La dansa de la corne

От фонаря Валентин отказался — за пределами пятна света мрак всегда сгущается сильнее. Утром тропинка до поляны не показалась ему длинной, и он решил, что справится. Валентин должен справиться. Он выдержал церемонию в церкви с подобающим достоинством. И последовавший за церемонией приём — все эти двусмысленные улыбки, сочащиеся ядом и насмешками поздравления, ледяное лицо отца, одобрительную улыбку графини Савиньяк («Добро пожаловать в нашу семью, дитя») и раздувающиеся от ярости точёные ноздри виконта Сэ. Осталось последнее испытание. Прелые листья скользили под гладкой подошвой туфель. Для прогулок по ночному лесу сапоги подошли бы больше, отстранённо подумал Валентин, но сколь неуместен тогда был бы общий вид. Нелепая мысль удивительным образом придавала решимости. Из леса выползали тонкие пряди тумана. Полупрозрачный батист длинной рубашки цеплялся за ветки, словно кусты и деревья пытались остановить Валентина. Тревожно шелестели листья над головой. Какая-то птица дважды пронзительно крикнула и смолкла. Птичьему крику ответила далёкая флейта — должно быть крестьяне праздновали свадьбу своего господина. К флейте присоединилась скрипка, влились бубен и барабан, отмеряя ритм. Мелодия получалась быстрая и беспокойная. Низкие мужские голоса хором затянули песню — Валентин слова разбирал с трудом: что-то про рога и бесконечные танцы в лесу. Тропинка вилась между деревьями и казалась бесконечной. Нитки рябиновых бус на шее с каждым шагом становились всё тяжелее. Музыка предостерегала и подгоняла, поднимая из глубины души все страхи, которые Валентин так тщательно пытался усмирить последние полгода. Голова опустела, в ней кружились бессвязные обрывки чужих речей — Савиньяки потребовали виру…По старинному обычаю…Древняя кровь заключает браки на алтарях…это дело чести… — и безумный смех Габи. Флейта смолкла, мужские голоса тянули на одной ноте несколько звуков, всё выше и выше, под несмолкаемое «бум-бум-бум» барабанов. Впереди за деревьями появилось оранжевое зарево. Ночная тьма сгустилась, лес по бокам тропинки словно придвинулся плотнее, вставая стеной: другого пути нет, только вперёд. У Лионеля Савиньяка лицо такое же бесстрастное, как у отца, а глаза тёмнее ночи. В Фабианов день он стоял у трона и смотрел на Валентина — как охотник смотрит на свою жертву в прицел — и генерал Рокслей так и не назвал его имя, и никто не осмелился. Все знали, что он отныне принадлежит Савиньякам. Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Сын за отца. За выстрел безумной, которая призналась в том, что сделала, не оставив никому выбора. Бам. Бам-бам-бам. Бам. Песня оборвалась резко, оставив Валентина в оглушительной тишине. Поляна была маленькая, поросшая травой по колено — стоило сделать шаг, и подол сорочки тут же намок от росы. Валентин замер, пытаясь унять бешено бьющееся в груди сердце. В центре поляны перед статуей оленя пылал костёр, и стена мрака отрезала это место от всего остального мира — за пределами освещённого круга было невозможно разглядеть ничего. Но и рядом с огнём всё стало иным, зыбким, неверным. Тело каменного зверя налилось жизнью, поднятое копыто вот-вот опустится, напряжённые мышцы оживут, подбросят оленя в прыжке. Валентину мучительно захотелось сглотнуть, но рот пересох. Обнажённое тело под тонкой тканью сотрясала мелкая дрожь, влажная ткань неприятно липла к ногам. Он заставил себя идти вперёд к застеленному шкурой алтарю под оленьми копытами. Жар костра опалил его лицо и тело. Лионеля («Супруга», — напомнил себе Валентин) не было видно, и он растерялся, не представляя, что делать дальше — ждать стоя? лечь на алтарь? надо ли скинуть рубашку? Где-то в лесу снова раздались ритмичные глухие удары — словно перестук копыт. Валентин погладил мягкую шкуру на алтаре, пропустил мех между пальцами, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Он примет любую участь как полагается. Лионель возник за спиной бесшумно, положил горячие ладони на плечи, и Валентин отшатнулся непроизвольно и ударился коленом и бедром об алтарь. Он развернулся, прижался к холодному камню — и тут же выпрямился, вспомнив о достоинстве. Савиньяк выглядел диковинно и по-варварски дико — белая туника, скрепленная на одном плече и обнажающая грудь, сверху накинут меховой плащ, на распущенных волосах причудливый венец из оленьих рогов и рябиновых ветвей. От его близости разило жаром так же, как от костра, и Валентину мучительно хотелось отодвинуться, спрятаться в сумрачной прохладе леса — Пейте, — сказал Лионель, и в руках у Валентина оказался кубок, наполненный до краёв чем-то густым, тёмным и терпким. — До дна! У вина был привкус крови и каких-то неведомых Валентину трав, оно обожгло гортань и упало внутрь огненным шаром — дрожь, наконец, прекратилась, но и невидимые путы, сдерживавшие ужас внутри него, сгорели в этом огне. Лионель вынул кубок из его пальцев и небрежным жестом отбросил в сторону. Запустил руку в волосы на затылке, больно потянул, заставляя Валентина запрокинуть голову, обнажая горло. Второй рукой рванул ряды бус на его шее. Нитки впились в кожу, лопнули — посыпались, разлетелись ягоды. Валентин сжал губы — он ждал грубости и боли, он был вирой и искуплением вины, но