***
Сиянию не было предела. Оно слепило роскошью украшений главного зала и явствами в лучшей посуде. Алые фонари, бумага и дерево талисманов, бусины, мелкие и крупные, и золото и блеск букв. Драгоценностями вышиты шелка, коими увешаны стены. И на одеждах сверкают в сотне белых фонариков камни, которых не достать просто так. Юный господин, известный всем за глаза, и не бывавший на подобном пиру ещё ни разу, появился в зале тихо. Грациозной мягкой поступью он, едва различимо шурша своими изумрудными иностранными одеждами, восходит по длинным частым ступеням. Широкие длинные рукава и низ необычно запахнутого верхнего одеяния красивыми волнами собираются вокруг него при шаге. И стоит ему войти… …одно и то же приходится видеть и слышать юному господину. Шуршат и бренчат уже вовсе не богатые одежды гостей. Их голоса — они всюду. Из каждого угла, с каждого места, отдельно отведённого под определённого янбана. Шелест голосов нарастает и становится очевидно нескромным. Он с интересом прислушивается, но виду не подаёт. Гордость выдаёт осанка. Ровную поступь провожают взгляды всех оттенков человеческих эмоций и вылетающее на вдохах и выдохах: «Принц!». — Ах, это принц. — Неужели принц? — Ещё один наследник династии Чон? — А разве он не погиб? Я слышал, принц пропал в горах двенадцать лет назад. Вроде как даже объявлялся траур… — Верно, верно, было такое дело. Только нашим правителям не досуг было горевать: истинный наследник династии, Чон Миюн, был активным ребёнком. — Бесспорно. Господин Миюн — альфа. Но отчего вы так уверены, что это тот самый погибший принц? — Разве вы не видите? Глаза этого юного господина черны и быстры, словно у ворона. И его волосы — они такие же вороные, как грива у лучших скакунов. Это черта Династии. Юный господин смеялся. Но лишь в душе. Его путь пролегал через весь огромный зал, прямиком к местам королевской четы. До их появления оставались считанные мгновения, и потому он не садился на отведённые ему подушки, а встал подле. Великолепная и сияющая, семья величественно ворвалась в гущу начинающегося торжества под звуки каягыма и чонгак аджэна*. Юноша кланяется каждому, кто проходит мимо и усаживается, вовсе не глядя на молодого господина, по крови им равного. Король, королева, принц Миюн и ещё двое помладше — их он не знает. Все альфы, горделиво задравшие носы. И все они, получив пример от родителей, отворачиваются от учтивого брата. Юноша кланяется по всем правилам и садится. Его вовсе не задевает холодный приём. Так думают гости, с любопытством наблюдающие за действом. И в этом уверен сам омега, улыбающийся скромно, как и подобает человеку его статуса и происхождения. Он ловко разбирается со своими рукавами и берёт серебряные палочки в руки, хоть давно привык к деревянным. Его двенадцатилетняя ссылка многому научила принца. По залу гуляли шепотки особо догадливых: юношу высылали в Поднебесную. Об этом кричали его диковинный наряд, манера держать палочки, бескрайнее спокойствие и безмятежная улыбка. Перед едой каждый коротко поблагодарил Бога про себя. Юный господин краем глаза глянул на братьев, шепчущих под нос. Ему вспомнились семейные обряды, которые в их стране выполняются скромно и только в кругу четы. Они идут до трапезы и торжества. Сначала каждый обязан почтить предков и поблагодарить Всевышнего. Шум степенных важных разговоров перекрывает все остальные. Слышно только музыку, красивую и умиротворяющую. Юноша украдкой поглядывал на большие закрытые двери. Ему понемногу становилось тревожно. — Кхм… — король вдруг отложил свои приборы и взглядом сразу указал на того, кому адресованы будут его дальнейшие слова. Омега обратил всё своё внимание на отца. Впрочем, как и остальные гости. — Сын мой, Чонгук. Мы ждём сегодня ещё одного важного гостя. Он был приглашён для тебя, мой милый сын, и прибудет с минуты на минуту. А пока, — король Чон поднялся, оправил одним плавным движением свой многослойный ханбок. — дорогие гости, мои ближайшие советники, великие умы государства! Этот Соллаль будет грандиозным торжеством не только потому, что приближается новый чистый год, но и потому, что сегодня, в эту святую переходную ночь мы сыграем свадьбу! Грохот голоса Его Величества и как жирное восклицание — распахнувшиеся вновь