. Утром, когда выбор был почти остановлен на стандартной привычной одежде, он вспомнил, как сам не мог отвести взгляда от открытых предплечий Мадары, как несколько часов мучился, пока не сбежал домой. И сейчас, наблюдая за тем, как темные глаза медленно раз за разом буквально ощупывают всю его фигуру, он не может не злорадствовать — день и правда чудесный. Черная водолазка с закатанными рукавами по локоть и такие же черные штаны начинают казаться самой приятной телу одеждой. Но благодаря Мито, Тобирама знает, как выглядит на нем, казалось бы, стандартная одежда шиноби. Он никогда бы сам о подобном не думал, но однажды жена брата, при виде него, не сдержала внимательно взгляда и девичьего смешка. Кажется, если он не ошибается, она так сказала: «Если бы я знала, как контрастно и от этого вызывающе ты выглядишь в черном, я бы подольше помучила Хашираму с ответом на его предложение!». Тобирама не разбирается в таких вещах. Но идя сегодня по деревне и ловя заинтересованные взгляды парочки юных дам, он не мог не убедиться, что Мито была в чем-то права. Наверное, черная одежда и правда оттеняет бледную кожу, белоснежные волосы и брови, и алые глаза, в обрамлении темных коротких ресниц. Также вполне возможно, что последняя не самая удачная стирка превратила вещи из свободных, удобных для боя, в более обтягивающие. До последних событий ему бы и в голову не пришло таким образом пытаться что-то доказать себе и, тем более, другим. Но если Мадара уже добрых несколько минут не может вспомнить о том, что должен быть в праведном гневе, не может отвести глаз… На войне все методы хороши! Рабочая атмосфера совершенно не выдерживает стараний Тобирамы. Но его главная цель, чтобы не выдержал сам Мадара, пока не достигнута. Сидя за отдельным столом, заваленном всевозможными заявками на торговлю, Тобирама вдвое медленно обрабатывает один документ, тратя драгоценное время на то, чтобы провести по волосам и зачесать их назад, чтобы сразу после те вновь рассыпались на лоб, касаясь ресниц. Чтобы в задумчивости провести пальцами по нежной коже нижней губы и в конце прикусить кончик пальца. Когда приходит Изуна, Тобирама не дает ему возможности отвлекать Мадару от более важных вещей, и, развернув его спиной к столу Хокаге, с неприсущей ему добросердечностью принимается выслушивать. Расположение оказывается крайне удачным — можно не отводить глаз от Изуны, но и также за его плечом не упускать ни единого движения со стороны Мадары. А посмотреть там и правда есть на что. Учиха выглядит слишком похожим на себя прежнего, на того Мадару, которому нужно было каждый день отстаивать свой клан, которому нужно было беспрерывно сражаться за «свое». Но сейчас все его внимание направлено на брата и Тобираму, и его тяжелый взгляд кажется почти неуместным. Тобирама решает подлить еще масло в огонь, точно зная, что Учиха такое не простит. Точно не простит чего-либо, что может коснуться его брата. Он хорошо помнит тот самый первый раз, когда его голову впервые посетили неугодные мысли из-за Учихи. И, пользуясь воспоминаниями, он производит их почти идеально, будто скопировав шаринганом. Тобирама, изо всех сил не отрывая глаз от Изуны, позволяет себе откровенную усмешку, демонстрирующую белоснежные зубы — благо рассказ младшего Учихи оказывается и правда забавным и казусным. Он, не моргая, будто боясь пропустить любое движение со стороны Изуны, высовывает кончик розового и блестящего языка и медленно проводит им по верхней губе, оставляя влажную дорожку слюны. — Хватит, — рычит Мадара, и Тобирама наконец позволяет себе прямой взгляд на него, наслаждаясь реакцией. — Изуна, тебе пора. — Но мне же нужно, чтобы… — У тебя полный карт-бланш, поступай, как хочешь, — буравя глазами Сенджу, бросает глава клана Учиха. Изуна бурчит недовольства о ненормальном трудоголике себе под нос, но послушно покидает рабочее пространство. Тобирама непринужденно возвращается на свое место и берет еще один документ, когда Мадара срывается и за мгновение оказывается нависающим над его столом с другой стороны. — Что это было? — О чем ты? — он мог бы вновь состроить невинность на лице, но губы с удовольствием растягиваются в усмешку, что совершенно перечеркивает вид блаженного неведенья, что звучало в вопросе. — С Изуной. Что это было? И твое поведение — ты ни разу не противоречил мне сегодня. Что это всё значит? — почти выдавливая из себя слова, будто ему что-то мешает говорить, спрашивает