Андрей устал.

      Андрею не спится. Он, удобно сидя в мягком кресле, листает ленту социальной сети, изредка делая глотки из высокого бокала с бледно-жёлтой, пузырящейся жидкостью. Вздыхает — за стенкой шум, музыка, наполненные живостью и радостью голоса коллег. Черт бы их побрал, эти корпоративы.       Андрею не хочется праздновать. Он устал. Убежал, спрятался от всей той суеты, что преследовала его добрую половину месяца. Полки магазинов, уличные фонари, шумные гулянья на площадях — все пестрело, источало дух праздника. Это, кажется, начало немного подбешивать. Даже сейчас каждый пост в ленте — глупые мемы про Новый год, поздравления от совершенно незнакомых, неизвестных людей, ненужная суета. Рожков поморщился и отбросил телефон на стол, стоящий рядом. Усталость охватила его тело, и он откинулся на спинку кресла, пустым взглядом уставившись в потолок.       В дверь тихонько постучали. Мужчина не успел даже моргнуть — кто-то очень наглый прошмышнул в кабинет, не дождавшись разрешения. Слава. Его Славочка. В невыносимо глупой шапке деда Мороза, с красно-желтой мишурой на шее, в расстегнутой на пару верхних пуговиц рубашке. Слегка поддатый и непривычно тихий.       Слава был тем самым человеком, что заставит Андрея вскочить даже со смертного одра и пуститься в пляс. Он сводил с ума своей нежной, вечно влюблённой улыбкой, ласковыми, такими нужными прикосновениями, тактичностью и был единственным, кто не сходил с ума из-за Нового года.       — Здравствуй, Андрюш, — мужчина плотно закрыл за собой дверь, плавно подходя к креслу и садясь на его подлокотник. — подумал, вдруг, шампанское закончилось, — извиняющимся за нарушение одиночества голосом пробормотал Мясников, не сводя с лица всё ту же глупую улыбку и протягивая непочатую бутылку. Андрей поднимает взгляд, безмолвно, одними губами говоря «спасибо», сталкивается с голубыми глазами напротив и тонет. Тонет уже тысячный раз, а все равно как в первый. Ражик осторожно касается пальцами чужой руки. Не спугнуть бы. Боится, хотя знает — Славочка не сбежит, Славочка любит, любит до боли в сердце, до покалывания пальцев, до приятной щекотки в районе живота. Знаем, проверяли — как-никак, лет десять уже вместе. Тёплая кожа резко контрастирует с холодными шершавыми пальцами, Мясников отставляет бутылку на стол, рядом с некогда брошеным телефоном, и переплетает руки, поглаживая большим пальцем по костяшки. Они оба молчат — кажется, что окутавшую их любовь можно спугнуть лишним словом.       Время замирает. Шум и громкая музыка перестают надоедать. Сейчас самое главное — та маленькая тактильная поддержка, что ему оказывают. А ещё — желание большего.       Хочется касаться. Слава понимает — по умоляющему взгляду, пальцам, сжимающим фаланги — и лёгким движением пересаживается на тёплые колени. Невероятно лёгкий для своего роста, почти невесомый, он прижимается губами к чужому лбу, освобождая руку и кладя её на чужой затылок. Андрей неспеша ведёт пальцами по груди, сквозь ткань чувствуя выпирающие от худобы ребра, впалому животу, спускается ниже, подхватывая за бедра и подтягивая ближе к себе. Телом к телу, душа к душе. Он утыкается носом в яремную впадинку, вдыхает запах тёплой кожи, пальцами пробегая по тронутому сколиозом позвоночнику. Ладонью второй руки поглаживает бедро, чувствуя, как под рукой стыдливо горит кожа.       Тепло такого родного тела дарует чувство безопасности и прогоняет тоску, тяжёлым облаком нависшую над головой. Мясников ласково перебирает на затылке светлые волосы с проблесками седины, оставляет лёгкий поцелуй на макушке, а потом пальцами осторожно берет за подбородок, заставляя Андрея запрокинуть голову и покрывает поцелуями нос и горячие щеки. «Люблю, люблю, люблю!» пело каждое прикосновение, заставляя Андрея задохнуться, утонуть в с новой силой накрывающих чувствах. Он беззвучно счастливо смеётся и жмётся губами к чужому рту.       Нетронутая бутылка осталась стоять на столе.