двери. Теперь лишь один гость мог и должен был взойти по ступеням дворца, чтобы ступить в зал под прицел сотен взглядов. Слуги из разных углов собрались у порога, и, слегка заставляя нервничать, с десятисекундным опозданием появляется мужчина. И по шагу, по лицу его невозможно было определить ничего, кроме молчаливого скромного величия. Гости заворочались на местах, желая обернуться и посмотреть, но каждый, кому это удавалось, застывал, словно околдованный. Сама королева тихо вздохнула, а её сыновья презрительно хмыкнули. Но вошедший на них не смотрел. Он кивнул королю. Ни больше, ни меньше. Кивнул и будто бы улыбнулся, но мгновенно и легко, будто хороший сон, — принцу. Чонгук удивлённо распахнул глаза на секунду. И в себя постарался прийти тут же. Не того он ждал, нет. А мужчина прошёл к столам и место, ему выделенное, занял. — Ваше Величество, приветствую вас и всю вашу семью. Я Намджун, белый страж, если вам угодно. К сожалению, жених прибудет немногим позже. Подоспеет к венчальным обрядам. Король кивнул, а люди вздрогнули. Белый страж! Ён Запада! Пэннён, великий Пэннён! Охи и ахи прокатились над столом, но Его Величество быстро прервал все смуты и объявил начало торжества. Музыка разлилась по залу, вина и явства закружили головы, и лишь вернувшийся принц глядел поверх всего, искоса — на Намджуна, спокойного и величественного, и не скрывающего свою истинную сущность, пусть и сидел в образе человека с людьми. Спустя пару часов веселья все позабыли неловкое действо. Хохот раздавался то тут, то там, пролитое из чарок питьё текло на наряды и пол, но хмель давно завладел головами буйных янбанов и их омег и потому никто уже не видел ничего вокруг себя, а минутами позже королева поднялась с насиженного места, распрямила гордую осанку и, с материнской улыбкой оглядев каждого дорогого гостя, объявила танцы. Тут же калейдоскоп танцовщиц лебедями выплыл в центр, веерами развеяв ветер гулять и цеплять волосы гостей. Красотой своей они утягивали воображение в неземные прекрасные дали, движениями рук, опутанными прозрачными тканями, взмахами их, словно крыльями, гибкость тонких тел. Музыка нарастала и с каждым новым движением к одному инструменту добавлялся новый. И с усложнением мелодии с мест вставало всё больше молодых незамужних омег. Они вливались в танец, словно жили его в это мгновение, и от самого начала. Чонгук глядел на них и дивился. Он не знал этой традиции, мог лишь догадываться, но не понимал происходящего. Вдруг его неведомой силой потянуло оглянуться на Намджуна, а тот только и ждал, кивнул едва заметно и глазами велел выйти тоже. В груди юноши защебетала проснувшаяся вера. Он поднялся и незаметно улизнул из-под носа развеселившихся родителей, вливаясь в поток плывущих, будто поверх воды, девушек и юношей, искусно перенимая их манеру танца. Движения становились всё плавнее и медленнее и в какой-то момент каждый опустился на колени, аккуратно расправляя нарядный ханбок и опуская голову. Молодые альфы повставали из-за столов. Их действия сами по себе говорили о том, что даже сидя на месте они танцевали душой. Теперь и тела, учившиеся разыгрывать эту сцену с детского возраста, стремятся к ждущим омегам, дабы сойтись в единое. А Чонгук, понявший, что оплошал, ошибочно вышел в толпу, внутренне сжался в комочек. Ведь ко всем омегам подошёл альфа, обнял и поднял с колен, уводя в новый пляс, а он так и остался, с прямыми плечами и скользским от натекающей влаги взглядом, которому и зацепиться не за что. Его стыд за дерзостную надежду укутывает в свои жгуче холодные руки, мелкая дрожь зарождается в ослабших пальцах. И с разочарованием уже не справиться… Словно крылья, ложатся на плечи прохладные руки. К спине едва ощутимо прикасается грудная клетка, забирающая воздух большими порциями и с ним феромон принца. Дрожь разбушевалась сильнее. Голову, безвольно повисшую, с трудом поднимать пришлось, а сердце заполошилось диким зайцем. Трепетный вдох — лишь бы больше этого аромата и меньше безвкусного воздуха. И его поднимают, прижимая без стеснений и правил тонкий стан к крепкому телу. Ведут в центр залы, и Чонгук, чьи глаза ещё не успели высохнуть, с усилием замечает, что пространство вокруг них свободно, а другие пары разошлись, образовав полукруг