i wanna lose you (just to find my way back to you)

Снег. Белый, резкий. Яркий настолько, что больно глазам. До сих пор облачно: вероятно, позже пойдёт снова. Казуха отходит от окна и слегка дёргает полупрозрачные шторы навстречу друг другу. Свет с улицы падает сквозь них на пол, но уже не кажется таким холодным. Казуха перебирает босыми ногами к кружке с уже подостывшим фруктовым чаем, который на вкус ещё хуже, чем был до этого. Казуха несильно кривится от оставшегося на языке послевкусия и, не убирая из рук чашку, чтобы хоть как-то согреться, берёт со стола тетрадь. Ему стоило бы одеться потеплее для такой погоды. Задуматься Казуха об этом не успевает: его мысли перебивает громкий и непрекращающийся стук в дверь. Ещё раз взглянув в сторону окна, снег за которым своей толщиной и блеском не позволяет разглядеть что-либо дальше соседнего дома, Казуха с лёгкой дрожью, с каждым шагом по холодному полу становящейся навязчивее, плетётся к двери. Там он кладёт тетрадь на подставку для ключей, берёт кружку другой рукой и, щёлкнув замком, открывает дверь, ёжась от холода, который пробегает по ногам до колен, когда дверь распахивается до конца. На коробку относительно большого размера Казуха обращает больше внимания, чем на того, кто её держит. — С рождеством, Казу-чан! Казуха не успевает ответить, как коробка (и тот, кто её держит) оказывается внутри, а дверь — закрытой. Рождество… Казуха не помнит, когда последний раз его праздновал. Не то чтобы ему неинтересно, но… Да, ему неинтересно. По крайней мере, у него есть причина не брать во внимание общепринято семейные праздники. Казуха берёт в руки протянутую ему коробку и больше с вопросом, чем с любопытством, смотрит то на неё, то ещё куда. — Что за суета? — спрашивает, наконец, он. Томо отвечает ему почти обиженным взглядом, но быстро расслабляется и улыбается скромной, тёплой улыбкой, которая нравится Казухе своей беспечностью. — Я хочу провести Рождество с тобой, — просто объясняет Томо и пожимает плечами, — здесь тускло, и я принёс пару еловых веток и украшения, — он кивает на коробку в руках Казухи, — правда, там не всё могло уцелеть… Я упал несколько раз, пока шёл. — В такую погоду опасно выходить из дома, Томо, — Казуха наклоняет голову набок, стараясь придать своему тону недовольство легкомыслием, — к вечеру начнётся метель, ты думал об этом? — Я думал о том, что хочу провести с тобой Рождество, — повторяет Томо, и Казуха, будто забывшись на мгновение, верит словам и оставляет эту тему. Ему приходится смириться. Томо упёртый и целеустремленный. И, хоть Казуху и греет мысль о том, что его друг захотел провести с ним забытый праздник, ему в той же степени боязно от того, какие испытания может принести его воля характера. Он мог бы замёрзнуть, потеряться в метели или застрять в снегу, или… Казуха встряхивает головой, чтобы прогнать ненужные волнения. В конце концов, Томо здесь. Вырезает какую-то ересь из бумаги, по очереди передавая Казухе белоснежные фигуры, которые нужно развесить по стенам. Его не волнует, что это непрактично, и уже на следующий день всю бумагу придётся снимать, прятать или даже выкидывать. Казуха решает тоже об этом не волноваться. Он задумывается о чём-то своём, без слов наблюдая за Томо и периодически забирая из его рук новую фигурку. Казуха рассматривает ровные края и узоры, вырезанные в середине, чтобы получался силуэт, и отчего-то вспоминает о своей тетради, которую оставил возле двери. В голову приходит несколько строк. Он смотрит на Томо ещё раз, поражаясь той сосредоточенности, с которой маневрируют ножницы, и неосознанно довольно прикрывает глаза. В празднике ему всё ещё ничего серьёзного не видится, но проводить его не в одиночку начинает нравиться Казухе больше, чем он думал. От еловых веток пахнет чем-то забытым. Казуха несколько раз натыкается пальцами на острые иголки, когда пытается удержать их в руках, что заставляет Томо забрать