Учиха, грозно упираясь руками о стол. — Не понимаю, о чем ты, — чуть запрокинув голову, чтобы смотреть прямо в глаза, Тобирама продолжает тянуть усмешку. И не сдерживается. Он берет купленную заранее стеклянную бутылочку, открывает ее и, не отрывая взора от темнеющих сверху глаз, прикладывает горлышко к губам. Когда белесая жидкость чуть проливается, Тобирама отставляет бутылку в сторону и опускает голову, глядя на капли, что стекли на черную ткань одежды. Оттянув рукой кофту в районе груди, он подносит ее к лицу, используя вместо салфетки, совершенно не заботясь о том, что оставляет на ней еще больше белых разводов. И, конечно, совершенно не заботясь тем, что своим действием оголяет тонкую полоску кожи живота. Конечно, он не смотрит на Мадару. Оно и не нужно — жжение от его взгляда ощущается на физическом уровне, тут и сенсором не нужно быть. Учиха ничего не говорит и молча возвращается к работе. Но даже спустя полчаса Тобирама замечает, что тот все прошедшее время сидит, просто уткнувшись невидящим злым взглядом в один свиток. Со стороны кажется, что он почти не дышит. Еще немного побросав косые взгляды, Тобирама приходит к заключению, что идеальным этот день сделает посещение лаборатории. И причин откладывать ту часть работы, что всегда делала его немного счастливее, он не находит, и оставляет Мадару вариться в своем негодовании в одиночестве. Чувствуя себя отомщенным, Сенджу заходит в лабораторию. Ведь, если Учиха предполагал, что его приемы подействуют на нем, значит, это взято с личного опыта? Значит, подобное работает и на самом Мадаре. И, если Тобирама не разучился полностью разбираться в человеческих реакциях, подтверждения своей теории он только что получил. Победить врага его же оружием — бесценно. И не важно, что он так не избавится от преследовавших его воспоминаний о провокациях Мадары. В разработке новой техники Тобирама не замечает, как проходит час. Но витавшее спокойствие, наполненное хрупкостью из-за работы с чакрой, моментально развеивается, когда на сумасшедшей скорости, больше подходящей для погони, к нему приближается до мелочей знакомая огненная чакра. То, что ее владелец направляется именно к нему, почему-то не вызывает никаких сомнений. — В приличном обществе принято стучать, прежде чем войти, — специально не поднимая головы от вырисованных печатей, что никак не хотят сложиться в нужную комбинацию, приветствует Тобирама нежданного гостя. Инстинктивно чувствуя исходящую горячими волнами злость, Тобирама внутренне ликует — как же мало, оказывается, в Учиха терпения. Даже одного дня не выдержал — примчал разбираться. За себя становится чуть менее стыдно. Неспешно откладывая кисть и чернила, Тобирама, с не присущей ему ленностью, поднимается и делает несколько шагов. Лучше сейчас покинуть лабораторию, чтобы ненароком, если дело все же дойдет до драки — а приближающуюся кульминацию он чувствует каждой клеткой тела — ничего не разбить и не разрушить устоявшийся порядок. Но ему не дают дойти и до середины помещения. Мадара грубо, как принято лишь в подворотнях, толкает его к стеллажу, сплошь уставленному свитками и склянками с реактивами, и, схватив за грудки черной водолазки, вжимает до боли от соприкосновения с грубыми полками. — Разве так принято себя вести исполняющему обязанности Хокаге? — усмехается Тобирама, надеясь, что Учиха полностью поглощен своими эмоциями и не способен заметить, каких сил ему стоит оставаться спокойным и не пытаться дать явный отпор. — Это не честно — уходить после того, что ты сделал, — сквозь зубы давит слова Мадара. И Тобирама не отказывает себе в удовольствии насладиться его прищуренными потемневшими глазами, нахмуренными бровями, что изогнулись черными дугами, и по которым хочется провести пальцами. Конечно, чтобы после этого вцепиться в его волосы и откинуть подлеца за шевелюру подальше от себя. — Не я первый это начал, — пожимает Тобирама плечом. От его простого движения Учиха дергается, словно от тока, и Сенджу на мгновение мерещится, что тот и правда сейчас бросится и вопьется зубами в его плоть. — Но уходить после того, как довел меня до такого состояния… Мадара не договаривает, и у Тобирамы так и рвется вопрос: «Какого?», но он не успевает открыть и рта, как Учиха стремительно падает на колени и беззастенчиво берется за завязки на штанах. Тобирама и представить себе не мог, что можно одновременно яростно смотреть человеку в глаза и пытаться расстегнуть