и, кажется, совершенно не замечают их, танцуют едино, словно связаны друг с другом. Его разворачивают плавно, и омега видит сначала улыбку, такую загадочную и многообещающую. Затем — глаза, драконий прищур и утопшие в растопленном золоте узкие зрачки. Он велик и могущественен. Он может всё. Но не желает, и потому на скулах видны разводы тёмно-синей чешуи. Чонгук ему улыбается наоборот — открыто, счастливо, облегчённо. — Вы заставили меня окунуться в страх и сомнения, господин, — шепнул он, притянутый внезапно близко-близко. Его голову уложили на широкую грудь ради мгновения единения, губы коснулись макушки. — Мой юный супруг, я бы ни за что не оставил вас в этом бою. У Чонгука сердце в танце, как и тело, и он чувствует — не видит и не знает, — чувствует, что должен делать, когда его ведут и отпускают, вложив в ладонь изящный исписанный иероглифами веер. Не своей родине верен принц, не королю, королеве, братьям и народу. Сердце его, душа его, юность и все последующие годы — они в когтистых лапах, что держат нежнее всего на свете, в руках того, кому поклоняются. Ён кружит около. Его распахнутый длинный ханбок не скрывает под ним узкие иноземные брюки и шёлк рубахи. Каждый элемент одеяния чёрный. Движения заморские, янбанам и Его Величеству непонятные, и господин Миюн едва душит в себе порыв вскочить и приказать прекратить. Это позор! Это пренебрежение традицией, это не в правилах и законах. Это против. Против всего устоявшегося мира. Но пара танцует. Чонгук делает взмах шёлковым веером, и тот чудом оказывается уже в другой руке. Сам юноша прогибается, словно молодой бамбук, через руку, его обхватившую, и рукой круг описывает, пальцами ловко раскручивая веер. Его возвращают на ноги и спиной к себе перекручивают, чтобы руку на мгновение на узкое плечо положить и будто бы оттолкнуть — разойтись, дабы омега мог свою часть безукоризненно выполнить — нескромно повести бёдрами, красиво выделяющимися изумрудным ханьфу и изогнуться назад вишнёвой цветущей веткой. Его руки проживали свою страстную жизнь. Ступни мелькали из-под краёв, расшитых золотыми нитями. А следом — заключение — Ён, поймавший в руки, подхвативший и прижавший, не желающий отпускать. Чонгук думает, что танцует с демоном. Свою жизнь с ним связал и ни разу ему ещё не доводилось жалеть. Лишь родители не знали об этом. И весь двор, и другие. Никто не знал, что у владыки Севера, Хэннёна есть молодой супруг, королевская кровь, верный и небесно красивый, не сравнимый ни с богами, ни с земными обитателями. И как эта роскошь попала в руки людей — Ён мог только гадать. Давным-давно ему был предначертан этот юноша. Ещё задолго до его зачатия и восхождения династии Чон предрекли Стражу звёздное благословение. За столетия ожидания и верной службы, за терпеливость в обращении с людьми, за помощь им должен был в будущем — неважно, каком — получить он омегу, за которого придётся ещё не раз сразиться. Вот он, омега, в его когтистых руках, выброшенный семьёй в чужие земли на «воспитание», дабы никакая опасность, никакие враги королевства не нашли мальчишку. Самостоятельный, смелый, дерзкий и любящий хохоча подшучивать над своим тайным мужем. Чонгук уже два года не жил в Поднебесной в монастыре, куда его отправили родители. Он стал хозяином дворца Хэннёна, целовал его вечерами, когда тот со службы возвращался, любил его, спасшего от смертельной тоски, от нерадивых женихов, от тех самых врагов, нашедших и желавших использовать. Чонгук был счастлив в этих руках. Пусть у его мужа иногда появляются чешуя, хвост и лапы с когтями да густая грива и усы. Пусть он и рычит, не как человеческие альфы. Он свой. Он родной. Он семья. Держа уже состоявшегося супруга за руку и подводя к столам, Ён не теряет своей улыбки, но его глаза серьёзны и опасны как никогда. Намджун, его близкий друг, сидит напряжённый, точно готовый в любое мгновение броситься оттаскивать нерадивого дракона от людей. — Ваше Величество, — альфа делает глубокий поклон, желая выразить всё своё почтение. Чонгук следует его примеру. — Моё имя Тэхён. Это я тот, кто послал вам письмо с просьбой и те дары. Мой друг Намджун, думаю, уже объяснялся по этому поводу. Как и в письме, я прошу позволения взять вашего сына в мужья. Король ненадолго поджимает