Not too late

I'm sick and I'm tired too I can admit, I am not fireproof I feel it burning me I feel it burning you The Neighbourhood — The Beach

Зубчатая подошва ботинок скрипела, впиваясь в лежавший на столе коврик, когда Юнги менял положение ног. Открытое рваным свитером плечо щекотал холодный воздух, шедший из окна. Мыльная картинка кабинета в застывшем взгляде отдавала тревогой, будто из-под острых углов тёмной мебели выглянут огромные паучьи лапы и, мерзко постукивая, подберутся к креслу. Воротник пощипывал горло, отчего периодически приходилось тереться шеей о плечо. Юнги подпирал губу и много думал, но мысли, как использованная жвачка, едва соприкасались, вцеплялись друг в друга и растягивались цветными нитями, задевая и марая все вокруг. Потяжелевшие брови давили на веки, что хотелось сомкнуть от усталости. Проведенная на нервах неделя поломала весь график. Отвратительным вышло и сегодняшнее утро, из-за которого Юнги был особенно зол на подчиненных: то Чонгук по глупости зальет принтер чаем, то Хосок переведет десять тысяч долларов не на тот счет. Стоило кому-то подышать рядом с дверью кабинета, не то что постучаться, пальцы уже белели от гнева. — Кто там? — недовольство в голосе Юнги переросло в тихий рык. Надавив пяткой на стол, он придвинул себя к нему ближе и задрал подбородок, чтобы посмотреть дальше собственных ног. — Это я, сэр, — ручка наклонилась — и в дверном проеме показались карие полумесяцы глаз. От желтоватого освещения линии ресниц Чимина становились охристыми и придавали его взгляду томности. Он вошел, не дожидаясь разрешения, будто испытывал терпение Юнги. В его руках находилась плохо выровненная стопка бумаг с торчащими уголками. Секретарем Чимин работал в компании около года. За умение адаптироваться к любым условиям и расторопность в первое время Юнги часто выписывал ему премии, однако у них вдвоем никак не складывались близкие отношения. Напряжение между ними, словно электрическое, похрустывало в воздухе, когда они пересекались. Эта мелочь назойливо встревала в шестеренки мозга пером. Казалось, что шаги навстречу были точно бег шипящей искры по фитилю: не получалось лишь до конца понять, кто из них порох, а кто зажигалка. Загадкой также оставалась и причина такого расклада дел. — Что это? — Юнги наклонил носок ботинка вправо, дабы увидеть вошедшего Чимина. Тот всегда носил темные обтягивающие брюки, стрелки на которых терялись в толщине бедер, и длинные сережки, что не переставали болтаться и поблескивать у самой шеи. Юнги не скрывал своей хмурости, подминал зубами губу с нарочитым высокомерием и временами дергал крыльями носа. Эмоции при виде Чимина вырывались бесконтрольно, чаще всего негативные. — Как Вы и просили, — выделил голосом местоимение и откинул одним взмахом руки объемную челку, которая тут же свалилась обратно на лоб, — отчёт за первый квартал. Создавалось ощущение, что жесты Чимина имели больше смысла, чем читалось в них изначально. Юнги догадывался о существовании тайных посланий, но не мог расшифровать неизвестный ему язык, напоминающий смесь надменности и кокетства. До него доходили лишь обрывки, которые откликались в груди глухими ударами, словно нарастающая тяжесть до сих пор не осознанного мешала сердцу биться. — Ты в курсе, что опоздал сегодня на полтора часа? — даже лучшие сотрудники подводили его. Случайные неудачи выкладывались месяцами в ряд домино — и вот с мелодичным стуком рушились на Юнги. Если бы он отдыхал чаще одного дня в неделю, то, наверняка, многое счёл бы ерундой, да и соображал бы лучше. — Пробки. — Пробки, м, — во рту даже горчило от злобы, — может, это у тебя в ушах пробки? Я вчера предупредил на совещании, чтобы все приходили сегодня пораньше. — К сожалению, не получилось. Я не мог учесть того, что передо мной случится авария. — Вечно у тебя какие-то оправдания. Хорошо устроился, — усмехнулся. — Я тебе двойную зарплату, а ты мне что? — Я хотя бы перед вами стою, а не сижу, закинув ноги на стол. — Хамить мне вздумал? — пока Юнги опускал ступни на пол, чтобы вскочить со стула и отчитать Чимина, как следует, рядом с ним с грохотом бухнулась стопка бумаг. Карандаши подскочили в стакане, и тот, что лежал на раскрытом блокноте, покатился к краю. Юнги схватил его пальцами в сантиметре от падения, однако как только он поднял глаза, полные неутолимой ярости, сразу замер. Напротив него горели