my ecstasy

— Что ты пялишь на меня? Я неделю чистый. Слышишь, чистый! — Никки, паскуда, горько хмарит губы и дважды кивает, опуская голову. Блять, а что он хотел? Что старший лейтенант Колчек с трясущимися руками будет рваться до иракских ублюдков? Таким макаром даже на спусковой крючок винтовки хуй нажмешь, не то чтобы верное решение примешь. Хер знает, кого благодарить, алкаша-папашу или вечно не способную постоять за себя мамку, но после каждой адреналиновой накрутки по нервной системе бьет откат. В бою вообще ништяк — тело на шарнирах: движения резкие, нихуя не боишься — вот тут черное, тут белое, и хуячить нужно, ясен пень, по черному, потому что за спиной сослуживцы, считай братья, та же Америка, мать твою, свобода и демократия. И три тысячи не вернувшихся домой в сентябре. В бою охуеть как прибавляет злости. А вот после боя — беда. Руки как у эпилептика, страх за глотку держит, и мысли «пизда, нам всем пизда» или «а если бы Мёрвин не прикрыл» — попробуй соберись тут, особенно, когда пропахал полмили задницей вниз под землю, благо, что камок на сраке не порвался. Тут либо жрать, либо трахаться, либо вмазаться, чтобы липкую рвоту страха прогнать. В текущей ситуации доступен только третий вариант. Только Никки, блять, пялит неодобрительно-собачьим взглядом. Колчек чувствует, как к страху в башку дает вина — охуенный, блять, коктейль, «смерть морпеха» называется, ага. Мервин поди уже чалит на своих китайских небесах с каким-нибудь Сань Мейем или кто там у них за главного бога. Невольно вспоминается выбитое «нет предпочтений» пятой строчкой на его собачьем жетоне. Так что можно сказать, Мервин счастливчик. Выбирай загробную жизнь, какую хошь. Жалко, что Колчек — атеист. Дохнуть придется без расчета на девок и пьянки в Вальхалле. Короче, чувство вины надо тоже из башки гнать. Мешает дохера. Никки вон до сих пор случай на чекпоинте не может забыть — куксится каждый раз, стоит вспомнить. Не морпех, а хуйня без палочки. Хотя и Колчек недалеко ушел — наркота для него, как карамельки для диабетика: сначала без них заебись, а потом ррраз! и гипогликемическая кома. Поэтому и таскает Джейсон с собой уже как полгода пару желтых смайликов в маленьком пакетике в нагрудном кармашке. Экстази, конечно, не кокс, это если раскумариваться совсем нечем будет. Желтые солнышки греют в нагрудном кармане возле сердца похлеще иракского солнца. Благо, что перед самым замесом, когда шманал одно из пастухов, из тех что за шахида приняли, нашел грамма три кокса. Видимо, кто-то наверху его очень любит. Пасиб, чувак, здоровья тебе. Можно было, конечно, и герыч прихватить, но герыч — серьезнее будет: не успеешь оглянуться — и ты на крючке. Колчек боится, что сядет, как в 2001-ом, еле слез тогда. Верность флагу Соединенных Штатов Америки и республикепомогла. Так что, если на герыч прыгать, то либо пулю в голову, либо любоваться на гнойные ранки на сгибе локтя. Да и при такой жаре, пока в футболке бегаешь, уколами в вену особо не посветишь. Не в жопу же колоть. Да и морока со шприцами опять же. — Лучше думай, что с этим делать, — дуло винтовки тычется в сторону связанного. Хотя, хули тут думать? Обосравшийся с бункером Саддама Эрик Кинг, тот самый спец по спутникам, уже поди выдумывает надежный план. Колчек готов задницу свою поставить, что план такой же надежный, как сраный Целус. — И это, спроси, че у него с размером ботинок, у моего подошва треснула. Жизнь — зебра полосатая, белая — нашел, чем догоняться, черная — на заднике берца рваная полоса. Пока бегал от сраной нечисти, захватил крови Мервина ногой, хлюпает теперь, пятку холодит. «Этот», к слову, крепко держится, молчит, зыркает черным взглядом, хорош, чертяка, для иракского выродка. Возмущался поначалу, а теперь ничего, притих вроде. А возмущается он божественно — не хочешь, засмотришься. Джейсон раз подошел, и больше не хочется. Ё-моё, как он вообще живет с таким внутренним жаром? В глаза глянул — обжег: закопанное глубоко, звериное