Двадцать четвёртый номер

Сонхва лежит на диване и пытается смотреть куда угодно, а не на большую картонную коробку, стоящую на журнальном столике, но раз за разом бросает на неё короткие взгляды, так и не одёрнув себя в последний момент. Хонджун обещал вернуться домой к семи, и Сонхва даже проверять не хочет, сколько минут осталось — скорее всего, слишком много, и ожидание от этого станет только невыносимее. Через секунд пятнадцать он ловит себя на том, что снова смотрит на коробку и, переворачиваясь на другой бок, снова себя ругает. Лучше изучать обивку дивана, чем злосчастный календарь, который нельзя трогать ещё чёрт знает сколько времени. Сонный Сонхва, поднимавшийся этим утром с кровати только для того, чтобы поцеловать уходящего на работу Хонджуна, а затем снова утонуть в одеяле, и представить себе не мог, на что соглашался. — Не открывай последний номер, пока я не вернусь, ладно? — улыбнулся тогда Хонджун и быстро поцеловал его в губы. — Это очень важно, Хва, очень. И, конечно, Сонхва тогда согласился. Когда он проснулся, первым делом пошёл к журнальному столику — потому что делал так на протяжении уже двадцати трёх дней, — и, только глядя на блестящую коробочку под номером двадцать четыре, он вспомнил, что вскрыть её надо вечером. Первые несколько часов любопытно почти не было. Он приготовил завтрак, посмотрел какое-то шоу с айдолами по телевизору, прибрался, поставил стирку. К обеду стало тяжелее, и пришлось заниматься всеми делами подряд, до которых никак не доходили руки — разгрести письма в почте, удалить ненужные документы по работе из памяти телефона (и застрять в галерее, пересматривая милые фотографии с друзьями и Хонджуном), поговорить целый час по телефону с Уёном, который зачем-то решил пойти в торговый центр и встать там в огромную очередь за подарками. Сонхва справлялся до шести вечера, ровно до сообщения, что Хонджун наконец-то выходит с работы и едет домой. Вот тогда любопытство заставило его сесть на диван и смотреть на самый замечательный подарок, который он когда-либо получал в жизни. Первого декабря, ровно двадцать три дня назад, Хонджун разбудил его на пятнадцать минут раньше, чем они обычно просыпаются, чтобы отвести за руку к огромной белой коробке с кучей маленьких разноцветных отделений внутри, которая откуда-то взялась в их гостиной. Отделений оказалось двадцать четыре, на каждый день декабря до Рождества. И в каждом из них было что-то для Сонхва. Это до сих пор кажется безумно смущающим — получать каждый день по маленькой, или не очень, вещи, которую Хонджун подготовил специально для него. Иногда подарки даже не вмещались в коробку, и тогда внутри лежали милые записки с указаниями, где нужно искать — первого декабря Сонхва вытащил бумажку с нарисованным на ней медведем и нашёл плюшевого мишку в кухонном шкафчике. А третьего числа его ждал набор из различных пен для ванны на раковине. Каждое воскресенье месяца он получал ароматические свечи; ставил их на комод в спальне и зажигал, чтобы валяться в кровати с Хонджуном в обнимку в какой-то особой романтической обстановке. И только к пятому номеру Сонхва понял, что не все подарки будут милыми. Некоторые из них будут доводить до дрожи в пальцах и горящих щёк, как, к примеру, та охлаждающая смазка, которую он всё не решался купить и которую они опробовали в тот же вечер. Воспоминания о коробках под номерами «девять», «тринадцать» и «девятнадцать» будут ещё долго заставлять его краснеть, потому что каждый предмет оттуда прекрасно разнообразил их интимную жизнь — как портупеи, так и повязка на глаза во время самого нежного секса в его жизни. А анальная пробка с меховым хвостом заняла отдельное место в ящике их прикроватной тумбочки. Седьмого числа