Бавальд

Яхмос возвратился поздней осенью, за день до празднования 50-летия правления царевны Нехбет. Калидаса заметил его у главных ворот на коне, вместе с остальной армией пустынников. Говорить спокойно о возвращении Яхмоса, как ни пытался, Калидаса не мог. По его лицу то и дело пробегала ярость вперемешку со страхом, которые разделяла Бавальд. Но, в отличие от друга, девушка стойко владела собой. У нее не тряслись руки, когда она надевала ожерелье из изумрудов, что Яхмос подарил ей три месяца назад. Она без колебаний ровно и красиво вывела черным карандашом витиеватые стрелки на глазах, которые вмиг стали большими и вытянутыми на манер первых дам Пустыни. Увидев себя в зеркале, она содрогнулась от перемены. Страх томился в сердце, но Бавальд держала его в узде. Это замечали друзья Уулжан и Калидаса, но ничего не говорили. Бавальд долго думала, надеть военный костюм или зеленое шелковое платье, которое ей в прошлом, уже затянутым дымкой, подарил Рун. Ни разу это платье не скользило по ее обнаженному телу, но сегодня… сегодня Бавальд дала ему шанс. Уулжан помогла надеть его, поправила волосы подруги и вымученно улыбнулась. Она ненавидела Яхмоса, ненавидела внимание и мнимую заботу, что он выказывал ее подруге, но молчала. Упрямые глаза Бавальд твердили, что так надо. Но у девушки напрочь отсутствовали границы. И этого боялась Уулжан. Благосклонность Яхмоса не могла быть вечной. Пробил гонг, взывавший жителей к уличной распродаже перед праздником. Торговцы выставили лучшие образцы рукоделия вперемешку с дешевыми и испорченными вещами, молясь, чтобы сегодняшний торг покрыл расходы на аренду прилавка и жилья. Город был забит возбужденными детьми и матерями, мужчины толпились у храма и обсуждали отбитую атаку на севере. Проходя мимо них, минуя эти разговоры, Бавальд сохраняла маску равнодушия. Ее губы были вытянуты в тонкую полоску, бледнеющую на фоне смуглого лица. Глаза стали украшением ее образа. Как бы ни ругалась, ни раскрывала широко рот и не чихала Бавальд, как бы не хмурилась, утопленные в темноте глаза спасали ее лицо. Она пробиралась дальше, зная, что Яхмос следует за нею. Бавальд остановилась у лавки с платками для шеи, но не смогла ни одной ткани рассмотреть: в глазах от волнения плыло. И только ногти, впивавшиеся в ладонь, приводили в чувства. — В юго-восточной части пустыни платки красивее. Бавальд не повернула головы на замечание. Но этот шелестящий, точно заговорная змея, голос заставил все ее внутренности в испуге скрутиться. Его пальцы легли на малиновый с золотой вышивкой платок, грубо огладили его и переместились к другому материалу. Торговец начал подобострастно расхваливать товар, приметив военный орден на груди у мужчины. Но тот его не слушал. Темные глаза Яхмоса вгрызались в Бавальд: в ее вытянутые глаза, в украшенные металлом уши, в едва вздымавшуюся грудь. От лавки их оттеснили другие покупатели. Они замерли среди снующего вперед и назад народа, точно среди океана, что был им по грудь. Бавальд посмотрела на мужчину. Этого взгляда было достаточно, чтобы понять — он вернулся за ней. От этой мысли горячая дрожь пробежала по ладоням, и Бавальд в который раз не смогла определить, от страха или подавляемой страсти это? Смуглость лица оттеняла его зеленые глаза в оперении черных ресниц. Яхмос не улыбался. Смотрел серьезно, как никогда, в тщетной попытке предугадать мысли Бавальд. Понять, почему именно сегодня подкрасила глаза и надела зеленое платье; почему украсила шею его ожерельем, а не фамильным оберегом. Он оставался внешне спокойным, но такая пытка давалась ему с большим трудом, нежели Бавальд. Свои эмоции он контролировал чудовищным усилием, но