губы. Смотрит на жену и сыновей-альф, задумчиво ведёт взглядом так, что натыкается на крепко сжатые руки Чонгука и Тэхёна, смотрит на омегу, с трудом удерживавшего в себе страх и волнение. Его голову вдруг посетили воспоминания о богатстве, которое он приобрёл в дар от этого альфы всего лишь за ответное письмо с позволением приехать. Уже тогда король был уверен, что позволит союзу случиться, каким бы ни был сам мужчина. Настолько богатого зятя и не сыщешь больше. В то же время перед ним стоял никто иной, как Ён! Дракон, нечеловек, бессмертное великое существо, способное уничтожить всю страну. Настолько страшный посланник богов должен быть союзником, но никак не врагом. — Я, король великого Чосона, даю тебе, Тэхён, своё отеческое позволение. Коли не возражаешь, ваша свадьба будет считаться проведённой сегодня же. Чонгук слушал, не чувствуя ничего от осознания того, что его вручили незнакомому родителям альфе. Он любил Тэхёна. Но при другом раскладе счёл бы в этот момент свою жизнь разрушенной. Его волновал лишь вопрос: почему отец пренебрёг традициями? Свадьба в Соллаль, безусловно, прекрасна. Однако а как же приготовления и клятвы? Омега тихонько вздохнул, понимая, насколько безразличен родным. Тэхён поблагодарил короля, сердечно заверяя во всяком разном, в чём должен заверять без минуты зять, отлично играя свою роль жениха, будучи мужем, и отвёл своего омегу к их совместному теперь месту. — Я хочу, чтобы этот Соллаль был счастливым для вас, мой супруг, — наклонившись, тихо выдохнул альфа, когда они усаживались. — Улыбайтесь мне, пожалуйста, я хочу знать, что вы рады этому времени со мной. Только представьте: мы с вами запустим фонарики, я покатаю вас на качелях — видел, они есть здесь. А когда мы вернёмся в наш дворец, я сделаю вам настолько приятно, что вы позабудете обо всех напастях этого дня. Щёки Чонгука обожгло жаром, и он поспешил склонить голову к плошкам с едой, чувствуя, как муж располагает руку на его пояснице и поддерживает. Ему нравятся эти планы, он уже счастлив, даже прямо здесь.***
Белый пышный фонарик поднимается в небо, а альфа продолжает держать руки омеги, пока тот следит за полётом. Муж видит их фонарик и ещё сотни других, что успели взлететь, в чёрных глазах своего омеги и расплывается в счастливой улыбке. Спустя минуту Тэхён стягивает с себя ханбок, остаётся в брюках и рубахе, а снятой одеждой укутывает юного господина и тянет в сторону качель. Они на том самом маленьком закрытом дворике, всё ещё пустом и заснеженном. Ён смахивает с сидения снег, усаживает своего мужа и принимается раскачивать его. А Чонгук весело болтает в воздухе ногами, держась за холодные цепи, но не чувствуя этого льда — ханбок альфы греет не только душу и сердце. — Знаете, почему этот Соллаль счастливый для меня? — Чонгук запрокидывает голову, подлетая вверх, и широко улыбается Тэхёну, распахнувшему в страхе глаза: омега так отклонился назад, что мог не удержаться и упасть. — Душа моя, не стоит выполнять подобные трюки, — заботливо воркует Ён. — И почему же?Natalia Kills — Problem
— Потому что, — Чонгук дожидается, когда альфа отпустит цепи качели, летящей вверх, и прыгает с неё. Тэхён не успевает сорваться с места, как юноша мягко приземляется в низкий сугроб и озорно хохочет, хватаясь за живот и жмурясь. Лицо альфы меняет цвет три раза, а спектр эмоций настолько широко продемонстрирован, что Чону становится ещё смешнее. — Потому что я встречаю его с тобой! — выкрикивает омега в момент, когда его с игривым рыком перехватывают за талию и перекидывают через плечо. Уже на ходу тело деформируется, и Чонгук, отпущенный из цепких когтей, скатывается по спине дракона к хвосту, хватаясь за него. Ён взлетает над хребтами черепичных крыш дворца, над двором и янбанами, лавирует меж поднимающихся фонарей чёрной змеёй. … Во владениях стража Севера не может быть тепло, но Чонгук обжигается о простыни, на которые его укладывают. Тэхён заползает сверху, опирается коленями по бокам от бёдер и жмётся плотнее коленями к стройным ногам. Он целует сразу влажно, не церемонится и не спрашивает — своим владеет в полной мере, лижет мокрый язык и собирает сбежавшую с уголка губ слюну, причмокивает, словно бы уже соединился с омегой не только духовно, но и