душистые тёмные ветки и самостоятельно найти им место. На зелёные иголки он вешает разрисованные вручную игрушки — всего несколько штук, но вписывающихся естественно и полно. Казуха перебирает оставшиеся в коробке вещи и находит упаковку свечек, от которых еловый запах совсем не такой, какой остался на его руках после настоящих веток: он более горький и искусственный, концентрированный. Казуха кладёт свечи обратно в коробку и прикрывает чем-то другим, чтобы Томо вдруг про них не вспомнил. Начинает темнеть. Уличный свет, отражаясь от снега, красит небо в оранжевый и уже не так сильно бьёт по глазам. Томо, закончив с украшениями, переводит взгляд на снова стоящего у окна Казуху, который, насколько можно понять, неспеша пишет что-то в нетолстой тетради. Его волосы слегка растрепались и неаккуратно лежат на спине — Томо хочется к ним прикоснуться и по непонятным причинам чуть сдвинуть набок. Его взгляд загорается без собственного ведома, и глаза наполняются чем-то блестяще тёплым, когда он ловит лицо Казухи в оконном отражении. Внутри начинают проскальзывать тени от только что появившегося тусклого уличного освещения. — Пойдём прогуляемся за молоком данго? — хоть это и звучит как вопрос, Томо больше излагает свои намерения, чем спрашивает. Казуха, прежде чем вздохнуть, приподнимает брови. — Снег пошёл, — говорит он. Как раньше и предполагалось. Казуха знает, что любой его довод не выходить наружу останется проигнорированным. — В такую погоду ничего не… — Одевайся теплее, Казу-чан. На улице прохладно и скользко, — перебивает его Томо и хитро улыбается. Неисправимый. Прохладно и скользко. Вероятно, температура ниже нуля, и «прохладно» — уместное слово лишь для Томо, которому нипочём любой холод. Казуха, напротив, плохо переносит непогоду. Обычно он старается переждать до момента, когда температура вернётся к нескольким градусам тепла, чтобы снова почувствовать себя лучше, и редко без необходимости позволяет себе намокнуть под снегом. Томо сам по себе кажется каким-то из ряда вон выходящим исключением, против которого Казуха не может и не хочет ничего делать. Его действия не против воли — они от желания провести с Томо чуть больше времени, чем отведено судьбой. Казуха застёгивает крупные пуговицы своего пальто, укладывает воротник поплотнее. Снова смотрит на Томо, а затем ещё раз косится на тетрадку, в которой уже писал, когда стоит у выхода. Казуха прячет руки в карманы и уже начинает чувствовать холод, которым продрогнет сразу, как откроется дверь. В глазах у Томо читается какой-то вопрос, и он хмурит брови. Казуха останавливается на пороге, замирает на месте и ждёт объяснения, которое, он уверен, будет, просто чуть позже, когда Томо сам поймёт, что именно его беспокоит. Он поправляет широкий тёплый шарф на своей шее и тут же загорается. — Замёрзнешь, Казу-чан, постой минуту, — просит он, а затем возвращается ненадолго в комнату и забирает что-то из коробки. Что-то, чем ранее Казуха прикрыл странно пахнущие свечи, — вот так лучше! В его руках не больше, чем на две секунды, появляется длинная красная шапка с белым ободком и концом, которую следом он без раздумий надевает Казухе на голову. Хочется что-то сказать, воспротивиться, но все эти позывы разом рассеиваются, как только Казуха видит широкую, добрую улыбку и воздушный взгляд, которым Томо смотрит на него. Казуха толкает его на выход и запирает дверь. Холодно. Не так светло, как казалось в окне. Казуха перебирает ногами, хоть и не смотрит вниз, и замечает начинающий медленно падать снег. До того, как начнётся метель, осталось не так много времени. Томо, сложив руки в карманы, смотрит куда угодно, кроме как под ноги, чаще всего — на Казуху и то, как он старается спрятать половину лица в воротник тканевого пальто, которое для такой погоды совсем не подходит. На следы, оставленные на снегу, тут же ложится новый слой, с каждой минутой становящийся толще, и Казухе