Гордыня

Мир, созданный Эру Илуватаром, был идеальным, гармоничным и прекрасным, озаренным звездами, слетевшими с ладоней Варды Элентари, и гордилась она своими творениями, но не гордыня переполняла сердце айни, а любовь. Не считала она чужие творения хуже собственных, не стремилась превзойти кого-то, она хотела вместе с остальными продолжать творить песнь Эру, теперь уже иной музыкой, музыкой звездного сияния, цветущих деревьев, ясного неба, высоких гор, глубоких морей, всего, что окружало их. Все, что сотворили они в ожидании прихода Первых Детей Эру, должно было быть идеальным, совершенным, безупречным, дополняющим друг друга. Так говорил ей Мелькор, когда они еще не сошли в Арду. Говорил, что они смогли бы дополнять друг друга. Много чего говорил Варде Мелькор, и слушала она внимательно, не отвечая ни согласием, ни отказом, не зная еще, на что способен будет Мелькор, но прозревая в нем темноту. — Еще слишком рано говорить о любви, — ответила тогда Варда, и более ничего. — Я спрошу тебя снова, — пообещал Мелькор. — Я спрошу твое сердце. — Даю слово, — проронила айни. Трижды Мелькор нарушал музыку Айнур диссонансом, и трижды Эру приходилось прерывать его. Неслыханная дерзость, небывалое упрямство, невообразимая гордыня — Мелькора не наказали, но, когда Варда Элентари зажгла звезды, сразу после она дала ответ, когда наступит время поговорить о любви. Окончательный ответ, решение, которое приняло ее сердце. Сердце, что навеки отвернулось от Мелькора. Ее новорожденные звезды мерцали чистым серебром в ту ночь. Мелькор склонился, приветствуя айни, и она так же чуть склонила голову. — Сегодня я смогу спросить тебя снова? — Спроси, и я отвечу. Варде показалось, что Мелькор нервничает. Темнота скрывала его лицо, и она не видела выражения его глаз, но оттенок голоса выдавал волнение. — Так когда я смогу попросить твоей руки и услышать согласие? Варда помолчала. — Никогда. Короткий ответ упал в тишину серебряным звоном. — Почему? — Мелькор гневно сжал кулаки, выдохнул, стиснул зубы. Варда поняла — он сдерживает гнев, и ему очень сложно сдержаться, чтобы не раскричаться или не начать разбивать все вокруг. Он прилагал огромные усилия, чтобы оставаться спокойным хоть немного. Она улыбнулась, вызывая у него еще большую ярость — лицо Мелькора побелело, а губы исказились. Он вышел из тени, и звезды осветили его. — Разве должны быть причины, чтобы не любить тебя и не хотеть быть твоей женой? Он не нашел, что ответить. Не сразу. Варда не сыпала обвинениями, не объясняла ничего, и что сказать на ее заявление, было непонятно. В мировоззрении Мелькора такого не предусматривалось, однако он жаждал всеобщего поклонения — не любви. Он хотел власти и власти лишь единоличной, ему было мало того, что айнур творили мир и управляли им. Он хотел забрать все себе одному, но небо не может принадлежать только кому-то одному, будь то айнур, валар или квенди, лишь Илуватар владеет всем, ибо он создал все. И Мелькор не нравился Варде. Не из-за диссонанса, дерзости и тщеславия. Просто не нравился. — Если причины нет, то я могу дать тебе еще время для женских капризов, — процедил Мелькор. — Не забывайся, — одернула его Варда. — Ты слышал, что я сказала. Это не изменится. Никогда, Мелькор. Никогда. — Ты можешь пожалеть и передумать, — он шагнул к ней, но был ослеплен вспышкой света, ударившей прямо в глаза, болезненной и жгучей. — Ты сам горько пожалеешь, если посмеешь вновь подступиться ко мне. Ты чересчур много о себе возомнил, но на самом деле ты не представляешь из себя ничего. Если ты всерьез считал, что мой отказ — каприз, то ты не только излишне самонадеян, но и глуп. Каждое слово Варды падало серебряным осколком. Мелькор не простил ее, но после ни разу не смел в открытую высказывать Варде недовольство или как-либо ее задевать. Он старался