что-то у него рвется наружу. Говорит словно: «Только развяжите, шайтаны, я вас голыми руками…». Или арматуриной в грудь. Ладно. Срать на него, все равно жить шиш да маленько: либо пристрелят при попытке бегства, либо тварям скормят. Бежать «этот» точно будет пробовать, чует, падла, что век его короткий, а так пулю в затылок — всё чин чинарем, как говорится, по законам военного времени. Никки глазастый: кажись, палит, как долго Колчек залипает на пленного, вон, головой качает. Вспоминает, наверное, падла, указания Джейсона новобранцам: баб местных насиловать — военное преступление, за это трибунал и нахуй с позором из армейки вылетают. Зря только после Колчек шутит: вот мужиков насилуйте, мужиков можно. Кто ж виноват, что сержант Кей на шутки непробиваемый? Короче, потом Капитан Америка полковник Кинг араба все же проебывает. Даже возможности не дает ему пулю в затылок пустить, сука. Как этот регбист до своих лет дожил — вообще не понятно. Не ну, есть случаи, когда пиздюки без мозга рождаются, но они вроде как долго не живут. Кинг — медицинское чудо, тридцать пять лет и все без мозгов. Как чувствовали, что оставлять его с пленником нельзя, благо Никки успел с иракца ботинки стянуть — теперь юшка багровая под пяткой не хлюпает. А «этот» молодец. Свалил босиком, прихватив с собой драные берцы Джейсона и ржавую арматурину. — Те мож это… башню припекло? Мож кремушек от загара выдать? — Колчек не злой, Колчек в ебанном бешенстве — кокс, что гоняет по крови, дает о себе знать, благо Джейсон всаживает только половину дозы. Он, конечно, когда-нибудь все же сторчится, но это потом, сейчас не особо хочется по этому поводу париться. Сейчас наркота злобу дает такую, что Колчек на ней уже который год прорывается. Вон, до старлея дослужился. Колчек с размаху вбивает небольшой тюбик крема от загара Эрику в плечо, тот хватает его чисто на автомате и после молча возвращает, качая головой. Нет, мол, не надо. Молодец, блять, всегда бы так. Со своей бледной кожей Джейсон долго наверху не продержится на такой-то жаре — будет стонать от солнечных ожогов при каждом вскидывании приклада к плечу. И кепку он не для красоты носит — не прикольно с обожженным носом баластаться. Так, а что имеем-то в итоге? А в итоге, помимо стрекочущих хтонический тварей, еще одна вражина, которая хуй знает, где бегает. Колчек надеется, он на него не напорется. И ошибается. Тот выскакивает, как черт из табакерки, держит на мушке Никки. Хладнокровный что пиздец. Благо Колчек и Рейчел оказываются проворней — берут на прицел и того ублюдка из гвардии с беретом набекрень, и этого со взглядом. Так бы и перестреляли к херам, если бы дважды обосравшийся Кинг не залепетал что-то про «они нам пригодятся». Колчек, конечно же, внутренне против, но он ошибается во второй раз. Выходит, у них с Эриком 2:2. Счет равный. Когда с десяток летучих мышей-мутантов вылезают со всех сторон, уже не до того, кто противник, а кто друг — все решается единогласным желанием выжить. Как там Никки спизданул? Враг моего врага — мой друг? Во-во. Не поспоришь. В яблочко. Адреналин с коксом на пару шпарят по мозгам, будто эфедрином зарядился: запахи, звуки, краски вбиваются до мозжечка — и среди этого пиздеца, стрекотания, пыли и выстрелов араб передергивает затвор АКшника, который, похоже, он отхватил у того, что в берете. Ему винтовка ни к чему больше, твари кишки его вот-вот дожрут. И, сука, все бы ничего, но для Колчека эта перезарядка становится, твою мать, главным эротическим переживанием последних двух дней. Таким ярким, что хер в ремень упирается. «Этот» злой, сосредоточенный, с громким щелчком меняет обойму и снова это движение. Назад-вперед. Обдрочиться можно. Хуй с ним. Наркота это. Наркота, в рот ее дери. Не вовремя вспоминается, что у того в правом берце чавкает кровь Мервина. После смачного рубилова блевать охота. Дрожащая от страха рука Колчека упирается в дохера-сколько-летнюю стену, его выворачивает, но, благо, блевать нечем. Водички