отчего-то становится холоднее. Томо, наклонив голову назад, разглядывает тучное небо и идёт рядом. Казуха понимает себя гораздо хуже, чем погоду. Его мысли переменчивее летнего ветра, в голове облачно и без осадков. Казуха редко делится переживаниями и идеями, иногда даёт хорошие советы и постоянно оказывается прав. У него нет никакой цели — только стойкие убеждения и слегка странные предпочтения, которые мало кому понятны. Казуха верит в судьбу. В предначертанное, в разные и несовместимые друг с другом вещи, во всё, что не касается его самого. Он знает, когда пойдёт снег и когда выглянет солнце, Казуха чувствует природу, но не самого себя. Томо ему полная противоположность. Его трудно сломать. Своевольный, свободный. Со взглядами отличными, но ничем не хуже тех, что есть у Казухи. Его несут ветер и собственные мысли, держит — неукротимое желание свободы. Томо не ведётся на чужие сказки и не навязывает никому свои, его мысли, в отличие от образа мышления Казухи, несутся течением и имеют направление. Томо уверен в том, что его ждёт, и верит, что всё можно изменить в любой момент, и в то же время ни к чему не стремится. Казуха никогда не встречал подобных ему людей — с огнём в глазах и сердце, с непоколебимой волей характера. Это его завораживает. На удивление, ближе к городу у нескольких продовольственных лавок горят лампы. Чем ближе, тем сильнее приходится поднимать ноги, чтобы не споткнуться о толстый и высокий слой снега. Томо это даётся гораздо легче: он выше и периодически незаметно улыбается стараниям Казухи быть как можно более осторожным. Уже стоя на чистой плитке, в нескольких шагах от продавцов, Томо подхватывает Казуху под руку и с ребяческим восторгом быстрее тащит его к лавкам, на которых диковинок намного больше, чем Казуха ожидал при такой погоде и праздничной неделе. Томо задумчиво рассматривает товар и на секунду поворачивается к лавке спиной. — Чего хочешь, Казу-чан? — спрашивает он, кивая на прилавок. — Не говори «домой», выбери! — Что-нибудь сладкое, — пожимает плечами Казуха. Не то чтобы он сильно хочет домой, нет, ему совершенно без разницы, где быть, если рядом с Томо. Если ему и холодно, то только от погоды, а не по каким-либо другим неинтересным причинам. Томо покупает гораздо больше, чем нужно для двоих (и никакого молока данго). Казуха не следит за разговором, который Томо заводит с продавцом, и отвлекается на фонари, которые горят вдоль всей торговой улицы. Большинство лавок закрыто, а людей можно пересчитать по пальцам одной руки. Казуха не знает всех, кому хочется ходить за покупками поздним вечером в метель, но знает Томо, которому нипочём холодный ветер, плохое освещение, высокие сугробы и скользкий пол, которого под снегом почти не видно. По дороге обратно под ноги смотреть уже попросту приходится, чтобы вдруг не оступиться. Может, Казухе нужна была именно эта прогулка. Странные, лишние мысли больше не заседают в голове, словно тают вместе со снегом на высоко подобранных волосах Томо, и Казуха отпускает их вместе со всем остальным. Чуть дальше впереди протоптанная тропинка, которая даже издалека кажется скользкой. Казуха не помнит, как проходил её, и слегка сводит брови, готовясь к новому шагу по льду. Меньше всего ему бы хотелось упасть, изваляться в снегу и замёрзнуть ещё сильнее. Томо же, напротив, его мнение совсем не разделяет, ставит нетяжёлую, но полную сумку куда-то в снег, и смело наступает на лёд. — Ты же сейчас упадёшь, — не веря предупреждает Казуха. В его голосе почти не слышно переживания, как будто он знает, что даже если Томо упадёт, то обязательно поднимется и попробует снова. — Не недооценивай меня! Вместе с этим Томо делает ещё один шаг вперёд и, оттолкнувшись одной ногой, скользит по льду вперёд. Казуха с недоверием наблюдает, и с каким-то облегчением вздыхает, когда по окончании своего пути Томо всё-таки остаётся на ногах, разводит руки и пожимает плечами. Казуха