Дела семейные

Снег хрустит под подошвой грубых ботинок и самую малость заваливается внутрь, обдавая щиколотку холодом. Колпакова морщится, ускоряясь – ей все еще страшно и некомфортно возвращаться сюда, но выбора нет. Никогда не было. Ни в детстве, когда ребят за ручку уволакивали мамы, ни в юности, когда денег было неприлично мало, чтобы позволить себе снять однушку. Ни сейчас, когда пакеты передавливают пальцы рук, а на дворе 31 декабря. Дверь открывается быстро и внезапно. Девушка несколько секунд стоит с занесенной для стука кулаком, одергивается, пока мама ускользает вглубь дома, не закрывая дверь. Дом. Внутри немного прохладно и все совсем другое. Она мажет пальцами по косякам, новым – и все же обшарпанным – обоям, трогает коричневое кресло, не решаясь присесть – рады ли ей здесь? Все-таки за десять лет поменялся не только интерьер дома, но и вся их семья в принципе. – Ты надолго? – интересуется мать, и хотя в ее тоне не чувствуется враждебности, Евгения прикусывает губу и отводит взгляд. – Нет, я так… проведать. Минут на пятнадцать заскочила, а потом по делам поеду. Мама понимающе кивает, отодвигает стул у кухонного стола. – Ну, значит, почаевничать успеем. Девушка присаживается. О том, что она больше любит кофе, не говорит – незачем портить момент. Кажется, стоит ей только дыхнуть как-то не так, и магия испарится. Евгения играет с заусенцами на пальцах, невольно бросает взгляд на худые руки матери. На маму больно смотреть – она заметно изменилась, немного ссохлась и очень сильно устала. Под глазами залегли мешки, морщины прорезались сильнее, а улыбка все такая же теплая. Под такой маминой улыбкой неосознанно ссутуливаешься. Под такой маминой улыбкой неосознанно из тридцатилетней Евгении Колпаковой превращаешься в пятнадцатилетнюю Женьку. – Ну как ты? – кипяток заливает чайные пакетики, несколько капель случайно обжигают запястье. Не мамино, конечно же, хорошо, что не мамино. – Так редко к нам приезжаешь, а звонишь еще реже… – Да я вся в работе, ты же знаешь, – Женя вяло отмахивается, притягивает к себе кружку, прикладывается к ней ладонями. – Лучше расскажи, как ты. Как вы. Мама ненадолго отходит от стола, отворачивается, рыщет что-то по ящикам. Совсем неудивительно, что такая привычка убегать от ответов перешла и к Жене. Как и другие прелести семьи Колпаковых, разумеется. – Угощайся, – легко ставит маленькую корзинку с конфетами. На нее таращится глупыми глазами нарисованная корова. Женя хмыкает – давно она таких конфет не видела, но вкус запоминается надолго. На всю жизнь, наверное. Тем не менее, к конфетам она не притрагивается, громко серпает чаем, прям как… – Какие люди и без охраны. ...отец. – И тебе привет, пап. Александр Колпаков почесывает отросшую бороду, проходит к своему месту, садится прямо напротив. Женя осторожно косится на часы. Поскорее бы пятнадцать минут истекли и не было бы нужды находиться здесь. Мама все еще вертится, из кожи вон лезет, даже предлагает попробовать пару салатов, которые наверняка строгала с самого утра – в этом девушка не сомневается. Не сомневается и в том, что эта их напряженка с папашей не закончится, пока кто-то из них, наконец, не сдохнет. Женя заставляет себя задрать подбородок вверх и стойко выдерживает испытывающий взгляд. Забавно, что в ее памяти он остался таким же – слегка поплывшим в силу возраста и алкоголя, с мутными строгими глазами и неопрятной стрижкой. Разве что сейчас волос седых побольше, особенно на висках, и рубашка другая, в клетку. Отец усмехается тихо, первый отводит глаза, тянется к уже предложенной мамой кружке. Наверное, все эти посиделки можно было бы назвать уютными, домашними даже, но язык у Жени не поворачивается – она слишком много видела в свои десять лет. Слишком хорошо помнит, как мама замазывала синяки тональным кремом, прежде чем отправиться на работу. Слишком хорошо помнит, как папаша прикладывался к бутылке. Впрочем, она тоже не святая, так что не может их осуждать. Не позволяет самой себе. – Все еще в мусарне работаешь? – отец улыбается сыто, довольно. Совершенно точно помнит, как выносил мозг дочери и пытался склепать из нее в лучшем случае экономистку, в худшем – швею, как «твоя непутевая