дьявольским блеском два заволоченных жемчужной дымкой зрачка. Чимин стоял так близко, что можно было разглядеть на нем тонкие прозрачные линзы и окрасивший нижние ресницы карандаш. Его рука, покрытая венами, упиралась в стол, неподалеку от того места, где некогда находились ноги Юнги. — Вы уверены, что вина тут только на мне, с-э-р? — просмаковал последнее слово. От голоса Чимина, вкрадчивого и насмешливого, в опустевшей на мгновение груди возникла дрожь, точно лепестки качало порывистым ветром. Юнги по обыкновению воспринимал её как зарождающуюся истеричную злобу. Руками он вцепился в рубашку Чимина с такой силой, что верхняя пуговица выскользнула из петлицы и оголила ключицы. Они подчеркивались холодной тенью и вытягивались к горлу полосами мышц. Юнги задержал взгляд на секунду, мешкаясь. В этот миг по его шее прошлась ладонь Чимина, влажные пальцы давили на кожу и двигались к загривку, оставляя дорожки, точно тлеющие от прошедшего по ним огня. Сердце же отмерло и заколотило, словно призывало очнуться и что-то предпринять. Юнги столько раз злился на Чимина и мечтал отыскать вескую причину для его увольнения, но именно сейчас не узнавал себя и своих привычных чувств. Раздражение, что давно воплотилось тучей и носилось, метая в стороны сверкающие лезвия молний, скидывало фальшивую оболочку в наихудший момент. — Ты сейчас вылетишь отсюда. «По собственному желанию», естественно, — чудом удавалось звучать грозно. Юнги вцепился в запястье Чимина, чтобы оторвать его от себя, однако растерялся. Холод, въевшийся в подушечки пальцев, отступал, растворяясь в тепле, и вдохи учащались. — Прекрасный повод сделать то, что вы давно хотели, — говорил с самодовольным спокойствием. Паршивец. — Просто воспротивьтесь мне — и я напишу заявление добровольно. Лёгкие будто упирались в резко сжавшиеся ребра. Самоконтроль всё усугублял: чем строже Юнги следил за дыханием, тем заметнее надрывались его тихие выдохи. Пальцы повисли на запястье Чимина, сползли по нему, более не впиваясь. То, что Юнги путал с голодом или страхом, теперь проявилось по-настоящему — живот изнутри задевали ломкие крылья взбушевавшихся бабочек. Трепет никогда не был предвестником тревоги. Он намекал на зачем-то отвергаемую влюбленность. — С чего это я должен играть по твоим правилам? — Я слишком долго ждал, когда вы продиктуете их первым, — его большие пальцы легли на обе щеки Юнги. Они поверхностно дотронулись слабых изгибов кожи и остановились у рта. Чимин надавил на верхнюю губу пальцем, поводил ею в разные стороны, то приподымал, то отпускал и поглаживал. Спину Юнги покалывало, как будто на неё сыпались оледенелые иглы. Глухие раскаты грома в голове отдавали ударами то в виски, то в запястья. Надо было треснуть по наглому лицу Чимина и выпнуть его из кабинета с позором, да мышцы окаменели. — Испытываешь меня? — Это я работал у вас на испытательном сроке, если вы не забыли, — Чимин стянул верхний лист из стопки документов и сжал его, — но мы всегда можем поменяться местами. — Чт… — между зубов протиснулись пальцы, что заталкивали в рот бумагу. Она шуршала, кололась краями о подбородок и кончик носа, сминалась во рту, намокая, и расползалась на части от прикосновения к языку. Юнги уперся ладонью в грудь Чимина, громко сглотнул скапливающуюся слюну и попытался выплюнуть остатки отчёта — тот приклеивался к деснам и оставлял деревянный привкус. — Мин Юнги, такой весь из себя строгий и властный, весь отдел ходит под ним, поджав хвост. Что же вы со мной вели себя иначе? Прощали мне мои оплошности, хотя так и грезили от меня поскорее избавиться. Так злились на меня, на совещании глазки свои закатывали, а потом ни с того ни с сего смягчались. Что насчет потерянных мною ключей от вашего кабинета или грязных следов на полу в прошлом месяце, когда я не принес в офис сменную обувь? А как же тот латте, что я по ошибке взял на обычном молоке? Вы потом целый день таблетки от желудка пили, а я по сей день работаю секретарем. С таким упорством, конечно, вы искали повод меня уволить, что аж закрывали глаза на всё! Я уже сам перед вами с этими поводами стелился, и что? — плеча коснулась рука и подняла Юнги на ноги. Прямо над ними горела квадратная лампа, что усиливала контраст между светлым лбом Чимина и темнеющими веками. Чёрные луны без единого проблеска смотрели пытливо, даже белки посерели. Чимин надвигался и