бы попить: фляжка полная, в рюкзаке заныканная поллитровка. До рассвета хватит. Если выберется. Джейсон мысленно хлестко бьет себя по щеке. Когда выберется. Вообще, перед тем, как глотнуть воды, надо было вмазаться. Так, возможно, глазастый араб не прижал бы к его глотке арматурой — засаду устроил, сообразительный засранец. Кряхтит что-то про «враг моего врага», у Никки, видать, набрался. Сговорились, что ли? В общем, Джейсон сейчас встает перед своим любимым выбором: ничего из нихуя — хватает винтовку и пускает этого бешеного вперед, тот послушно вышагивает, видимо, настолько верит в желание Колчека выжить. И, надо сказать, здесь он не ошибается. Страх снова дает по мозгам, хочется снова вмазаться, приглушить надо, иначе каюк. Хорош, морпех. Зубы крепче, винтовку к груди. Вдох-выдох. Вон араб шурует, палку к себе прижимает — бери пример. Рука тянется к пакетику, Колчек растирает порошок по деснам, араб не заметит. Дурное дело — нехитрое. — Ты ж вроде в Аллаха веришь? — Джейсон задает вопрос не сколько из интереса, сколько из желания заткнуть чужой бубнеж про шумерских богов, вампиров и прочую херотень. — Большая борода на небесах и все такое. — Сын изучает. Получил приглашение в Лондон. Учиться. — В голосе ни дрожи. Будто светскую беседу ведет. — Если не выберемся… — Спокойно, папаша. Выберемся. — Колчек наконец складывает пакетик с порошком в нагрудку. Погоди минут пятнадцать, щас наркота догонит, и выбираться начнем. В голове дурацкое «а что если…» крутится, и следом, что так и придется подыхать не поебашись. Араб поди и наркоты в своей жизни не пробовал ни разу. Кокс меняет жужжание в черепушке на сто восемьдесят градусов, мол, надо бы человеку дать напоследок расслабиться. В ход идет заныканная поллитровка и одно из драгоценных смайликов-солнышек, растворяется, конечно, хуево, но кто в темноте заметит? Вообще, Колчек не видит в наркоте на войне ничего криминального — просто еще один способ спустить пар. Каждый дрочет, как хочет: кто-то бухает, кто-то дерется, а кто-то… так. Джейсон уже давно бы уже отъехал башкой, и тот случай с девкой на КП еще цветочки. — На вот, водички попей, полегчает, — Колчек тянет бутылку в смуглую руку, папаша благодарно кивает, отвинчивая крышку. Что ж, веселее будет, тем более, что до конца бутылку выглестывает. Молодец. Ум-нич-ка. Еще бы потрахаться, да. Потрахаться было бы очень хорошо. Напоследок. Колчека всегда под наркотой тянет на экзотику. Так что выкуси, сержант Кей, никто никого насиловать не будет. Араб сам попросит, как накроет, там пиздец, от одного рукопожатия кончить можно. Блять, ну до чего же хорош, сученыш, руку бы ему в черные кудри и языком по соленому виску. Через полчаса араб спотыкается на ровном месте, останавливается, сильно сжимает руки на арматурине, ведет по ней ладонью, потом этой же ладонью по лицу и шее, пялится на нее и судорожно выдыхает. Погнали, родимый. Щас мужику будет до опиздинения хорошо. — Эй-эй, погоди, падать тут вздумал, — Колчек подхватывает с непривычки ухнувшего на колени араба. Шутка ли, целый табл всосать. Ладно, с дозировкой, возможно, Колчек погорячился, но кто его будет в этом обвинять? — Тя как зовут-то? — Салим, — тот вяло отзывается, щекой царапает жилет, видимо, абсолютно нихуя не понимая. Салим, значит. — Тебя? Бля, ну ты можешь называть меня папочкой ближайшие десять минут. Может, и двадцать, если повезет. — Джейсон, — вот и славненько, вот и познакомились, блять. Интересно, имя-то запомнит? Застонет в терпком бреду? — Ты мне… — Салим царапает пальцами по телу, по-любому ищет, как разгрузку снять. Не торопись, славный, успеется. Трется еще о шею головой, губы прикусывает, хотя еще пару часов назад прибить грозился — картина маслом. — Ага. Я тебе. А ты мне. Все заебись. В расчете. Расслабляйся, — у Джейсона башка к приходам привычнее в разы. Он путается руками, быстро, как может, разбирается с жилетами и в синей футболке жмется к груди с черными волосами, не встречая