Купи елку

      Чу Ваньнин запустил руку в коробку и вытянул оттуда печенье.       — С праздником, Чу-лаоши, — улыбнулся ему Наньгун Сы и пошел дальше раздавать судьбу коллегам по лаборатории.       Эти печенья не покупали. Наньгун Сы сам печатал бумажки с текстом, сам их нарезал и запихивал внутрь самодельного печенья. Пару лет в них запихивали мудрые изречения и поговорки, и молодежь заскучала. В этом году Наньгун Сы весь декабрь выпрашивал у всех пожелания для печений. Чу Ваньнин был ответственным человеком и пожелал коллегам здоровья, трезвого ума и хорошего финансирования. Когда люди начали есть свое печенье, он понял, что все остальные крайне безответственно придумывали пожелания от балды. Одному попалось пожелание выиграть в лотерею, второму — выйти замуж, старейшине лаборатории пожелали бросить курить. Наньгун Сы вытащил бумажку «гордыня — грех, не греши». Е Ванси пожелали: «чтобы крепко стоял».       — А у вас что, Чу-лаоши? — кисло спросила она, заглядывая ему через плечо.       — «Купи елку».       Как человек, воспитанный диким дедом, Чу Ваньнин не имел привычки праздновать западные праздники. Он считал их баловством для младшего поколения. Традиционные китайские праздники, впрочем, он считал баловством для стариков. Себя он классифицировал как существо, которому праздники не нужны. Потому что они для тех, у кого кто-то есть, а у Чу Ваньнина никого не было.       Он проживал праздники, как будние дни, а если это были выходные, работал дома. В этом году Чу Ваньнин собирался поступить так же, но узкая бумажка с предсказанием жгла карман до конца рабочего дня. Во всякую ерунду он не верил и человеком был рациональным, однако в том, чтобы купить елку, не было ничего криминального. Написано же «купи елку», а не «купи, наряди, хоровод води». Покупка дерева не преступление и не дань язычеству.       Поэтому вечером Чу Ваньнин с видом отпетого нарушителя закона замотал лицо белым шарфом и отправился на ближайший рынок покупать елку. И не купил.       Кратчайший путь до рынка лежал через набережную. Погода стояла ужасная, а ледяной ветер с воды норовил забраться под пальто, под кожу, в самые кости. Чу Ваньнин был в достаточно скверном настроении, чтобы желать себе худшего, поэтому шел ближе к воде, где холоднее. Шел, пытался разглядеть в темноте блеск свинцовой воды и думал мрачные думы.       «Капиталисты продают людям образ счастья, — бухтел он про себя, засунув руки под мышки. — Нарядите елку, и будете счастливы. Подарите любимому человеку шоколад, и он кинется вам на шею. Чушь собачья. Деревья и сладости не делают человека счастливым. И я от елки этой проклятой тоже счастливей не стану».       В воде ему почудилось движение, но Чу Ваньнин решил, что это плещется рыба, и пошел дальше. Впереди сиял рынок под гигантским навесом, и оттуда во все стороны расползались люди с пакетами и гигантскими свертками елок. Точно пьяные муравьи из отравленного муравейника. Несчастные люди, зомбированные капиталистическими мечтами.       «И я такой же. Стоп. Там точно рыба?» — Чу Ваньнин обернулся и снова увидел всплеск на воде.       Подойдя к краю, он обнаружил, что у камней слабо плещется маленькое животное. Человек здесь мог бы дотянуться до воды, но вылезти из нее ослабевшей кошке было практически невозможно. Сердце Чу Ваньнина наполнилось щемящей жалостью. Он опустился на колени на край оледеневшей набережной и протянул руку вниз.       — Иди сюда, не бойся, — сказал он. — Как ты тут оказалась?       Желтые глаза кошки безумно блеснули в темноте, и она бесстрашно поплыла к нему. Чу Ваньнин облегченно выдохнул, когда первый коготь зацепился за рукав его пальто, и в то же мгновение свинцовая вода бросилась на него и обхватила своей зубастой пастью. Он отбивался от нее, как мог, не знал, где верх, а где низ, запутался в одежде. И все время думал, где же кошка, не утонула ли вместе с ним.       