Сонхва получил свой первый купон. На плотной бумаге, украшенной от руки нарисованными звёздочками, было написано: «Пак Сонхва имеет право воспользоваться данным купоном и получить массаж (эротический в том числе) в любое время! Срок действия: неограничен», и мелким почерком на обратной стороне — я очень тебя люблю. Ещё два таких он нашёл позже — на принудительную уборку, от которой Хонджун не имел права отказаться, и на двадцать поцелуев на каждой доступной поверхности их квартиры. В двенадцатом отделении пряталось приглашение на свидание в любимый ресторан Сонхва, а в пятнадцатом — на ночь кино в их гостиной, для которой он сам может выбрать фильмы. Семнадцатое декабря Хонджун был обязан провести абсолютно голым, и это был лучший в году совместный выходной. Десятого числа Сонхва завтракал в постели аккуратно порезанным сэндвичем и яичницей с разбитым желтком и ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Те же мысли у него были, когда он по пути на работу кутался в шарф из четырнадцатого номера и когда доставал из морозилки ведёрко любимого мороженого, подаренного позавчера. Ему просто не о чем больше мечтать — Хонджун нашёл время не только подготовить для него целый календарь с подарками, но и выполнять каждое его требование. И ожидание от последнего номера сводит его с ума. Потому что там что-то особенное — иначе почему Сонхва не мог вскрыть его один? Хонджун хочет посмотреть на его реакцию? Или там что-то, что может сделать только Хонджун? Или- Он садится на диване и трёт глаза. Календарь издевательски смотрит на него с журнального столика, и хочется скрыться от него куда-нибудь. И только Сонхва принимает взрослое решение спрятаться на кухне и доесть остатки мороженого, как слышит щелчок замка в коридоре. — Я дома, — звучит приглушённый голос, и он едва не падает с дивана в попытке встать как можно быстрее. — Как я рад, что ты пришёл. — Он целует Хонджуна в губы и забирает пакет из рук, чтобы тот мог быстрее снять уличную одежду. — Он терроризирует меня весь вечер! Это просто пытка — сидеть с ним в одной комнате и- — Кто терроризирует? — Хонджун вешает куртку и озадаченно смотрит, так и не сняв обувь. — Двадцать четвёртый номер, конечно! — восклицает Сонхва и чувствует, как от тихого смеха Хонджуна кровь приливает к щекам. Наверное, он выглядит совсем как ребёнок, которому обещали подарок и от которого приходится терпеть бесконечные вопросы, когда именно он его получит. Сонхва правда не хотел таким казаться и поэтому не написал ни одного тупого сообщения на эту тему за весь день. Но сейчас, когда Хонджун рядом, терпеть становится просто невыносимо. — Мне просто очень интересно, что внутри… — Тогда сейчас его и откроем. — Хонджун ставит ботинки на место и подходит вплотную. Встаёт на носочки и говорит в самые губы. — Дай мне пару минут. Того времени, что Сонхва тратит на разбор всего содержимого пакета, расстановку продуктов в холодильнике, поиск бокалов для вина и штопора, — недостаточно, и он снова оказывается один на один с календарём. В этот раз сидеть на диване не так морально тяжело, потому что где-то за стенкой точно есть Хонджун, но любопытство всё равно неприятно перекатывается внутри. Сонхва не уверен, что может переиграть двадцать четвёртый номер в гляделки, но всё равно неотрывно смотрит на него, пока Хонджун не возвращается в комнату в домашней одежде. — Заждался? — Он садится рядом и тянется к бутылке вина. — Немного. Он уверенными движениями снимает обёртку и выкручивает пробку штопором — Сонхва никогда этого не делает, потому что иррационально боится громких звуков. И, когда Хонджун разливает вино по бокалам и протягивает один, Сонхва остро ощущает, как сильно его любит. То самое вино, ради которого