сопротивления. Салим горячий-горячий, цепкий — одновременно захлебнуться и сгореть можно. — Если я не вернусь к Зейну, — взгляд шальной, зрачки черные во всю радужку, глаза, что две пропасти, падаешь и падаешь, зацепиться не за что, — найди его… Колчек мычит, отрываясь от щетинистой шеи — к гадалке не ходи, рожа красная будет. Руки спину царапают, кожа смуглая, мокрая, пахнет Салим охуительно. Джейсон тяжело дышит, пытаясь сообразить, чего там он бухтит ему в висок. Зейн, стало быть. Сынишка. Странный он. Его без пяти минут как трахать будут, а он «сын-сын». — Давай потом, — Джейсон мокро касается губ губами, Салим отвечает глубоко, злобно, будто сожрать хочет, слышно только, как зубы друг о друга стучат. Сам руками к себе тянет, разрывая голодный поцелуй, только чтобы через голову стянуть футболку Джейсона. Дрожит телом, пропуская ногу между бедер, трется стояком через штаны, торопит ласки, распаляясь. Еще немного, и Колчек сам растечется по этим наглым рукам, которые касаются его, блять, везде. Тут ни черного, ни белого нет, все серым захуячено. Темперамента в этом Салиме через край. Когда Колчек становится перед Салимом на колени, тот все схватывает сразу, умный же, засранец, даже под кайфом соображает. Стонет только громко, когда Колчек трется лицом о натянувшуюся ширинку. Вот этот, что со взглядом загнанного зверя сидел связанный, этот, что так, сука, пиздато передергивал затвор, что Джейсон на секунду задумался: лучше бы ему передернул. Блять, отсосать ему хочется, так отсосать, чтобы этот Салим на всю жизнь запомнил, чтобы, если выживут, в старости внукам своим рассказывал. Салим, видимо, не против, сбивает кепку, мнет волосы, что-то бормочет на своем басурманском, хрипло захлебываясь дыханием. Может, вспоминает кого, типа, жену свою или еще кого-нибудь, и вспоминает ли вообще — Колчеку насрать, он ведет мокро языком снизу вверх, вдыхая мускусный запах до забитых легких, медленно лижет еще раз, щекочет дыханием мокрую кожу. Потом чувствует, как двигаются бедра, как рука дерет отросшие волосы на затылке, впечатывая мордой в стояк. — Джей…сон… — откуда-то сверху музыкой по ушам. Хуясе. Имя-то запомнил. Не бабу представляет, морпеха, старлея Колчека, который на коленях перед ним распластался. Задирать голову вверх, чтобы смотреть снизу преданно, как в порнухе, смысла нет, Салим, кажись, окончательно уходит из реальности, трется затылком о каменную стену и, наверняка, еще и от этого кайфует. От того, как его хер упирается в нёбо, растягивает щеку, башка кружится до закатанных глаз. Так Салим еще пытается в остервенении член в глотку Джейсона глубже запихать, вообще краев не чувствует, повело. Выходит, второй раз за сегодняшний день задушить пытается, и оба раза стволами. Колчек ржет от этой мысли, гортань мягко вибрирует по члену Салима, и тот в остервенении дергает за волосы голову Джейсона вперед. Приехали. Папаня, видать, вообще не соображает, что делает. Щас главное не задохнуться и не блевануть, а то ну такое себе романтическое свидание получается. Сосать так, чтобы носом в лобок упираться — тоже история не очень, Колчек пытается отдышаться, пока наяривает Салиму правой рукой под звук от слюны. Забавный такой, хлюпающий. Так, стало быть, надо кулачок у лобка поставить, чтобы не толкал Салим хер свой в глотку глубже, и снова за дело — языком к нёбу головку прижимать. Интересная штука, вроде ты сосешь, и камни в коленки тебе до боли впиваются, а отдается тот самый человек, у которого на дне глаз закопано животное нутро. Салим напрягает живот и разочарованно стонет в тот момент, когда Джейсон отстраняется, вытирая тыльной стороной ладони припухшие губы. Погоди, родной, рано. Знаю, кайф обломал тебе по полной. Слаще потом будет, поверь. Тут главное вовремя чуть прижать рукой чужие яйца, чтобы не кончить раньше времени. Не наигрались еще. Салим безропотно разворачивается исцарапанной спиной, нехер было елозить по стене, выгибаясь. Опускает голову и надежно упирается