Наконец, спустя несколько мучительных мгновений ледяной воздух снова ударил ему в лицо. Тут Чу Ваньнин мог дышать, но голову охватили ледяные тиски, сердце стучало то в пятках, то в горле. Он в панике вцепился в камни набережной, выполз на нее как тюлень и лег трупом. Кажется, кто-то его вытянул за одежду и теперь пытался что-то сказать, но Чу Ваньнин лишь огрызался. В уши набилась вода, он ничего не слышал и только что чуть не помер.       Рядом с ним на набережной таким же колючим тюленем лежала завернутая в сетку зеленая елка. Увидев ее, Чу Ваньнин окончательно разозлился и вскочил на ноги. Вода лилась с него ручьями, пальто весило тонну, зубы позорно отбивали военный марш, хотелось убивать.       — Вы в порядке? — вода из ушей, наконец, вылилась, и Чу Ваньнин услышал первые внятные слова. — Я не хотел. Просто увидел вас, подумал, что-то не так, поскользнулся, упал и случайно столкнул вас в воду.       — Теперь действительно что-то не так, — зло процедил Чу Ваньнин и уставился на виновника торжества, намереваясь испепелить его взглядом на месте. — Где кошка?       Услышав, что говорят о ней, кошка высунула розовый нос из капюшона собеседника. И тогда-то Чу Ваньнин обратил внимание на его лицо. Тут злоба разобрала его еще больше. Так происходило каждый раз, когда особенно красивые люди смотрели на него с жалостью. Этот человек был не просто красив — хуже. Его красоту не портила ни дурацкая шапка с помпоном, ни воротник из облезлой мокрой кошки. От него не веяло — просто за тысячу ли несло летним зноем, способным победить даже самую суровую зиму. Просто удар ниже пояса.       — Пойдем, — сказал Чу Ваньнин и протянул руку к кошке.       Но эта поганка не собиралась никуда идти, только спряталась глубже в капюшон. Знойный красавец насмешливо хрюкнул и тут же виновато потупил глаза:       — Куда вы собрались? Далеко живете?       — Доеду как-нибудь, — выплюнул Чу Ваньнин.       — Слушайте, я очень виноват, — мужчина зачем-то схватил Чу Ваньнина за руки, и тому показалось, что вода между их пальцами стала с шипением испаряться; в тоне незнакомца корысти было больше, чем раскаяния. — Я живу тут совсем рядом. Идемте со мной, я хотя бы сухую одежду вам одолжу.       — С чего такая щедрость?       Незнакомец замялся на пару секунд, а потом выдал очередной поток бреда:       — Праздник же. А вам плохо. Так быть не должно.       После таких сентенций Чу Ваньнину натурально захотелось выцарапать ему глаза и вырвать жалелку из груди. Что значит ему плохо? Может, очень даже хорошо? Только вот на холодном ветру теплее не становилось, Чу Ваньнин стремительно замерзал. Если они поспорят еще пару минут, у него есть все шансы поехать экспонатом на конкурс ледяных фигур.       — Ты маньяк, — сказал он сквозь стучащие зубы. — Т-толкаешь людей в воду, п-приглашаешь к себе и крутишь из них к-колбасу.       — Ну все, идем, — незнакомец одной рукой поднял елку, а второй после недолгих раздумий взял Чу Ваньнина за шкирку. — У тебя уже мозг заледенел.       — Неправда.       Препирались они всю дорогу до квартиры. Незнакомец все извинялся без конца. Представился Мо Жанем, сказал, что ему только в радость исправить собственную ошибку. Но Чу Ваньнин ему не верил. Этот Мо Жань выглядел как идеальная ловушка для отчаявшихся одиноких людей и проявлял слишком много энтузиазма, пытаясь затащить к себе случайного знакомого. Будто знал, что Чу Ваньнина некому искать. Когда за ними захлопнулась дверь, Мо Жань с таким пылом принялся стягивать с него заледеневшее мокрое пальто, что Чу Ваньнин перепугался насмерть. Вместе со страхом в нем вспыхнул иррациональный жар, он отчаянно вывернулся из рук Мо Жаня и прижался спиной к стене.       — Я сам, — по-детски вырвалось у него. — Где ванная?       — Там, — Мо Жань прочистил горло и крикнул вслед: — Я положу сухую одежду под дверью. Фен на второй полке под раковиной! Но розетка снаружи!       