улыбается. Коротко и так непривычно, что Томо хватает доли секунды, чтобы это заметить и загореться ярче единственно фонаря, который освещает дорогу. Казуха, чуть подумав и всё-таки вытянув себя из сомнений, наклоняется к сумке, которая осталась стоять на земле, и, пока Томо пытается разглядеть с небольшого расстояния причину, вытаскивает руки из карманов и собирает немного снега, рассыпчатого и мягкого. Он совсем не лепится из-за температуры, но у Казухи получается кое-как соорудить небольшой шарик, с лёгкого разворота на пятках бросить его вперёд и попасть прямиком в третью пуговицу пальто Томо. Бросок получается несильным. Снежок тут же разбивается и ссыпается по ткани обратно на землю, а Томо смотрит взглядом удивлённым, почти шокированным. Казуха наклоняет голову набок, будто ждёт какой-то реакции, пока его руки продолжают краснеть от холода и растаявших остатков снега на них. Томо хитро улыбается, набирает в руки целую гору снега, даже не пытаясь что-либо из неё вылепить, и прямо хочет рассыпать её у Казухи над головой, но на последнем своём шаге поскальзывается, падает, и весь снег оказывается на его коленях. Казуха моргает раз, два… А затем заходится звонким, радостным смехом. Он, может, уже и не чувствует свои пальцы от холода, но собственный смех греет его сильнее любого толстого пледа. Томо греет его. Он почти обиженно швыряет Казухе в область колен горсть снега, которую подбирает возле себя, а потом, не задумываясь, тянет Казуху за край пальто так, чтобы он упал следом. Томо, конечно, придерживает его и ловит, чтобы Казуха вдруг не ударился о твёрдый лёд и не оказался с головой в сугробе. Казуха замолкает чуть больше, чем на секунду, и следом смеётся заново. Томо улыбается ему в ответ. — Я так редко вижу тебя счастливым, Казу-чан, — говорит он и тянется, чтобы поправить шапку Казухи, которая слезла почти до середины его глаз. Счастливым... Да, именно таким Казуха себя ощущает, валяясь в снегу посреди вечера и чувствуя холодные пальцы Томо, которые заправляют его вылезшие волосы обратно под шапку. Казуха не смеётся больше, но не перестаёт улыбаться. Он заглядывает Томо в тёплые, наполненные искренностью глаза, а затем переводит взгляд выше. — Смотри, как красиво, — спокойно произносит Казуха, глядя на то, как кружится снег вокруг фонаря. — Да, точно, — отвечает Томо, ни на секунду не отводя глаз от Казухи, чтобы посмотреть наверх. Дома Казуха ненадолго засыпает сразу, как начинает согреваться. Он успевает написать около трёх строк в тетрадь, зачеркнув те, что писал днём. Томо, сидя рядом, не сразу замечает, что Казуха задремал. Он забирает тетрадку, поправляет плед, который съехал набок, и его глаза неспециально цепляются за написанное. Не секрет, что Казуха часто излагает свои эмоции через короткие строчки. Томо читал несколько из них, признаваясь, как сильно Казухе идёт этот талант. Чернила в его руках настолько уместны, насколько в волосах гуляет ветер при осенней прогулке по побережью. Томо хочет гулять с Казухой по побережью и хочет этот ветер. Слова Казухи изящны и выразительны, не яркие, но запоминающиеся, как он сам. Томо невзначай крутит карандаш в руках, пока задумывается, снова и снова читает то, что написал Казуха, и не замечает собственных движений. Он слишком далеко в своих мыслях. В комнате догорают две свечи и становится темнее; Томо приходится встать за новыми. Он знает, что в коробке лежат пахучие и горящие ярче любых имеющихся, но он видел, как сильно они не понравились Казухе, и оттого зажигает обычные и ждёт, пока они разгорятся. От них идёт яркий свет, наполняющий комнату, и тепло, если сесть поближе. Прямо как от Казухи. Томо улыбается собственным мыслями, снова смотрит на плед, которым укрыт Казуха, и ненароком касается его руки. Холодная. Должно быть, он и вправду замёрз. Томо встаёт, чтобы заварить чай и хотя бы так предложить Казухе согреться. — Ты нарисовал? — глупый на