руками, расставляя ноги, считай, почти пленник на растяжке, покорный такой, что в глотке сохнет. Тут уже не до «сын», «я не гей», «Аллах Акбар» и прочей шелухи. Когда ты весь от башки до пяток один пульсирующий комок наслаждения, жадного до касаний — все уходит на второй план. Тем более, что смайлики — штука забористая, кого хочешь размажет. У Колчека не сразу выходит расстегнуть ремень, влажные ладони нихуя не справляются с замком, и это отдельная засада — вроде не в первый раз, плавали, знаем, а один хер пальцы мажут по пуговице и ширинке, будто у школьника. Самый пиздец в том, что с Салимом быстрого перепиха не хочется, хочется, чтобы медленно, чтобы изучать, чтобы тот плавился и просил. За этот день Джейсон готов поставить свою задницу во второй раз. Сейчас на то, что Салим с мужиками ни-ни и никогда ему не было настолько заебись. Ну никак он не вписывается в концепт любителя химсекса и свингер вечеринок. — Пососаться хошь? — Джейсон сам охуевает от своего вопроса. Типа, это жесть как странно: перед тобой горячий, как ад, мужик, в приспущенных до середины бедер штанах, готовый трахаться вотпрямсчас, у самого штаны на честном слове держатся, притом это самое честное слово чуть ли не по животу бьется, а ты «пососаться». Не вовремя на романтику пробило, ой не вовремя. — Мэза? — Не втыкает Салим. — Пососаться, говорю. Да похуй, — Салим податливый, ну чистый пластилин: мни, разворачивай, ставь как хочешь — на все согласен. И не протестует, когда Джейсон снова вжимает его в стену, языком доставая чуть ли не до корня языка. Блять, если бы мог, то и до кадыка достал, настолько Салим терпкий и пряный. Че-че, а сосаться араб умеет, будто курсы проходил, шурует языком, руками волосы дерет, спину царапает сильно так, что Колчек кошачьи прогибается — чистый кайф, только без отходняков. — Давай-давай, поласкай чуток, — а вот этого Джейсону пиздец как не хватает, чтобы смуглая рука сжималась на члене и быстро работала вперед-назад. Как на затворе Калаша, ага. Сбылась мечта идиота. Только тут останавливаться приходится, чтобы на руку Салиму плюнуть, как ни крути, неприятно на сухую. Вторую его руку тоже тормозить приходится. Куда нахуй себя трогать? Никаких фейерверков до того, как не потолкаемся уродцами, ясен пень, Салиму только к себе стоит коснуться, так и заискрит. Поэтому и вжата его рука в стену над головой за запястье, у самого Салима взгляд жалобный-жалобный, дай, мол, закончить, не могу больше. Джейсон ему горячее «терпи» в губы. Араб в ответ рожу лижет, да так, что вообще атас, хоть без рук кончай. Как же ты удачно мне попался, счастье мое. На изломе где-то Колчек чувствует: все нахуй, теперь пора. И так повезло, больше десяти минут в прелюдии игрались, считай на рекордные двадцать идем. Салим подставляется, у него на пике экстази в крови играет, можно понять. Джейсон мысленно благодарит Эрика за то, что крем от загара он все-таки вернул, не охуеть какая смазка, но уж получше, чем слюна. Пальцы идут туго, но без этого, звиняй, никак вообще. Хотя Салиму сейчас и боль по кайфу, так что ничего криминального нет, можно не переживать. И когда после долгой возни и сдерживаемого желания Колчек вставляет размашисто до конца, он отправляется на ракете земля-задница Салима прямиком в искристый рай. Огосподибожеблять. Еще. Пожалуйста, еще. Колчек этим пряным мускусным запахом надышаться не может, вылизывает спину, скрипя каменной крошкой на зубах. В приходе кажется, кожа у Салима отливает золотом, сам он — шумерский бог, благодать дающий и источающий, главное двигаться, не останавливаться, дышать быстро, задыхаться, толкаться, царапать, стонать, целовать, прижиматься, отдаваться, еще немного, пожалуйста, немного, прошу, умоляю, хороший мой, бог, повелитель, мой кто угодно, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… И Джейсон пробивает потолок ебучих пещер, вылетает в нирвану, забирая с собой Салима. Это пиздец. Просто пиздец. Дыхания не хватает. Они оба валятся на колени, пытаются