ему штаны. На секунду становится боязно за сохранность своего мужского достоинства, что оказалось в непосредственной близости от гневных рук Учиха. Но в черных глазах, пышущих прославленной яростью огненного клана, он наконец разбирает и второе чувство, что все это время оставалось ему непонятным. Голод. — Что ты… — То, на что ты намекал весь чертов день, Сенджу, — с долей отчаяния, понимая, что переступает черту, рычит Мадара и рывком сдергивает штаны вместе с бельем. Тобирама прикрывает глаза, смотря на Учиху у своих ног сквозь ресницы. Его член бодро выпрыгивает, освобождённый от оков паркой одежды, и теперь в полной готовности гордо смотрит в лицо Учиха. Как так получается, что на коленях Мадара, а стыдно почему-то ему, Тобирама не может думать. — Ты явно не в себе, — хрипит Тобирама, понимая, что не в себе на самом деле сейчас именно он. И довольно основательно потерял в уме, раз вместо того, чтобы унизить Учиха, с ноги отбросить его к противоположному стеллажу — сделать хоть что-либо, что полагается для кровного противника, — вместо всего этого он не может перестать думать о том, что от его головки до лица Учиха всего семь сантиметров. — Ты прав, но это не моя вина, — вводит в ступор Мадара, пока под его жадным взглядом орган непроизвольно дергается от волн нетерпения. Он что, говорит о том, что в его положении на коленях и с лицом возле чужого паха виноват Тобирама? Немыслимо! Но действительно немыслимо становится в следующую секунду. Обхватывая член у основания крепкими пальцами, Мадара и не догадывается, что делает с Тобирамой, к которому никто прежде не прикасался. Стискивая зубы и пытаясь размеренно дышать носом, Тобираме кажется, что его бьет разрядами тока вдоль хребта, он думает, что даже этой незамысловатой недо-ласки для него уже слишком много — слишком много для человека, которому удалось только недавно впервые испытать оргазм. Но, видимо, Учиха мало таких издевательств, и он чуть поднимает голову и впивается все таким же темным взглядом в алые глаза Тобирамы. Зрительный контакт в контексте происходящего действует сильнее шарингана. Не смея отвернуться, не смея даже поднять руки, словно под гипнозом, Тобираму прошивает наслаждением на грани боли и сильнее врезает в стеллаж, когда Мадара одним уверенным, нетерпеливым движением раскрывает рот и заглатывает его член сразу на половину. Оба, полностью поглощенные происходящим, не уделяют и доли внимания звону склянок и падению свитков, потревоженных Сенджу. Чувствуя, как горят скулы под взглядом внимательных безумных глаз, Тобирама теряет остатки контроля и хватает черные волосы в кулак, заставляя Мадару двигаться, и насаживая его голову до конца. Ноги становятся ватными, колени подгибаются, а пальцы сжимаются, когда Тобирама чувствует прерывистое дыхание на своем паху. Он замирает на несколько мгновений, пытаясь моментально не кончить — и сам факт того, что он действительно может кончить от другого человека уже не кажется поражающим. Мадара, на удивление, отличается пониманием, возможно, тоже привыкая к наполнившему его рот объему, и прикрывает ресницами глаза. Глядя на его совершенно не напряженное лицо, искаженное голодной страстью, Тобираму бьет дрожью. Дрожью не страха, а лишь возбуждения — перед ним на коленях один из сильнейших людей их поколения, и вся эта сила, скрытая под тонкой кожей, сейчас полностью подчиняется ему. Тобирама чувствует себя так, будто смог обуздать дикий огонь. Он удобнее вплетает пальцы в тяжелые жесткие волосы, оттягивает и притягивает обратно, заставляя губы Учиха скользить по всей длине, пользуясь его полным подчинением. Но Мадара внезапно с силой отстраняется, чувствуя, что Тобирама близок к тому, чтобы сорваться с края. Он отстраняется, и Тобирама не имеет ни сил, ни мыслей, чтобы что-то сказать или возразить, полностью загипнотизированный раскрасневшимися губами, по которым проходится розовый язык. — Вкусный, — хрипло шепчет Мадара, целуя головку, и не спеша возвращаться к прерванному занятию. От его голоса Тобираме не становится легче и возбуждение не думает стихать, но его отвлекают грубые руки, которыми Учиха проходится по бедрам, оглаживает мышцы, и устраивает на ягодицах. Он, массируя, сжимая и раздвигая их, внезапно утыкается лицом под пупком, посылая по белой коже толпы мурашек. Тобирама сглатывает вязкую слюну, глядя, как с закрытыми глазами Учиха трется носом и губами по его животу, спускается, не отрываясь