мамаша». – Работаю. Женя тоже это помнит, и улыбка ее в разы злее. И хотя чувство вины и стыда преследует ее с самого детства, ее работа – одна из немногих вещей, за которые она благодарит Бога. И пусть папаша, хоть трезвый, хоть пьяный вдрызг, изрыгнет из себя еще кучу говна и оскорблений – ей плевать. Не папаша нашел ее почти откинувшейся от передоза в каком-то темном переулке, а полицейский Роман Королев. Не папаша привел ее в чувства и помог выкарабкаться, а Роман. Рома. – Уже уходишь? – жалобно тянет мама, как только Женя подрывается из-за стола. Колпакова-младшая бурчит про «дела», подхватывает пакеты с пола, торопливо раскладывает содержимое на столе. Алкоголь не трогает – с этим папаша справится сам, у него и его цирроза печени отлично получается. Женя шустро разбирается с продуктами, в последнюю очередь вынимает ананас. Женя помнит, как в двенадцать лет им хватило денег на душистые мандарины и небольшой, но вкусный ананас. От мандаринных косточек приходилось отплевываться, а вот вязало во рту знатно, ничем не перебьешь, но ей все равно понравилось. Маме, широко улыбающейся и называющей ее свинюшкой, тоже. Женя напоследок крепко обнимает женщину, которая, несмотря на внешнюю хрупкость, стискивает ее со всей маминой любовью и звонко чмокает в висок. Еще мама берет с нее обещание почаще звонить и приезжать, и Женя, пожимая руку отцу, соглашается. Уходить приятнее, чем возвращаться. Она ненадолго задерживается у калитки, цепляется взглядом за пустующую конуру – когда-то давно оттуда выбегал ее пес Барсик. Ей было слишком мало лет, чтобы знать, что это кошачье имя, а теперь уже поздно что-то менять – пса давным-давно нет в живых. Порой она скучает по его дворняжьей морде, даже порывается подобрать какого-нибудь щенка на улице, но все проходит, как только она оказывается дома. Дома тепло и ярко, дома ее ждут Салима и их годовалая кошка – кто ж знал, что ее татарка так сильно любит все семейство кошачьих. Моргнуть не успеет, и Салима притащит в дом какого-нибудь тигра. – Ты успела к салату, – Усманова вытирает руки кухонным полотенцем, чтобы поскорее прижаться телом к еще не успевшей раздеться Жене, – а если подождешь еще немного, то и к жульену. Салима невозможная. Салима невозможно прекрасна. Терпит ее закидоны (и периодически выбрасывает свои, скорее всего для статистики), принимает от и до, выбивает из ее правду и откровение мудрыми притчами и поцелуями. Салима – подарок свыше, не иначе. Жене повезло, что в тот вечер именно у учительницы младших классов Салимы Усмановой какой-то ублюдок попытался отнять сумочку. Жене повезло съездить ему по носу и получить адрес Салимы, а потом навещать ее часто и подолгу, чтобы вскоре остаться насовсем. Салима невозможно домашняя и чудесная, а еще по-дурному игривая и ластящаяся – куртка холодная, а она так и сгребает ее в охапку, немного дергаясь с непривычки. Женя утыкается лицом ей в шею, оставляет несколько мокрых поцелуев, слыша заливистый смех сверху. – Сильно заебалась? – Женя отодвигается, все еще держа ее в своих объятиях. И хотя вслух она этого не произнесет (тем более мат!), понятно, что Салима подзаебалась – ужин был на ней. Несмотря на то, что мусульманка вообще Новый Год не отмечает, она создает праздник ради любимой. Женя не заслуживает Салиму совершенно точно, но любит ее до усрачки. – Пойдем, я помогу, – Колпакова наконец избавляется от дутой куртки, чешет красный нос, – но только ты командуй, а то у меня руки из жопы растут. – Куда же я денусь, фәрештәм, – горячая ладонь обхватывает кисть и мягко тянет на кухню. До Нового Года еще почти четыре часа, но никто из них не бесится и не кромсает в жуткой спешке собственные пальцы. Женя косячит, как и предупреждала, и широко улыбается, когда Салима наигранно возмущается и помогает справиться с чисткой картошки. Шустрая бенгалка Лапа, чем-то похожая на Евгению (только по заверениям Усмановой, сама Женя спорит), маячит рядом, трется мордочкой о ноги и со скуки играет с какой-то веревочкой. До Нового Года еще почти четыре часа, а потом у них останется все время этого мира, чтобы насладиться обществом друг друга в общей постели. Главное, чтоб Захар не заявился домой раньше положенного.