первый взгляд вопрос задаёт проснувшийся Казуха. Перед глазами ещё немного мыльно, но даже так он замечает небольшой рисунок на краю страницы, где совсем недавно чёркал буквы. Прямо под ними пара людей: у них не нарисованы лица, только очертания одежды, волос и рук, которые держатся друг за друга. Разница в росте довольно заметна. Томо нечасто рисует: для него это скорее лёгкое развлечение. Он не вкладывает в свои рисунки столько же смысла, сколько Казуха — в свою поэзию. Это не тот способ, которым Томо самовыражается, но тот, через который ему проще всего избавиться от накативших в моменте эмоций. Казуха любит его рисунки. Они простые, понятные и рассказывают истории не менее увлекательные, чем целые книги. Линии у фигур нечёткие, контур едва ли вырисовывается, но общая картинка всегда видна и выражает собой то, что лежит у Томо на душе. Казуха рассматривает рисунок, бежит глазами по следам карандаша и как-то совсем не хочет отрываться. Ему нравится думать о своём, глядя на пару людей, которые, кажется, представляют собой немного больше, чем обычных лирических героев. Томо пожимает плечами и садится рядом, но на полу, хоть рядом с Казухой и полно места. Он ещё раз заглядывает в тетрадку, перечитывает строчки и слегка смущается: посыл его рисунка по отношению к ним слишком очевиден. Казуха видит в Томо романтику, которой не хватает, и искренность, которую легко потерять. Он держится на руках и сползает на пол, чтобы сесть ближе. Его мысли снова уносит ветер, но в этот раз они необычно спокойны и просты, без тревог о всяком и беспричинной тоски. Казуха невзначай замечает за собой изменения: когда Томо рядом, всё остальное кажется сущим пустяком. С ним намного проще. Легче. Томо ведом своими желаниями и не боится их, он видит возможности и следует за ними. Он смотрит открытым, любовным взглядом, будто дорожит Казухой больше всего на свете, и в его глазах никогда не теряется живая вера во всё то, во что Казуха не верит сам: Томо верит в него самого и себя. В нём есть всё то, что Казухе всегда хотелось найти среди своих бесконечных путешествий и исследований. — Нужно угадать вкус с закрытыми глазами. Кто больше угадает, тот и победил, — хмыкает Томо, пока держит в руках упаковку разноцветного драже. На лицевой стороне написаны все вкусы, которые он читает вместе с Казухой, чтобы немного облегчить только что придуманную игру. Казуха ещё даже не согласился, но ему без разницы. — Я начну. Это глупо. Томо точно в курсе, но всё равно протягивает руку, куда Казуха, помедля немного, кладёт пару конфет одного цвета, которые Томо не видит: его глаза закрыты, а вторая рука лежит сверху для надёжности. Когда Казуха касается его ладони, Томо на мгновение кажется, что между пальцев бежит небольшая электрическая дрожь. Ему очень хочется задержать это прикосновение, взять Казуху за руку и не отпускать до самого конца, пройти с ним огромный путь и никогда не оглядываться назад. Хоть глаза Томо и закрыты, они всё равно всегда будут смотреть только на Казуху. На языке крутится непонятный вкус, похожий на смесь ягод, которые знакомы Томо кисло-сладким оттенком и лёгким запахом свежих яблок. Он перекатыват драже во рту, стараясь лучше распробовать вкус, и ему перестаёт казаться, что это что-то хорошо знакомое. Больше похоже на иноземное, слегка концентрированное. — Шелковица, — говорит Томо. Вкус знаком ему плохо: шелковицу он пробовал давно, но лёгкая кислота ему помогла. Казуха смотрит на упаковку, ещё раз читает надписи на ней и кивает. Томо довольно улыбается и забирает драже у него из рук. — Твоя очередь! Закрывай глаза и не подглядывай, — Казуха вздыхает и закрывает глаза. Томо, взглянув на руку, которую Казуха протянул вперёд, слегка улыбается. Вместо того, чтобы выбрать несколько драже, Томо берёт Казуху за протянутую руку, переплетает пальцы, а затем Казуха отчётливо ощущает вкус шелковицы. Он никогда её не пробовал, чтобы