Вечность пополам

— Али-ис, — тянет, прикрыв глаза, сконцентрировавшись только на этом имени и не желая ни на что другое отвлекаться. Марисе нравилось благозвучие имени напарницы, Марисе нравилось его мелодичность. Она не пыталась распробовать, не пыталась оставить отпечатком где-то за клеткой рёбер. Кирисаме просто повторяла, бросая по ветру четыре складных буквы, и губы растягивались в удовлетворенной улыбке, что радовало даже саму Маргатройд, — Али-ис. Мариса интуитивно аккуратно тянет руку вверх, подушечками пальцев чувствует, что натыкается на лицо подруги и плавно ведет куда-то в сторону. Алиса недовольно морщится и чуть заметно дергается, намекая Кирисаме, что руки распускать всё же не надо. А Мариса смеётся. Весело, легко, наконец открыв глаза и счастливо улыбаясь; это даже на смех не походило — всего лишь состояние души, выражавшееся голосом. Но руки она всё же опускает, кладя их на мягкую-мягкую траву, и чуть ерзает головой на коленях подруги. Маргатройд даже позволяет себе улыбнуться: едва заметно, краешками губ. Но до того милым ребёнком сейчас выглядела Мариса, невинно лежащая на траве, и только головой касающаяся коленей ёкая, что любой бы не устоял. Алиса улыбается шире. Ветер приносит с собой присутствие жизни. В отдельном маленьком мире, развернувшемся на несколько десятков метров леса, где было место только для них двоих, казалось, застывшее время искусной картины, разукрашенной одним из тысячи акварельных оттенков природы. В траве, сгибающейся под напором пусть и слабого, но всё же настоящего ветра, Алиса видела особую ценность. Природа тоже часть их жизни. Природа часть их существования, определенное звено в цепи их каждого дня, рождающего десятилетия, которые оплетали с ног до головы. В вечной спешке Алиса путалась в этих цепях, ломала и наматывала; Мариса — вела за собой, один единственный раз обмотав вокруг пальца. Над ними рушилось небо, сгорали облака. Личный воздух Алисы перерождался ровно столько же раз, сколько Мариса вступала в бой. И с самой ли Маргатройд, с другими ли — неважно. Алиса просто ломала свои небеса руками подруги, расписывая воображение неестественно-тёмными тонами, кутаясь в обломки и вдыхая полной грудью гарь тлеющих облаков. Небеса Алисы отстраивались ровно столько же раз, сколько и ломались. Нездоровая привязанность, осознанная едва ли на уровне подсознания рождала прогрессирующий с годами страх, существующий рука об руку с тонкой ненавистью. Мариса была её личным небом над головой, свежим воздухом, кислородом. Мариса была её личным всем. И Кирисаме сейчас — дышит равномерно, спокойно, да так расслабленно и доверчиво перед Алисой выглядит, что напади внезапно противник — застал бы обеих врасплох. Небо дышит вместе с ней. Успокаивающей мелодией играет тихий ветер на струнах земли; вся природа в неспешном движении жизни. Именно в том темпе, который задавала Мариса, течет мирная жизнь. Любой шелест, вздох или возглас — каждая живущая мелочь отпечатывала на памяти кукловода общую картину под названием «счастье». Потому что всё её счастье изначально лежало на поверхности: не в куклах, за которыми так упорно прятала себя Алиса, а в жизни рядом с человеком, который после всех слов ненависти настойчиво брал за руку и вел вперед. Просто это счастье было настолько простым и открытым, что спрятавшаяся за слоем цепей девушка не поверила даже, а после — боялась спугнуть, потому что после долгой игры в жизнь неодушевленными предметами очень трудно поверить, что тебе дают огромный кусок счастья — новый, да плюс ко всему живой. Но Алиса снова и снова ненавидит себя — или её? — за то, что в случае проигрыша Марисы, вздохнёт свободно последний раз. В конце концов, это же верх настоящей глупости: привязаться к человеку настолько сильно, что... Мариса же стала для неё кислородом. И какой бы сильной не была вера Маргатройд, какой бы сильной не была её помощь и сама Кирисаме, им никогда не удастся победить жизнь. Мариса всего лишь человек, которому чуждо старение и смерть. На Алису, наверное, просто дурно влияет обилие свежего воздуха и чрезмерно длительная компания этой шебутной девчонки. Просто у Алисы, наверное, голова кругом пошла от острого аромата цветов, и потому внезапно обострилась сентиментальность. Мариса же, видимо вдоволь належавшись, встала и, кажется, хотела пойти куда-то в сторону севера, но, вот незадача: оказалась притянута Алисой со спины. Ёкай обняла девушку, которая, кажется, с каких-то пор стала даже дороже кукол. Наверное, это та самая настоящая дружба, о которой Алиса часто слышала, но не испытывала на себе. И хочется сказать так много: хочется поблагодарить за сотню раз протянутые руки, за улыбки и смех, за доброту, познания. Кукловод даже рот приоткрыла, чтобы выразить свою благодарность, однако... — Рыба моя, — Мариса резво повернулась лицом к напарнице и схватила ту за щеки обеими руками, тиская, как маленького ребёнка, при этом весело смеясь. Все сантименты внезапно куда-то испарились, и даже малой толики грусти не осталось. Всё-таки, это же Мариса. Что и следовало от неё ожидать. Алиса легонько бьёт подругу по рукам и тоже вскакивает, намереваясь проучить уже пустившуюся в бегство девушку, однако та убегать, оказывается, не спешила. Только широко улыбалась, поправив съехавшую шляпу, да с распростертыми для объятий руками стояла около ёкая, но внезапно руки опустила, вспоминая вопрос, вертевшийся на языке уже около недели. — А как можно разделить вечность? Алиса даже в отместку схватить подругу за щеки пытаться перестает, выражая крайнюю степень удивления. С чего бы вдруг такой вопрос? — Никак, — осмыслив, спокойно выдыхает, как бы отряхивая платье от невидимой пыли, на самом же деле наблюдая, выкинет ли в этот раз ведьма очередную глупость, — вечность неделима. В конце концов, она ни в чем не измеряется, а, значит, и поделить её ни на что нельзя. Мариса снова смеётся, щурясь яркому солнцу, от которого не спасла даже шляпа. Видимо, она ожидала что-то другое. А, может, и не ожидала вовсе. Алиса, чихнув, снова садится около дерева, надеясь, что тень веток спасет от жары. — Ты не поняла, — Кирисаме, явно страдающая переизбытком энергии, чуть постояв, опять садится рядом с подругой, — не это имела в виду. Я бы, — говорит, — хотела разделить с тобой свою вечность. От неожиданности Алиса давится кислородом. В конце концов, ёкай знала, что такое века. И потому такое заявление казалось ей более, чем откровенным.