В ответ дверь в ванную с грохотом захлопнулась. Мо Жань выдохнул и прижался лбом к стене. Бывает же такое!       — Все из-за тебя, — сказал Мо Жань кошке, которая запросилась из капюшона наружу.       И кто еще из этих двоих был больше похож на кошку. Эта пригрелась у шеи Мо Жаня и продрыхла всю дорогу, а его новый знакомый Чу Ваньнин брыкался, когда его тащили из воды, шипел и злобно сверкал глазами. Интересно, в обычной жизни он такой же? Или ведет себя так только с теми, кто спихивает его в воду? Мо Жань еще раз боднул стену лбом. Как можно было так облажаться?       Он правда подошел, потому что забеспокоился. Человек в светлом пальто шел вдоль набережной, вдруг опустился на колени у воды и полез вниз. Мо Жань думал, у него случилось что-то ужасное, хотел помочь или отговорить. Но поскользнулся рядом и столкнул несчастного прямо в воду. А у Чу Ваньнина все было хорошо до встречи с Мо Жанем, он просто кошку собирался вытащить.       — Мяу! — сказала кошка и подняла хвост трубой.       — Есть хочешь? Ответственность на себя брать не собираешься? Что это были за водные процедуры?       Из еды в холодильнике не перченое у него было только сладкое. И тофу. Тетя сама делала, и Мо Жань из вежливости потреблял. Кошка, к счастью, тоже оказалась безумно голодной и набросилась на тофу, как тигр на антилопу. А Мо Жань пошел наряжать елку. Той не понравилось в квартире, и из протеста она решила развоняться. Увы, Мо Жань был человек простой и древесных намеков не понимал.       — Пахнет зашибись, — сказал он. — Прямо как в лесу.       Прислушиваясь к звукам из ванной и стараясь не думать, как горячая вода стекает сейчас по обнаженной коже Чу Ваньнина, Мо Жань намотал гирлянду, развесил пластмассовые шарики и принялся бережно потрошить газетную капусту со дна коробки с игрушками. В самой сердцевине каждого из пяти свертков пряталось по стеклянной шишке. Когда Мо Жань был маленький, им с мамой хватало денег лишь на еловую веточку и бумажные игрушки-оригами. В последний год мама купила много дорогих и бессмысленных вещей, в том числе и эти шишки. Раньше их было семь. Две Мо Жань разбил. Белую — в год, когда они расстались с мамой навсегда, синюю — в год, когда встретил Сюэ Чжэнъюна. Мо Жань был уверен, что в этих семи шишках было заключено все горе и счастье его жизни, поэтому берег их, как зеницу ока.       Конечно, следующая разбитая шишка должна была стать несчастливой. Мо Жань мог бы вообще не вытаскивать их из газеты, положить в сейф и закопать на дне реки. Но думал: что если следующая счастливая? Может, счастье или несчастье зависит от цвета? Или от настроения художницы, которая эти шишки расписывала? Мо Жань это придумал в детстве, и решил быть хорошим мужем, чтобы его жена никогда не делала несчастливых шишек.       Но стать хорошим мужем он никогда бы не смог. Он честно пытался, не хотел огорчать дядю с тетей, но из-за его неискренности к женщинам выходила полная ерунда. Никогда не удавалось расстаться на позитивной ноте. Хотя Мо Жань не признавался, что мужчины ему больше по душе, девушки будто нутром чуяли неладное. Последней стала Сун Цютун, и ее гордость была особенно задета, потому что ей удалось докопаться до правды.       Мысли о прошлом развеяло гудение фена. Чу Ваньнин стоял в коридоре, слегка согнувшись, и сушил волосы феноменальной длины, перекинув их вперед. При этом он открыл белую шею, которая в вороте свободной футболки смотрелась беззащитно и соблазнительно. Кого же Мо Жань выловил сегодня в реке? Пока они шли домой и препирались на пороге, он успел отметить, насколько красив его улов. Глаза феникса, покрасневшие от речной воды и ярости, выглядели особенно завлекательно, а бледные губы хотелось зацеловать, чтобы вытянуть цвет на поверхность из продрогшего тела.       От мысли, что на ближайшее время Чу Ваньнин в его власти, в груди зародилась дрожь предвкушения. Нападать с непристойными предложениями Мо Жань не собирался, но и сидеть сложа руки не смог бы.       — Хочешь поесть? — крикнул он, чтобы было слышно сквозь гудение фена.       Чу Ваньнин резким движением откинул волосы назад и сощурил глаза. Совсем не страшный. В одежде Мо Жаня, от горячей воды порозовел везде, где только можно. Трахнуть бы его прямо сейчас, согреть изнутри горячим членом для профилактики, чтобы не прилипла никакая зараза, кроме Мо Жаня.       — Там точно отрава, по глазам вижу, — сказал Чу Ваньнин, выключив фен.       — Можем есть из одной тарелки.       — Некоторые хитрецы травят не еду, а приборы.       — Давай есть руками, — усмехнулся Мо Жань.       Чу Ваньнин посмотрел на руки так, будто видел их впервые.       — Мыло отравленное, да? — спросил он.       Мо Жань в голос расхохотался. Он никогда так быстро не загорался из-за другого человека. Тут часа не прошло, он уже был влюблен по уши. Пожалуй, если бы Чу Ваньнин вел себя вежливо или сбежал от него на улице, загораться было бы нечему. Но у него будто на лбу было написано: «Сделай мне хорошо или умри». И Мо Жань умирал от желания понравиться и заполучить этого человека себе.       — Позвони кому-нибудь и скажи, где ты. Скажи, если с тобой что-нибудь случится, виноват будет вот этот человек, — Мо Жань показал ему удостоверение личности. — У тебя же есть друзья или родственники?       Поначалу Чу Ваньнин нахмурился, но не злобно, а скорее трогательно, а потом снова вошел в режим берсерка:       — Вынюхиваешь, кому я мог бы о тебе сообщить? Гнусный аферист. Мой телефон промок и не работает.       — Позвони с моего.       — По-твоему, у меня в голове телефонная книга? Я тебе робот, что ли?       Чу Ваньнин был в отчаянии. До дома пешком больше часа, телефон промок, а в нем все: номера, банковская карта, проездной. Пальто будет сохнуть еще неделю!       Только он расслабился и успокоился под горячим душем, как Мо Жань снова начал давить на самые больные места. Нет никого! Никого у него нет, кому бы он мог позвонить и… А, все равно он не помнит номер Сюэ Чжэнъюна наизусть, да и беспокоить его на пустом месте нехорошо. Срываться на Мо Жане тоже нехорошо. Он наверняка хотел бы отпраздновать этот вечер с друзьями вместо того, чтобы возиться с Чу Ваньнином.       — Стой, ничего не говори! — Мо Жань заметил, что настроение Чу Ваньнина поменялось. — Я понял, я обязательно вызову тебе такси, одолжу пальто, куртку, что угодно. Только поешь со мной!       — Решил адрес мой выудить?       Честно сказать, все эти гадости Чу Ваньнин говорил абсолютно не искренне. Он не считал, что у Мо Жаня был злой умысел, потому что его самого и правда никто не заставлял подходить к краю набережной и лезть за кошкой. Просто ему было безумно стыдно показать свою слабость незнакомцу с такими ямочками на щеках. Мо Жань был красив как бог — бог жаркого лета, плодородия, плотского желания. И этот бог вытащил Чу Ваньнина из воды, как драную кошку, и жалел его, как дрожащую тварь.       — Послушай, я понимаю, что ты очень сильно на меня злишься, — Мо Жань снова заговорил с ним. — И с моей стороны огромная наглость просить тебя об одолжении. Но так уж вышло, что недавно обстоятельства поменялись, и я буду праздновать сегодня один. Не мог бы ты ненадолго составить мне компанию. Хотя бы на полчаса?       Поколебавшись с минуту, Чу Ваньнин сдался и пошел на кухню дегустировать деликатесы. От жалости Мо Жаня становилось мерзко, но от мысли, что он откажется, через пять минут за ним приедет такси, и они расстанутся навсегда, сердце в груди начинало гневно клокотать.       Здесь было светло и тепло, пахло домом и вкусной едой. А еще от елки шел мистический свет и запах. Чу Ваньнин вспомнил, что оказался здесь из-за бумажки «Купи елку», и решил, что зря не покупал елки все эти годы. Жаль только в этом году уже поздно.       Еда Мо Жаня оказалась совершенно несъедобной. Чу Ваньнин из вежливости склевал по кусочку того и сего, и у него из носа потекли слезы. Везде было адски много перца.       — Тебе плохо? — встревожился Мо Жань. — Где-то болит?       — Нет, — Чу Ваньнин всхлипнул и задрал голову, чтобы не капать в еду. — Твоя еда все-таки отравленная.       — Ты не ешь острое? — Мо Жань растерянно запустил пятерню в волосы. — Тогда я приготовлю то… фу съела кошка. О! Есть яйца! Яичницу? Омлет?       В ответ Чу Ваньнин неопределенно махнул рукой и втянул воздух ртом, чтобы охладить горящий язык. От пристального взгляда Мо Жаня стало только жарче. Он будто впервые видит человека с непереносимостью перца!       Поставив сковородку разогреваться, Мо Жань полез лицом под холодную воду. Наваждение какое-то! Рядом с Чу Ваньнином невозможно было спокойно находиться. Мо Жань косячил и делал только хуже и ему, и себе. Потому что с каждым новым косяком жар все сильнее разгорался под кожей.       Как уговорить его остаться на ночь? Каков шанс, что ему тоже нравятся мужчины? Когда ему надоест мучиться из-за Мо Жаня?       — Ты ловко готовишь, — сказал ему в спину Чу Ваньнин. — Повар?       — Нет, продаю всякую ерунду.       — Какую?       — Электронные платы.       — А готовить где научился?       Мо Жань разбил над сковородкой пару яиц и ответил:       — Пришлось научиться. Помогал на кухне столовой.       — Не работал на кухне, а помогал? Пахнет нелегальным детским трудом, — Чу Ваньнин сложил руки на груди.       — Ну да, — Мо Жаню не хотелось развивать эту мысль.       Он знал, как к детям из приютов относятся в обществе. Пусть дядя и забрал его оттуда, пребывание там наложило серьезный отпечаток на его личность. Если Чу Ваньнин узнает, наверняка не захочет с ним знаться. Но тот неожиданно сказал:       — У моего друга есть племянник. Его довольно поздно забрали из приюта, и ему какое-то время пришлось так работать. В труде нет ничего постыдного. Стыдиться нужно взрослым, которые заставляют ребенка работать бесплатно.       — Правда так думаешь? — оживился Мо Жань.       — Да, — серьезно кивнул Чу Ваньнин. — Ты вырос в приюте?       — Усыновили. А ты?       Вопрос застал Чу Ваньнина врасплох, и тот растерялся. Похоже, в отличие от Мо Жаня, он не был готов откровенничать.       — Желток любишь твердый?       — Никакой, — с радостью ответил Чу Ваньнин.       Лед все-таки тронулся. Колючего собеседника удалось разговорить, а когда на смену обычной яичнице пришли десерты, Чу Ваньнин окончательно оттаял. Его губы блестели от сладких соусов, белели от сахарной пудры. Он облизывал пальцы после пирожных, а когда принялся за палочку танхулу, Мо Жань сел прямо, будто палку проглотил. Сначала обхватывает покрасневшими от еды губами, снимает зубами ягоду и жует, хмурясь от наслаждения. И еще одну, и еще.       Чу Ваньнин поймал на себе взгляд Мо Жаня, когда доедал последнюю ягоду боярышника с палочки. Ему было очень вкусно и сладко, он был доволен, как никогда в жизни. И этот взгляд теперь вместо раздражения разжигал в нем любопытство. Обычно все невербальные средства общения Чу Ваньнина раздражали. Хочешь сказать — говори ртом. Не можешь — прожуй и говори. Но за движениями Мо Жаня — от дрожи ресниц до напряжения мускулов под пшеничной кожей — хотелось наблюдать. Нет, хотелось пожирать Мо Жаня глазами, отпечатать его на сетчатке навечно. И Чу Ваньнин желал знать, что этот взгляд означает. «Что-то ты засиделся, престарелый извращенец, пора тебе домой» или «Останься со мной еще»?       Загадочная пауза из-за танхулу затянулась, а когда Чу Ваньнин собрался что-то спросить, Мо Жань сам начал есть. И Чу Ваньнин забыл, как дышать. Зачем брать танхулу в рот так глубоко? Сколько ягод там поместилось? Три или четыре? Карамель и так глянцево блестела, а теперь стала влажной от слюны. Кажется, Мо Жань разбирался в том, как готовить танхулу, но совершенно не умел его есть. Иначе почему он с влажным звуком втягивал палочку в рот, облизывал ее широким языком, обхватывал верхнюю ягоду губами, но не снимал ее с палочки, чтобы съесть? Кажется, что-то совсем другое делают так же, но точно не едят.       