вынуждал отходить к столу. — Я задолбался разгадывать ваши намеки и выслушивать нотации. Либо увольте уже, либо объяснитесь. Ступни больше не упирались в надежный паркет, потому что ягодицы наполовину залезли на поверхность стола, и Юнги едва касался носками пола. Языком он вытолкал остатки бумаги изо рта и обтер губы рукавом свитера. — Просишь моих объяснений и затыкаешь мне рот? — Почувствуйте себя на моем месте, — растянул с немыслимым наслаждением. Бедра Чимина придавливали к столу, а руки подталкивали наверх, чтобы Юнги взобрался и сел. — За каждое последующее слово тебя будет ждать выговор. — И это после моей просьбы уволить меня? Мелко берете. — Предложишь чего побольше? Подушечки вспотевших пальцев Чимина обхватили подбородок Юнги. Они щупали с пылкой нежностью, вновь терзали губы, и сердце выравнивало ритм в такт дыханию. В ладонь, на которую Юнги облокачивался, врезалась валявшаяся ручка — обращать на это внимание даже не хотелось. Колени зажимали ногу Чимина и грелись о нее. Глаза невольно терялись под опускающимися веками, на белом фоне урезанной картины расплывался величественный силуэт. Нос объял жар губ, липнущих точно надкушенный зефир, они спускались под скулу и прихватывали в мягких укусах кожу. Под чмокающие звуки душа скручивалась спиралью и мучительно распутывалась обратно. Чимин целовал его. Шумно выдыхал, выпускал ртом горячий воздух, что бил потоком о лицо. Юнги вздрагивал, потому что в это время холод пощипывал щиколотки. Он бесконечно раздражался из-за Чимина, но наивно слепнул при виде серьезных просчетов, ведь от себя же утаивал желание держать его всегда рядом. Оттого сейчас пускал за кулисы души, не вырывался и не отказывал. Видимо, из них двоих только Юнги умудрялся не замечать очевидного. Чимин со своей затеей, сумасбродной и дикой, нырял в туман раньше, чем брошенный камень достигнет земли. Уверенность во взаимности словно наделяла его тело магической упругостью, которая при падении не давала разбиться. От безрассудства и смелости исходил шарм — и это возбуждало. Юнги, прежде безучастно принимавший любовь, распахнул глаза и расслабил зажатые конечности, чтобы она пропитала его всего. Тягучая волна, оббежавшая тело, как будто вытесняла пустоту раскаленным песком. Он поцеловал Чимина в ответ. Робость помешала задержать губы дольше пары секунд. — Я вас понял, сэр, — ухмылка вроде бы шла Чимину, но не предвещала ничего спасительного для воющего от смущения сердца. Бёдра Юнги соскользнули вниз, и крепкие руки, державшие за талию, развернули его спиной. Грудь легла на согретый ягодицами стол, под ней также оказались упавшие из стопки листы, безнадежно помятые. Мурашки окропили обнажившуюся поясницу, распространялись вслед за сползающими штанами и делали Юнги уязвимее и чувствительнее. Пальцы Чимина пока задевали случайно, а трусы уже холодили головку члена. Слои толстой ткани сложились на ботинках, воздух кабинета покусывал голые ноги. Юнги толком не видел происходящего: улавливал смазанные фрагменты окна и мелькающей руки, поэтому опирался на слух. От томительного ожидания он продавливал полудуги ногтем на коврике и вслушивался в заглушаемые уличным шумом выдохи. Поясницу, словно пианино, истязали ласково надавливающие пальцы. Непредсказуемая последовательность движений заставляла напрягать костяшки и прижимать ладонь к столу, после чего размазывать полупрозрачные отпечатки. Чимин раздвинул ягодицы Юнги и языком, точно смоченной водой кистью, прошелся по ложбинке. — Ты же не собираешься… — захлебнулся вздохом и проглотил окончание вопроса. — Разве вы не привыкли, что подчиненные лижут вам задницу? — Но не буквально же! Боже… язык бы твой… Юнги застывал и сводил бровь, чтобы сконцентрироваться. Когда тишина пробивалась через редкие звуки, удавалось разобрать шёпот мыслей. Бестолковый спор о Чимине не замолкал месяцами, а теперь ещё и перекрывал остальные тревоги, потому абсурдные сны нередко вырисовывали знакомое лицо и в ванной вспоминались не пустые картинки. Утром, растирая шею царапающей губкой, Юнги прижимался лбом к плитке и слизывал мыльные капли с губ, думая вовсе не о предстоящей работе. Почему пазл не складывался раньше? — Если вы продолжите так же громко возмущаться, то вам придется перепробовать все документы в кабинете на вкус. — Я понижу тебя до подставки под ноги, сучёныш. — Боюсь, тогда я стану фут-фетишистом, — губы