отдышаться, Джейсон трется щекой о спину Салима, возвращаясь в реальность, которая, прямо скажем, так себе. Салим роется в разгрузке, поднимается, опираясь на стену, у него поди ноги дрожат и задница болит будь здоров. Вон, волочется в сторону, еле-еле ноги переставляя. — Мне нужно. Сейчас вернусь, — Колчек понимающе кивает, не отошел еще папаша от прихода, но когда у тебя сзади накачено до предела, сразу шмотье надевать — хуевая идея. Почистить надо. Сидеть, привалившись спиной с древней кладке, приходится еще долго, Салим шабит сигаретку, мысли гоняет по башке, оно и понятно, не каждый день такая байда с тобой приключается, а дома еще жена ждет, сын вон. Блять. — У тя жена есть? — Охуеть, старший лейтенант Колчек, тебя че, стыд прибил за то, что женатого мужика припечатал. Не в первый раз ведь. — Нет, — Салим прикрывает глаза, отказываясь от воды из фляги Джейсона. — Муж? — Папаша осоловело смотрит на Джейсона. — Да лан. Я пошутил. Типа ты как? Все окей? Лучший, блять, вопрос. — Я знаю, среди американцев много таких, — Салим невозмутим как тогда, когда всаживал очередь в крыластых вампиров. Боже, храни иракскую пропаганду — американцы для всех здесь сборище пидорасов во всех смыслах. — В смысле таких? Я еще по девкам, — прям обида через край. И в дуньку, и в бздуньку, на все горазд, как же. — О. Это полностью меняет дело, Джейсон. Хуясе. У него еще задница от растраха болит, так еще шутить умудряется. Они сидят долго, лениво натягивая разгрузку, толкаясь в пузыре собственной неловкости. Странно это. Вообще, Салим чудной какой-то, для него будто и не произошло ничего. Медленные мысли прерывает противное стрекотание. Ну все. Приехали. Джейсон снова на адреналиновых скачках, собранность и звенящие мышцы, а за Салима как-то ссыкотно, как на отходняках себя поведет — та еще шарада. Но папаша не подводит, ведет себя так же точно, как в том бою, когда тварей отжимали направо и налево. Видать, после траха они сработались еще плотнее, ладно все выходит: автоматная очередь и чавкающий звук всаживаемой арматурины. Дело Колчека нехитрое — прикрывать задницу Салима, ничего нового, считай. Сколько они пришили мышей-байкеров с Марса? Четыре? Пять? Благо без слов договорились выводить тварей на мизерный клочок света — нехило это помогло. — Твою мать, — Колчек валится без сил, растягиваясь на спине и раскидывая руки и ноги. Тело снова фигачит отдачей, хочется домой, не в конкретное место, а… домой. Туда, где тепло и спокойно. Салим, сука, после всей этой поебени кажется надежным таким, что к нему прижаться со всей дури хочется. А Джейсон его под экстази и в жопу. Ебануться, откуда смелости столько? — У тебя веснушки, — невпопад брякает Салим, заваливается так же на спину рядом, пытаясь отдышаться. — Че? — Во дает. Веснушки. Привязался, что ли? — Сын. Если умру, найди его. Скажи, отец сделал все, что мог, — опять папаня заводит старую пластинку. — Щас, ну. Типа если сдохнешь, как я его найду? Давай без этого. Салим роется в карманах, достает бумажку и карандаш. Адрес черкает, значит. Ну заебись. Помирать, значит, собрался. Благо, что часы не отдает, пришлось бы в очке таскать. Салим еще не раз вытаскивает Колчека из полной залупы, и, наверное, поэтому он ввязывается в странную авантюру под кодовым названием «морпехи своих не бросают», в тот момент, когда Эрик, Рейчел и Никки голосуют однозначно против. А это насмешливое «решил присоединиться?» Салима однозначно разбивает Джейсону сердце. Второй раз он разбивает ему сердце, когда жмет ему руку на прощание. Странный, очень странный тип этот Салим. Если бы Колчека так прижали к стене, накачав наркотой, он бы однозначно разбил авантюристу рожу. Хотя, ладно. Против наркоты Джейсон бы не протестовал. — Не надейся, что я сохраню твой адрес, в гости не приду, — бурчит Колчек в спину Салиму, — очень надо к тебе в гости приходить. Салим на минуту зависает и бросает дурацкую, щербатую улыбку через плечо. Джейсон так и не научился врать.