телесно. — Тэхён… Тэхён, позвольте мне… Пожалуйста, Тэхён… Сладкая мольба мёдом альфе в ухо льётся. Он получает совершенно мокрое вылизывание своей шеи и несдержанные укусы. Сам вспоминает о награде, ждущей его сегодня: метка. Он сможет навсегда закрепить их союз меткой и получить ответную от своего супруга. Но это останется на самое сладкое, а пока… — Конечно, милый. Тэхён поднимается на постели, выпрямляется и сдёргивает с себя рубаху, вырывая все пуговицы, швыряет тряпьё прочь, выдёргивает пуговицы штанов из петель и отбрыкивается от них и всего остального, попутно переворачиваясь на спину и падая на подушки. Чонгук радостно забирается сверху. Он всё ещё одет, но завязки его ханьфу уже распутаны и расслабленны, а пояс откинут куда-то, и он так прекрасен со своей бледной кожей на фоне изумрудной ткани, словно лепестки цветка упавшей вокруг него. Омега двигается ближе, шаловливыми пальцами взбирается по бедру к паху и, будто мстя, вовсе не спрашивает, хватаясь за естество альфы. Большим пальцем он смазывает густую каплю с конца головки, пачкает в ней всю ладонь и проводит нежно пару раз, с восхищением наблюдая за ломающимися бровями мужа, за его подскочившим голосом и судорожно дёрнувшейся грудью. — Мой милый супруг, — выстанывает Тэхёна, прогибаясь в пояснице и подаваясь бёдрами вперёд. Чонгук на его реакцию хихикает совершенно дьявольски, осознавая, какую власть имеет над великим Ёном, и грациозно наклоняется ниже, высовывая язык. Он смачно облизывает головку и обхватывает её губами, играется языком, кружа по ней, опускается ещё, насколько может. Тэхён стискивает простыни в пальцах, выпускает когти и даже не слышит треска рвущейся ткани. Он смотрит в потолок и видит там черноту неба и горящие фонарики. До тех пор, пока над ним не появляется довольное лицо мужа. Мужчина хватает юношу, не давая тому ничего произнести, коротко благодарно целует, слизывая смазку с губ и тянет на себя, заставляя сесть себе на грудь. Альфа спешно раздевает Чонгука и уже ощущает своей кожей его влагу, подтягивает на себя, без слов заставляя встать на колени над головой. — Я держу, — безбожно хрипит он, когда чувствует, как напряжённо дрожат мышцы омеги, готового свалиться прямо на лицо. — Вдруг я сломаю вам нос, — подрагивающим голосом лепечет Чонгук, но поздно — его с силой опускают к жадным губам. Громкий звонкий голос отбивается от стен, хлюпающий звук заставляет принца краснеть, а ловкий язык и пальцы — кричать. Следующее, что запоминается Чону, это то, как ловко альфа сдвигает его к себе на колени и садится, опираясь на спинку кровати. Член входит одним слитным движением. Тэхён не ждёт, знает, что муж растянут и течёт достаточно, чтобы не причинить ему боли. Хрипы и всхлипы мешаются с грудным рыком. Альфа с наслаждением мнёт кожу на бёдрах, делая рывки, и вылизывает местечко на шее, подходящее, по его мнению, для метки лучше всего. И когда перед глазами всё сливается в единый фон, и остаются лишь глаза напротив, когда внизу живота всё сводит сладко в скором предвкушении, Тэхён целует омегу крепко и опускается к его шее, обнюхивает, выцеловывает, оставляет свой феромон, царапая острыми клыками нежную кожу. Чонгук запрокидывает голову к потолку и тоже видит фонари, что они запускали в канун Соллаля, парой часов назад. Он тянет мужа за волосы, впечатывает лицо в свою шею и сам насаживается резче, так и замирая. В его животе расцветают жгучие цветы и на коже между шеей и плечом тоже. Он вскрикивает и опускается ниже к альфе, вцепляется зубами в его шею, чувствуя наслаждение, сладость чужой крови и дрожь мужчины. — Люблю вас, — порыкивает он довольно, зализывая ранки мелкими мазками. Тэхён хрипло смеётся, притискивая юное тело к себе так, будто хочет и вовсе впитать принца в себя, засунуть под рёбра к сердцу. — С наступившим новым годом, дорогой. И я вас люблю, моё милое солнце. Чонгук лежит распластанный на альфе несколько минут, бессмысленно глядя в окно. И вдруг, встрепенувшись, приподнимается, укладывая ладошки на широкие плечи. — Скоро рассвет. Хочу запустить воздушного змея с вами, — заявляет он, не оставляя своим тоном права выбора. Тэхёну остаётся лишь широко улыбнуться, наглаживая обнажённую спину руками, чтобы не замёрз, и кивнуть. — Конечно, всё, что пожелаешь.