в глазах проскакивали яростные искры. Они двигались степенно и медленно внутри толпы. — Когда продавец ожерелья приказал своей дочери примерить его для наглядности, я даже насторожился. Так оно тускло и скудно смотрелось на ее коже. Но лучше украшений не было у мужика, а его почитали за лучшего дельца, — Яхмос говорил твердо, с нажимом. — А потом я вообразил тебя. Решил, что тебе ожерелье сослужит верную службу. И не ошибся. Они остановились. Бавальд повернула лицо к нему. — Ты очаровательна сегодня. — Сегодня? — девушка выгнула бровь, и губ ее коснулась усмешка. — Сегодня. Сегодня особенно. Как первая госпожа, управительница главного дома Пустыни. Бавальд благодарно улыбнулась, но ей стало дурно от этих слов. «Управительница главного дома Пустыни… Чуть не предложение! Как я боюсь его». От ее равнодушных тона и взгляда Яхмоса пробирало до дрожи в костях. Он словно медленно вышагивал в закрытой клетке, приближаясь к своей добыче, но четко знал — жертва выскользнет из рук и обманет. Она не жертва. В отношениях с ним никогда не была такой. До болезненного покалывания в губах ему хотелось грубо прижать ее к себе, ухватившись за зеленое платье, и поцеловать. Жестко, неконтролируемо, безоговорочно, без промедления. Ему было плевать на людей вокруг, на осуждения семьи и отца в особенности. Он был объят безумием, которое поселила в нем Бавальд. Не просто животная страсть, нет. Нечто большее, нездоровое, но, вместе с тем, привлекательное. Познаний и опыта Яхмоса не хватало, чтобы дать название этим эмоциям и чувствам. — Тебе вручили командование южным подразделением? — спросила она. — Наш командир сильно пострадал при осаде, ему размозжило правую ступню. Нужно было срочно перегруппировываться и менять командование. Я, — он глубоко выдохнул, точно перед погружением в воду, — взял его на себя. — Об отбитой атаке сейчас пишут во всех газетах. И имя твое там не последнее. «Она словно не искренняя. Не хвалит, не боготворит, в ее лице нет радости за меня. Я ничего не понимаю!», — растерянно думал парень. Его несколько раз задели в плечо, прикрикнули, чтобы убирался с середины улицы, но он не слышал. — Это твое место, Яхмос, — неожиданно твердо и уверенно сказала Бавальд. — Держись за него. Жизнь длинная. Ты не мог долго состоять в гильдии в качестве рядового солдата. Не противься командирам, бери сложные задачи, и судьба вознаградит тебя за мудрость, как сделала сейчас. Твои мудрость и настойчивость спасли жизни людям. Этого в газетах не пишут, но ты знай и помни. Он порывисто шагнул к Бавальд, беспрекословно притянул за талию к себе и рьяным поцелуем впился в ее бледные губы. Она не поддавалась, не шла на встречу, но и не отталкивала. К этому моменту Яхмос уже был вне себя, и потому нерасторопность девушки не смутила его. В требовательном, жестком, но, вместе с тем, просящем, словно молитва, поцелуе он сминал ее губы. Бавальд сделала поблажку в виде слегка раскрытых губ, и тогда Яхмос притянул ее к себе, одной рукой накрыв щеку, словно в попытке спрятать ее от прохожих, от торговцев, орущих детей, солдат гвардии, членов гильдии, своей семьи, Векторьи, Калидасы и Уулжан, Тамерлана и Руна. Воспоминания о последних только сильнее разожгли его ярость, но он тут же загасил ее желанием удержать Бавальд, и прикосновения его стали медленнее, ласковее, нежнее. Она отстранилась первой, внешне оставшись спокойной. Но Яхмос заметил (да, заметил!) румянец на щеках и ушах, а так же усугубившуюся темноту глаз, которую растолковал как наваждение и страсть. И он был почти прав. Но страсть и наваждение были слишком простыми чувствами для Бавальд. Ведь она припасла для Яхмоса кое-что большее.