никто не требовал, чтобы он принимал чужую ненависть с радостью. Лионель смотрел на него своими непроницаемыми чёрными глазами, и Валентин не отводил своих глаз, хотя внутри всё сжималось и каменело под этим тяжёлым взглядом. Придды не оправдываются — он заучил этот урок твёрдо. Лионель улыбнулся криво, хищно, выпустил его волосы — лишь для того, чтобы подхватить под бёдра и подсадить на алтарь. Валентин вцепился в мягкую шерсть под руками и сухо осведомился: — Мне развернуться? Как вы предпочитаете? — Вы дерзите, — в бесстрастном голосе Лионеля прозвучало что-то похожее на восхищение. — Не вздумайте отворачиваться. Хочу видеть ваши глаза. Он навис сверху, вынуждая Валентина откинуться назад на локти, широко раздвинул его колени и вклинился между ними, задирая рубашку. Притёрся пахом к паху, прижался своей напряжённой плотью к мягкому естеству Валентина. Наклонился к самому уху, обдал мочку горячим шёпотом. — Будет больно, — сообщил он почти равнодушно. — Надеюсь, вы не питаете каких-либо иллюзий на этот счёт, дорогой Валентин? — Делайте уже, что должно, — ответил Валентин, не справившись с раздражением, и Лионель укусил его за нижнюю губу, и одновременно палец его толкнулся ниже, вторгся в самое беззащитное. Валентин укусил в ответ — от отчаяния и муки, рот наполнился кровью и Лионель навалился всем весом, прижимая его лопатки к алтарю. Рябиновые листья и длинные волосы мазнули по лицу. Валентину хотелось закрыть глаза, выскользнуть сознанием из тела, которое терзала боль, но он запрокинул голову и заставил себя смотреть — в ночное небо в кольце ветвей, на колючие холодные звёзды и яркие искры от костра. Барабаны били глухо, где-то на границе слуха, и к ним снова добавилась флейта, которая выводила тоскливую, полную смятения мелодию. Лионель тяжело дышал над ухом, и этот звук тоже вплетался в тревожную музыку. Справиться, говорил себе Валентин. Я должен. Бам-бам-бам. Бам. Боль стала почти нестерпимой, но он терпел, только кусал губы, не позволяя вырваться ни одному вскрику, но солёная влага наволакивалась на глаза против его воли, и совладать с ней никак не получалось. — Проклятье, — Лионель приподнялся и вытащил свои пальцы. — Ты слишком узкий. — А вы рассчитывали на иное? — Валентин позволил яду выплеснуться на язык и вдруг почувствовал себя лёгким и почти всемогущим. Лионель посмотрел на него — белые скулы, тёмные провалы глаз, пятнышко крови на идеальных губах. — Мальчишка. Ядовитая тварь, — сказал он задумчиво. — И я могу тебя сломать. Он положил руку на горло Валентину и стиснул слегка, но железные пальцы передавили трахею, и Валентину пришлось стиснуть челюсти изо всех сил, чтобы не забиться под этой рукой, судорожно хватая ртом воздух, как рыба выброшенная на берег. Удалось дёрнуть уголком рта, возвращая Савиньяку кривую ухмылку. Пальцы на горле разжались, скользнули по линии челюсти, по щеке, собирая слёзы. Лионель прижал указательный палец ко рту, лизнул и вдруг плавным рывком выпрямился. Снял с головы варварский венец, положил на алтарь рядом, провёл ладонью по ноге Валентина от колена к паху. Валентин приготовился к новой боли, но Лионель мешкал. Что-то звякнуло. Пальцы вернулись обратно, смазанные чем-то скользким, они больше не разрывали при каждом движении, а распирали и растягивали. Валентин почти сожалел о прежней муке — то, что можно было терпеть, не прилагая усилий, словно бы лишало смысла всё уже пережитое. Но разочарование его оказалось напрасным — барабаны ударили с новой силой, и пальцы покинули его тело, сменившись иным органом. Лионель толкнулся с силой, плавно и глубоко, натягивая Валентина на себя, вышибая воздух из груди и словно насквозь пробивая внутренности. Валентин снова стиснул зубы, сдерживая, сглатывая крик — должно было остаться хоть что-то, что Лионель от него не получит. Бам. Высоко и тонко простонала флейта. Бам. Жалобный звук подхватила скрипка, вплела в яростную злую плясовую мелодию. Бам. Бам. Бам. Звёзды с вышины смотрели пристально и безучастно. Лионель толкнулся снова и снова, жёсткие его пальцы впивались в бёдра Валентина, словно крючья. Бам. Бам. Бам. Рогатый венец попался Валентину под руку на очередном толчке, он смял тонкие листья в кулаке, оцарапал ладонь о ветки, но потом нащупал гладкую кость и обхватил её пальцами. Небо над алтарём расплывалось и дрожало в мареве слёз, внутри невыносимо саднило и жгло. Лионель молчал и дышал хрипло и бешено, врываясь внутрь на каждый удар барабанов, ускоряясь вместе с ними, и прекрасное правильное лицо его искажала мука и ярость, словно не Валентина терзал он на древнем алтаре, а самого себя. Бам. Бам. Бам. Бам. Лионель содрогнулся и упал сверху, прижимая Валентина всей тяжестью, выскользнул из него, оставляя внутри вместо облегчения странное чувство опустошённости и горячее жгучее семя. Шелестели деревья. Потрескивали поленья в огне. Какое-то насекомое трещало в высокой траве. Валентин с усилием разжал руку, выпуская рогатый венец. Отвёл от своего лица спутанные светлые пряди, осторожно положил ладонь на потное твёрдое плечо. — Вы тяжёлый, — голос сел и язык не слушался. Лионель вздрогнул от его прикосновения, но неловко перекатился на бок, а потом на спину, лёг рядом — плечо к плечу, бедро к бедру.