нужно делать крюк, потому что в ближайших магазинах его не продают, куча подарков за последний месяц без какого-либо повода и сидящий рядом Хонджун, которого Сонхва ждёт дома сильнее, чем любой двадцать четвёртый номер, — всё вместе вынуждает, требует произнести следующие слова. — Джуни, спасибо тебе большое. Голос не дрожит, но дрожат руки. Сонхва отставляет бокал в сторону и пододвигается к Хонджуну. — Ты просил не благодарить, — продолжает он, прижимаясь боком, укладывая голову на плечо, — но ты же… Ты же столько всего для меня купил, вспомнил каждую мелочь, которую я хотел. Потратил на это столько времени. — Он поднимается, заглядывая в глаза напротив, и не находит слов. Всё давно сказано, и не один раз, и выразить свои чувства сейчас намного тяжелее, чем когда они признавались друг другу в симпатии несколько лет назад. Тогда всё было просто — Хонджун очень нравился Сонхва, и «нравится» — достаточное для этого слово. Уже через год можно было сказать, что Сонхва любит Хонджуна. И теперь подобного недостаточно. Нет таких слов, чтобы выразить ту ослепляющую эмоцию, которую Сонхва испытывает. Поэтому он зависает на секунду и решает просто быть честным. — Я так сильно тебя люблю, что не представляю, как без тебя жить. Хонджун в этот момент улыбается — и сердце так идиотски-влюблённо от этого бьётся. — Перед тем, как я скажу тебе то же самое, начав с тех длинных речей, которые ты тоже очень любишь, — Сонхва несдержанно хихикает в середине его слов, — позволь мне достать твой последний подарок. Хонджун встаёт и доходит до журнального столика, и от трепетного ощущения внутри Сонхва весь подбирается. Усталость от сегодняшнего дня пропадает, а нервная улыбка растягивается по лицу против его воли. Сидеть ровно не получается, и он кладёт руки на колени, пытаясь хоть как-то не выдать своё волнение. Хонджун возвращается, но садится не на диван, а на пол, прямо перед Сонхва. В голове разом пропадают все мысли, и в звенящей тишине он берёт Сонхва за руку. — Я знаю, что иногда меня сложно понять. И что ты работал над нашими отношениями куда больше, и то, что есть у нас сейчас, это твоя заслуга. — Хонджун улыбается и прикасается щекой к тыльной стороне ладони. — А ещё я знаю, что никак не могу передать, как сильно я тебя люблю, как я благодарен, что ты у меня есть. В один день я проснулся с мыслью, что ты — лучший подарок, который сделала мне судьба. И решил подарить тебе это. Хонджун целует руку Сонхва и вкладывает туда двадцать четвёртый номер. Он лёгкий — как все те, в которых были записки, и дрожащие пальцы со второго раза открывают коробочку. — Я решил подарить тебе себя, — продолжает Хонджун, когда Сонхва смотрит внутрь коробочки и не видит там записки. Видит кольцо. — Знаю, что получить разрешение у государства на это у меня вряд ли получится, но мне показалось, что подобные вещи довольно символичны. И, если ты разрешишь мне, Пак Сонхва, я хотел бы провести с тобой ещё целую жизнь вместе. Когда Сонхва хочет произнести хоть что-нибудь, из горла не вырывается ни звука. А сказать теперь надо так много, даже если силы есть только на слёзы. — Джуни, господи. — Это всё, на что его хватает, перед тем как он оказывается на полу и жмётся к Хонджуну, не переставая плакать. В перерывах между рыданиями Сонхва удаётся сказать «я тоже», но после этого приходится выпить оставшуюся бутылку вина и очень много целоваться, чтобы успокоиться. Дрожать он не перестаёт, даже когда Хонджун надевает ему кольцо и прикасается губами к пальцам, смотря в глаза. Сонхва — самый счастливый человек на свете, и он показывает это Хонджуну всю следующую неделю с помощью всех возможных слов и с помощью девятого, тринадцатого и девятнадцатого подарков в частности.