Наконец Чу Ваньнина поймали с поличным. Темный взгляд Мо Жаня не сулил ничего хорошего, и от него под кожей разлились потоки лавы, а в животе затянулся сладкий узел. Ничего подобного Чу Ваньнин никогда не испытывал, это очевидно был какой-то новый опыт, доступный и понятный лишь нормальным людям с высоким уровнем социализации. Волнующая игра, в которую невозможно играть одному.       Не разрывая зрительного контакта, Мо Жань еще раз насадился на танхулу своим ласковым и горячим ртом. Губы Чу Ваньнина приоткрылись, а язык во рту дрогнул, толкнулся в нёбо, желая коснуться блестящей от слюны карамели. Ему захотелось прижаться ртом к сладости, которой касались губы Мо Жаня. Горячее дыхание в груди совсем замерло, он был словно в трансе и представить себе не мог, зачем это все, если он всегда был недостаточно хорош, чтобы быть с кем-то.       Но Чу Ваньнин не успел развить эту мысль в привычные самобичевания, потому что раздался звонок в дверь. Мо Жань вынул танхулу изо рта, вся загадочность сошла с его лица, словно пыль, обнажив весьма прозаичное разочарование. Поднявшись из-за стола, он приложил палец к губам, показывая Чу Ваньнину, что лучше молчать. Тот шепотом спросил:       — Что, полиция?       — Хуже, — Мо Жань посмотрел в глазок. — Моя бывшая невеста Сун Цютун. Мы очень плохо расстались.       — Думаю, я тут лишний.       Вид у Мо Жаня после этой фразы стал совсем несчастный, но он очень быстро взбодрился.       — Нет-нет, ты можешь мне еще раз помочь.       — Как?       — Притворись, будто мы с тобой встречаемся, — попросил Мо Жань и выжидающе замер.       — В смысле, регулярно встречаемся? Не сегодня первый раз встретились?       Похоже, Чу Ваньнин из-за перформанса с танхулу все мозги растерял и не понял, чего от него хотят. Мо Жань вздохнул и сказал:       — Просто подыграй мне, ладно? Ничего не нужно делать, я все сам скажу, а ты просто не спорь.       Он не дал Чу Ваньнину ответить и распахнул входную дверь. Через порог в квартиру вплыло само великолепие. Женщина невероятной красоты с меховым воротником на плечах. Снег на мехе уже растаял, и капельки мерцали в теплом свете. Заметив Чу Ваньнина, женщина презрительно сощурилась. Точно императрица столкнулась с наложницей на галерее императорского дворца.       «Значит, такие женщины нравятся Мо Жаню», — мрачно подумал Чу Ваньнин.       — Смотрю, ты не один, — мягко сказала Сун Цютун. — Успел завести себе зверька?       — Ага, — беспечно ответил Мо Жань и подхватил с пола любопытную кошку. — Красотка, правда?       — Бывают и менее уродливые. А это кто? — она кивнула на Чу Ваньнина. — Я думала, ты тут один чахнешь, рыдаешь в подушку.       — Позлорадствовать пришли? — спокойно спросил Чу Ваньнин.       Мо Жань взглядом показал ему, что это лишнее. Чу Ваньнин знал, что, когда люди плохо расстаются, виноваты обычно оба, и принимать чью-то сторону себе дороже. Его мозг говорил так, но у языка сегодня развелось слишком много желаний, и он опережал мысли. Сун Цютун сжала алые губы в тонкую линию и процедила:       — Вот же мерзость. Даже знать не хочу, что еще ты делал этим ртом сегодня, прежде чем заговорить со мной. Хотя постой, — она повернулась к Мо Жаню. — Даже если соврешь, что вы встречаетесь, я не поверю.       — Ну не верь, если не хочешь, — Мо Жань пожал плечами.       — Ты соврал, что любишь мужчин, чтобы отделаться от меня. Если хочешь доказать, что это не так, целуй его.       В груди у Чу Ваньнина разлился мерзкий холод. Недавно на кухне он был бы не против попробовать Мо Жаня на вкус. Он не знал, что тому нравятся мужчины, не притворялся тогда, что они в романтических отношениях, но хотел этого, как оголодавший тигр хочет впиться зубами в горячую оленью шею.       — Еще чего, — фыркнул Чу Ваньнин. — Это ваши личные разборки. Я в них участвовать не намерен.       — Сун Цютун, я все тебе объяснил тысячу раз, — вздохнул Мо Жань. — Это правда. Мне кого-нибудь трахнуть на камеру и отправить тебе отчет, чтобы ты поверила?       Сун Цютун потупилась, на ее красивом лице проступило детское выражение обиды. Она не тосковала по Мо Жаню, не мучилась от неразделенной любви, ей было обидно, что ее обманули и использовали. И за это Чу Ваньнину стало ее жаль. Только к нему чувства Сун Цютун не имели никакого отношения.       — Тут полно еды, — сказал он, намекая, что они могли бы обсудить все за столом.       — Мне его еда в горло не полезет, — скривилась Сун Цютун. — Спасибо.       Она прискакала сюда злорадствовать или скандалить, а в итоге ей не дали ни того, ни другого, и теперь ничего не оставалось, кроме как отчалить восвояси. Они с Мо Жанем неловко попрощались через порог, и дверь за ней закрылась. Замок щелкнул, и Чу Ваньнин снова остался наедине со своим новым знакомым и новыми знаниями о нем. И о себе.       — Ты, похоже, начальник на работе, — сказал Мо Жань. — Не умеешь делать, как говорят. Тебе надо по-своему.       Он поднял на Чу Ваньнина потемневший взгляд. Явно остался недоволен, наверняка хотел уделать Сун Цютун, показав ей, как он счастлив с кем-то другим. Но у Чу Ваньнина не было желания играть в спектакле роль первой подвернувшейся наложницы.       — Мне пора домой, — сухо сказал он. — Развлекай себя сам.       Чтобы не смотреть на Мо Жаня, который за минуту стал олицетворением очередного несбывшегося желания, Чу Ваньнин отправился в комнату, где стояла сверкающая наряженная елка. Виновница сегодняшнего разочарования кошка тоже учинила здесь инспекцию и трогала лапкой игрушки. Чу Ваньнин вспомнил, как во время каникул помогал деду на работе. Стеклянные игрушки развешивают на ели зимой, но выдувают стекло и расписывают шарики и шишки круглый год. Через его руки за летние каникулы проходили тысячи игрушек, но сам Чу Ваньнин никогда не вешал их на елку. Одна из шишек показалась ему знакомой, и он протянул руку, чтобы посмотреть поближе и вздрогнул от голоса Мо Жаня за спиной:       — Так не пойдет, — сказал тот. — Можешь отворачиваться от меня, сколько влезет, но в моих чувствах нет ничего отвратительного. Хорошо, я не спрашивал у тебя разрешения, но что я могу с собой поделать, если ты мне правда понравился? Таким уж я родился, что… А ты… Ты же знаешь, как выглядишь, тебя невозможно не хотеть, я весь вечер только о том и думаю. И правда будет лучше, если ты уедешь, потому что видеть тебя и знать, что ты считаешь меня отвратительным, просто невыносимо.       Шестеренки в мозгу Чу Ваньнина натужно скрипнули и встали. Прежде чем трезвая мысль успела шевельнуть хвостом в пустой голове, язык во рту снова дернулся и выдал страшное:       — Ты такси заказал? — Мо Жань кивнул. — Отменяй.       Чу Ваньнин поднял на него взгляд и бесстрашно заглянул в широко распахнутые глаза. Моргнул — и оказался в кольце горячих рук, вздохнул — и ощутил влажный жар на своих губах. Мо Жань оказался лучше любого десерта. Слабый привкус танхулу еще оставался, и Чу Ваньнин жадно сцеловывал его с губ, слизывал с языка и неба. Обезумевший Мо Жань — потому что только настоящий безумец мог бы делать это с Чу Ваньнином — ласкал его с не меньшим энтузиазмом, и когда начала кружиться голова, принялся покрывать своим жаром кожу. Они оторвались друг от друга лишь когда сквозь шум крови в ушах пробился настойчивый звук: звонил телефон, звонили в дверь, а за окном слышался грохот.       — Почему я всем нужен, когда больше всего занят? — Мо Жань поцеловал его еще раз.       — Сколько у тебя было невест? — раздраженно выдохнул Чу Ваньнин.       При мысли, что за дверью стоит очередная Сун Цютун, хотелось не целоваться, а кусаться. Кошка почуяла его настроение и от расстройства сиганула на елку, скользнула вдоль ствола до самого верха.       — Стоять! — запоздало крикнул Мо Жань, но елка уже успела качнуться, и с ее ветки на пол соскользнула стеклянная шишка.