Чимина прислонились к анусу, и языком очертил мышцы по кругу. Юнги жалко всхлипнул и ударил ступней в пустоту, растягивая спущенные штаны. Промахнулся. Боком подошвы он зацепил брюки Чимина, да сил повторять удар не стало. Грудь ослаблено растеклась по деревянной поверхности, и икры сжались. Внезапно рядом с Юнги загремел металлический стакан. Пара карандашей исчезла оттуда, их красное основание мелькнуло в просвечивающем ситце. Звук легкого постукивания зубами по ним, будто Чимин от стресса решил пожевать что-нибудь, насторожил. Хотя это с таким секретарем можно было сойти с ума от нервов! Внутри шипели огни, что плевались жгучими искрами, и Юнги то пылал, то мерз; дрожь неожиданно возвращалась и скребла по коленям и плечам, иногда, как хищник, кидаясь на живот. Вдруг Чимин поднес карандаш к анусу, постучал тупым концом, издеваясь, и протолкнул его. Юнги резко приподнялся на запястьях, они, потные и ослабшие, разъезжались. Затем к первому добавился второй карандаш, оба были обильно покрыты слюной. Она каплями стекала к яйцам и, наверняка, падала на чистые штаны, что валялись у ног. — Как же долго я мечтал об этом… — Чимин развёл карандаши в стороны, задевая рифленым боками стенки, — мечтал с тех пор, как вы взяли за привычку их грызть на совещаниях. — Я тебе шею сейчас перегрызу, ты с… — Ну-ну, не волнуйтесь, я осторожен с вами, вам же мне зарплату ещё платить. И тут даже Юнги усмехнулся. Он тайно любил колкости Чимина. Прошло всего пару минут, а стакан опустел наполовину. Карандаши терлись друг о друга, захватывая нежную кожу изнутри, и выскальзывали наружу. Не то что бы Юнги старательно их в себе держал, это всё равно было безнадёжно. Чимин придавливал карандаши ладонью, иногда вгонял почти полностью, отчего усиливалось желание отчаянно застучать по столу и захныкать. Его губы в невысокой температуре помещения, казалось, лишь нагревались, ползли вдоль позвоночника, под задранный свитер, и тем самым восстанавливали сердцебиение, которое порой останавливалось. Тело не забывало поцелуев, хранило их не сходившим огнём. Солнце резало мебель жёлтыми полосами, оседало светом на угле стола и приносило тепло. Юнги мычал и елозил, совсем позабыв о том, что некогда здесь, в кабинете, отчитывал подчиненных и строгим тоном раздавал указания. Сейчас его всего ласкал Чимин. — Держите-держите их в себе, мне хочется вас немного помучить, — широким бедром он прижал карандаши, запустил руку под одежду, отрывая грудь от стола, другую впутал в волосы и, сдавив фалангами пряди, задрал голову Юнги. — Вы готовы кончить, сэр? — Сделай что-нибудь, или я сам… — Что сделать? — слова доходили до уха Юнги вместе с обжигающим дыханием. — Пожалуйста, Чимин, блять, — заскрипел ногтями по коврику, — всё, что угодно. — Мне нравится быть на месте вашего начальника хотя бы иногда, — он обхватил карандаши и начал двигать ими, вгоняя их всё глубже, пока растирал между пальцев волосы. Шея клонилась к Чимину, Юнги шипел и тряс плечами, губа зудела от собственных укусов. Подобная фантазия не могла бы присниться, уставший от постоянной работы мозг был не способен выдать что-то ярче обыденного секса. Зато Чимин выдал это. — Объявлю выговор, уволю… убью… — бормотал без остановки, дабы отвлечься от приближающегося оргазма. В кабинете смешалось с десяток шумов. Юнги всё-таки начал хныкать, когда член дёрнулся и сперма попала частично на живот. Она щекотала пупок и вызывала очередные мурашки. — Так уж и быть, вечером пообещаю вам премию, сэр, — поцеловал в затылок. — Если согласитесь прогуляться после шести. Дверь в кабинет приоткрылась. Юнги выругался от ужаса. Стучало, сука, не только сердце! — Сэр, там принтер почини… — брови заглянувшего Чонгука покрыли весь его лоб толстыми складками. Он заикнулся, не закрывая рта, и испуганно принялся нащупывать дверную ручку. Его длинные пальцы все не попадали по ней. В этот момент один из карандашей выпал, с отчетливым стуком затарабанил по полу и покатился в сторону шкафа. — О господи, простите, боже, прошу… я зайду позже… — и выскочил пулей. Чимин, черт его побери, засмеялся. — Так вы принимаете мое предложение? — говорил с безмятежностью и постепенно вынимал карандаши из ануса. Юнги видел, как сгустки слюны паутинкой висели между ними и от тяжести разрывались. — Да пошел ты! — Тогда я зайду через пару часов за вами! Не задерживайтесь, пожалуйста.