знать, но именно такой, должно быть, на вкус Томо, губы которого оказываются на его собственных. У Казухи перехватывает дыхание. Это не длится долго, и Томо ненамного отстраняется, что их губы могут коснуться ещё раз, если заговорить. — Какой вкус, Казуха? — негромко спрашивает Томо. С точки зрения игры это совсем нечестно: он знает, что Томо на вкус, как шелковица, после драже, которое он съел. Но об игре Казуха больше не думает. — Я не… Не распробовал, — отвечает он, — можно мне ещё одну попытку? — Жульничаешь, — говорит Томо, не имея это в виду. И вздыхает, — тебе повезло, что я влюблён, Казу-чан. Другой поцелуй получается трепетнее как минимум от того, что Казуха к нему готов. Томо касается его губ и ненадолго останавливается, чтобы продолжить на вдохе. От него больше не пахнет шелковицей, и Казуха чуть сжимает его руку, толком не зная, что делать дальше. Томо задерживается на его нижней губе, чтобы перехватить поцелуй, вкладывает в него больше желания и слов, которые понятны и слышны без того, чтобы быть произнесёнными вслух. Фантомная электрическая дрожь, которую Томо почувствовал ранее, теперь кажется совсем настоящей. Хочется улыбнуться, прижать Казуху к себе близко настолько, чтобы никогда не потерять, засмеяться, вдохнуть полной грудью и поблагодарить судьбу, в которую Казуха верит, за каждое из обстоятельств, что привели к этому моменту. Томо, осторожно стянув с волос Казухи тонкую резинку и позволив им упасть вниз, кладёт руку ему на затылок и, всё ещё держа его ладонь в своей, укладывает на пол, чтобы поцеловать чуть глубже. Он не чувствует никакого волнения — целовать Казуху кажется таким правильным, настоящим и нужным, что Томо совсем не задумывается ни о чём, кроме глаз Казухи, глубоко глядящих в его собственные. В них нет ни единого вопроса — только лёгкое озорство. Томо не может сдержать улыбку, оставляет на его губах ещё один короткий поцелуй и покрывает ими каждую щёку, заставляя Казуху тихо рассмеяться и прикрыть глаза, полные удовлетворения и спокойствия. Томо целует его со страстью, которую назвать простым желанием — кощунство; в его прикосновениях чуткость, в глазах — огонь, которым легко обжечься и который невозможно потушить. Казуха ему — кислород, которым и дышать, и гореть. К поздней ночи гаснут фонари и успокаивается метель. На окнах не задёрнуты шторы, а на кухне стоят недоеденный ужин и тишина, которую нарушает лишь редкий неизвестный треск. Казуха выходит на балкон, подрагивая от резкого холода, и замечает невдалеке нечто странное. Томо внутри продолжает чёркать что-то в тетрадке: Казуха знает, что он пытается написать хайку, хоть и ничего не смыслит в поэзии. — Томо, — негромко зовёт Казуха, но даже так Томо слышит и встаёт, чтобы подойти ближе. За мостом, на который Казуха смотрит, замёрзшее озеро. На нём следы коньков, несколько вырезанных колец для ловли рыбы, а под низом что-то переливчато сияет несколькими оттенками зелёного. Казуха не знает, что это, и не видел такого ранее, но блеск этот напоминает ему глаза Томо, сейчас слегка удивлённые и заинтересованные. Томо укутывает Казуху краями своего хаори, зная, как сильно он мёрзнет, тем самым притягивая к себе, и долго смотрит на озеро, разглядывая загадочное сияние. Он бы назвал это рождественским чудом. Томо целует Казуху между волос, крепче сжимая его в объятиях, и делится теплом. Летом он обязательно подарит Казухе каждую вечернюю прогулку у этого озера. — Мне не будет достаточно того времени, что отведено судьбой, чтобы быть рядом с тобой, — говорит Казуха, не двигаясь. Судьба. Томо хочет смеяться, когда слышит это слово, но не смеет. Что важно для Казухи, то важно и для него самого. Томо улыбается. У него, кажется, всегда есть ответ. — Ты моя судьба, Казуха. Я проведу с тобой столько времени, сколько ты мне позволишь, — выдыхает Томо ему на ухо и там же оставляет едва ощутимый поцелуй. Казуха ему отчего-то всем сердцем верит.