думаешь, особенный?

      когда у калеба начинается течка, он забывает, как дышать. чувство навязчивое, тошнотворное, его бросает в жар, а ноги подкашиваются так глупо и неудачно. совсем-совсем не вовремя.       хриплое дыхание отражается от хромированных стен, рассыпается осколками кашля о железную каталку, стоящую по центру. он почти падает на нее же, кусая губы, и в отчаянии — от обиды и отвращения к себе же хочется выть — бьет ладонями по листу стали, стараясь отвлечься на бьющий болью по ушам шум.       — калеб, ты в порядке? — голос лололошки раздается над самым ухом, он не рискует коснуться плеч, лишь осторожно подходит ближе, пытаясь заглянуть в покрытое испариной и неровными пятнами румянца лицо. — выглядишь неважнецки.       райя фиксирует повышенный пульс, учащенное дыхание, выброс каких-то гормонов в кровь — все это не хочется слушать. калеб и сам знает, что это такое, а потому лишь норовит отстраниться от чужой заботы, вздыхая дрожаще. опускается на пол, падая на колени, и устало всхлипывает от бессилия и обиды, чувствуя, как все внутри скручивает почти болью. атрофированное понимание собственных потребностей, он научился ненавидеть себя, а оттого не поддаваться на слабости тела. он хочет задушиться в этот момент.       — уйди, — шепчет. хрипло, надсадно, пряча лицо в руках и утыкаясь лбом в колени. он хочет закрыться от всех, чувствует себя униженным до боли. перед кем угодно, но не перед этим… ублюдком.       — калеб, чем тебе помочь? — обеспокоенно спрашивает, делая шаг назад. картинка аккуратной мозаикой складывается, лололошка осознает наконец, а потому боится. боится причинить вред, оттого даже дышит осторожнее, пресекая любую попытку дотронуться. внутри что-то реагирует на эту слабость, рвется разодрать на лоскутки, присвоить, а ему от самого себя жутко. осторожный шаг назад, и за плечами вырастает тяжелая стальная дверь, холодом обжигающая спину.       лололошка хочет помочь, но боится сорваться. от запаха ментоловых сигарет и пыльных книг забивает легкие, думать становится тяжело, а калеб лишь хрипит тихое «подавители», бессильно пытаясь найти их в карманах. не находит и окончательно падает на пол, прижимаясь плечом к заржавевшей каталке, от которой мерзкие желтые пятна расползаются трухой по одежде. калеб грязный, ненужный и будто бы брошенный, его трясет от холода и невозможности сдерживать всхлипы. внутри все выжигает лихорадкой, он тянется расстегнуть верх ветровки, чтобы наконец вдохнуть, но сил не хватает даже на это.       — ударь меня, — шепчет тише. знает, что помогает. выбор адреналина помогает немного погаснуть, прийти в себя будто, а дейв — комиссаришка чертов — глазами оленьими почти по рублю смотрит, словно видит впервые. но головой отрицательно качает, думать, кажется, пытается, хотя самому слабость чужая глаза дурманит, и наконец вынимает из ножен меч — тот ярко сверкает в лучах диодных ламп — и вгоняет себе в бедро, с болезненным хрипом падая на пол. меч выдергивает сразу, вслед за ним струя крови брызжет ярким фонтаном, окрашивая форму, кафельный пол и светлые руки. лололошка зажимает себе рукой рот, чтобы не взвыть, пока от раны расходятся мелкие разряды: меч дает свой эффект.        и глаза проясняются, он дышит долго и рвано прежде, чем поднимается с пола, хромая, и приближается к калебу, протягивая руку, чтобы помочь подняться.       — нам нужно успеть до альт-сити, — улыбается ободряюще, помогая устоять на ногах. калеб смотрит на руки чужие, кровью покрытые будто водой, и резко зажимает рот, чувствуя, как от запаха припаленной по краям плоти его начинает тошнить. все смешивается в единый ком: нездоровое возбуждение, отвращение, обида. калеб чувствует, что мир клином сошелся на нем, и единственное в этом клине светлое пятно сейчас дружелюбно его обнимает, помогая дойти до единственной открытой двери. — отложим экспедицию на другой раз, калеб. извини.       и извиняется, сука, искренне. и калеб выть хочет от ненависти к этому ублюдку, к его искренности и мягкости, к тому, как тошно ему от того, насколько он идеален. за все время он так и не смог найти ни одного повода разочароваться, и сейчас, когда он был уязвимее всего, он лишь укрепился в этом уебском впечатлении, чувствуя позорное желание расслабиться рядом с ним. он напрягается весь, осторожно и неуверенно шагает вперед, подталкиваемый чужими руками, и звонко всхлипывает, сам того не замечая. лололошка обещает, что они поговорят потом, когда будут дома. калеб надеется, что этот разговор не состоится уже никогда.