от кожи, ниже, целует в нежное и беззащитное место, где бедро переходит в пах. Продолжая одной рукой держаться за расшатанный стеллаж, вторую Тобирама выпутывает из волос и, не веря самому себе, проводит по черным бровям в разлет, самыми кончиками пальцев оглаживает горячую кожу скул и челюсти, все также не веря в то, что Мадара к нему так откровенно ластится. Мадара зарывается носом в короткие белые волоски в паху, шумно вдыхает, и резко устремляет поплывший взгляд Тобираме в лицо. Чтобы в следующую секунду, будто при сильной жажде, вновь обхватить ствол губами и медленно пропустить его вглубь. Чувствуя, как головка утыкается в заднюю стенку, Тобирама опускает руку и прикасается к горлу Мадары, чувствуя, как оно напряжено. Чуть сжав рукой и сбив тяжелое дыхание Учихи, он проводит ладонью вверх до подбородка. Впивается пальцами в пылающие щеки, чувствуя, как те втягиваются, когда Мадара ведет головой назад. Буквально впитывая то, с каким удовольствием и сосредоточенностью Мадара вылизывает и посасывает головку, Тобираме в голову врывается воспоминание, как он то же самое проделывал с мороженным. Как теперь он точно также отстраняется и обводит языком вокруг, вылизывает по всей длине, проходясь по венкам. Тобираме кажется, что его сердце сейчас разорвется, не выдержав такого Мадары — такого открытого, принимающего и одновременно дарящего удовольствие. Не выдержит его трепещущих стрелок ресниц и раскрасневшихся скул, его жадных рук, скользящих по телу. Он почти бережно зарывается в волосы на виске и собирает сзади в крепкий пучок. — Блядь, как же я хотел тебя попробовать, — шепчет Мадара, опуская одну руку себе между ног, и позволяя полностью забрать весь контроль. Задавая, наконец, быстрый рваный темп, погружаясь между красных припухших губ то до самого конца, то на половину, Тобирама закрывает глаза, полностью отдаваясь переполнявшим чувствам. Комната, полная летней духоты, полностью наполняется влажными звуками из-за рта Мадары и тяжелым дыханием. Со стеллажа катятся оставшиеся колбы, звучно разбиваясь о пол. Тобираме хватает несколько минут — из глаз брызгают слезы, и он кончает с такой силой, что становится почти больно. Сознание возвращается волнами, и Тобирама обнаруживает себя со спущенными штанами сидящим на полу напротив тяжело дышащего Мадары. Возможно, его бы окатило стыдом, если бы не явное пятно на штанах Учихи, которое служит прямым свидетельством того, что они в равном положении. — Неплохо, — первым нарушает молчание Учиха, натянув на лицо ухмылку и демонстративно облизывая губы. Тобирама моргает, прежде чем к нему приходит понимание, что тот все проглотил. — Так все те разы, это не была провокация или издевательство? И ты был серьезен? — пораженный одновременно и произошедшим, и догадкой, роняет Тобирама, рассматривая взлохмаченного Учиха перед собой. Это что же, он все взгляды Мадары по ошибке списывал на неприязнь и раздражение, а это было… было желание? — В каком смысле «издевательство»? — хмурит брови. — Ты больше года ходил ледяной глыбой и не давал и шанса как-то перенаправить наши отношения в иное русло. И я решил действовать иначе, — просто, будто все должно было быть ясно с самого начала, говорит Мадара. Но вдруг до него доходит смысл первого вопроса Сенджу, и весь он словно каменеет, с лица сползает усмешка и следы удовлетворения. — Подожди… ты думал, что я так «издевался», а сегодня ты… ты хотел просто отплатить той же монетой, отомстить? И поэтому так себя вел? — его голос становится все бесцветнее, а глаза приобретают незнакомое выражение, значение которого Тобираме совсем не хочется разгадывать. У Мадары не должно быть такого опустошенного и разбитого взгляда. — То есть, ты не хотел, а я, получается… Слушать дальше нет ни сил, ни желания. Да и объясняться — не совсем в правилах Тобирамы. Тем более, не может же он начать рассказ со слов: «Я впервые узнал, что могу получать оргазм, совсем недавно, а всё из-за фруктового льда…». Зная темперамент и мнительность главы клана Учиха, Тобирама решает как можно скорее закрыть данный вопрос до лучших времен. — Скажем так, я не рассчитывал, что все закончится этим. — Вообще-то, я планировал «этим» только всё начать, — явно расслабившись, Мадара вновь легко улыбается, рассматривая алую радужку глаз напротив. Тобираме нечего на это ответить, поэтому он просто решает сделать кое-что ещё впервые в своей жизни — поцеловать Мадару в раскрасневшиеся губы.