вовсе не замечать ее, обходить стороной, словно нет Варды среди сонма айнур. Она насмешливо наблюдала за ним, и насмешка в ее темных сияющих глазах злила Мелькора, но он все равно продолжал таить свою злость и не спорил с ней в открытую, как с Манвэ, да и не было повода спорить. Варда создала только звезды, Мелькор же занимался не небом, но землей. Огнем, холодом, земной твердью. Мелькор не уважал Варду, но он боялся ее. Она не знала, почему, не знала, что так пугает его в хрупкой и не носящей оружия айни, однако было именно так — не столько обида заставляла Мелько игнорировать ее, сколько страх. Ее это вовсе не расстраивало. Наоборот. Должен же он хоть кого-то бояться. Варда ждала, когда между Манвэ и Мелькором начнется настоящий раскол, а не простые стычки, происходящие между всеми айни хотя бы раз. Споры по мелочам не были ссорами, этого не стоило опасаться, они работали вместе и иногда расходились во мнениях, валар не были статуями, чтобы не испытывать раздражение, но один раз возразить другому и постоянно спорить — не одно и то же. Напряжение между братьями нарастало с каждым днем, и Варда ощущала это, подобно приближению грозы, подобно чему-то неизбежному, но не предупреждала ни одного, ни другого; Варда не хотела вмешиваться и не была уверена, что права. Ее домыслы это лишь ее домыслы, ей не открыто будущее. Но Варда была права. К сожалению. Манвэ нравился Варде намного больше Мелькора, и в этом случае причины были столь же размытыми. Она не любила Мелькора с главным аргументом «потому что», и Манвэ вызывал симпатию айни точно по такому же принципу. Потому что. Потому что он был добрым, мудрым и честным, но Аулэ, Ульмо, Намо и Оромэ тоже были добрыми, мудрыми и честными, каждый из айнур обладал множеством достоинств, но только один Манвэ вызывал у Варды Элентари особенный интерес. Она улыбалась Манвэ с той нежностью, которой никогда не был удостоен Мелькор. Которой не был удостоен никто: едва заметные огоньки сверкали в черных светлых глазах айни, когда та заговаривала с владыкой неба. И обвинял его Мелькор несправедливо. И не раз уже он вызывал у Варды раздражение, что она прятала за смешливым блеском звезд в глазах. — Что же случилось, Манвэ? — заговорила айни. Услышать стоило все точки зрения, к тому же, вслед за Вардой появились другие валар. Йаванна Кементари встала рядом с ней, как в знак молчаливой поддержки. Мелькора не поддержал бы никто, поняла Варда. Какой бы масштабной ни была их неизбежная размолвка, все они дружно будут против него. Айнур были гармонией, а Мелькор — диссонансом. До сих пор. Сколь бы много он ни создал. Никто из айнур не знал, что между Мелькором и Вардой что-то произошло. Точнее, что ничего не произошло, кроме его предложения и ее отказа, но оба не стремились выставлять это напоказ; Варда не хотела, чтобы ее считали хоть чем-то связанной с Мелькором, Мелько — понятно, что не хотел выглядеть униженным. Любой отказ задевает, а если тебя отвергли в любви, то и вовсе, и, возможно, отчасти поведение Мелькора было связано с его обидой. Варда не хотела знать. Варда не хотела вникать в подробности. Она видела то, что видела: Мелькор зарывается. Он становится не просто неуравновешенным, он становится опасным. Здесь и сейчас Мелькор изобретал жестокость, зависть и… ревность. Ревность старшего брата, ревность мужчины, ревность создателя — творения Мелькора были прекрасными и несомненно полезными, нужными, необходимыми, но ни на йоту холод и огонь не сравнились бы красотой с природой и величием с небом и звездами. Огонь и лед приносили боль, и боли они давали больше, чем радости. Огонь будет убивать детей Эру в пожарах, лед будет убивать их в долгие зимы — а звезды никого не убивают, они просто дарят свет. Небо, растения, даже скалы — в них нет смерти. Смерти пока что нет нигде. Пока. Айнур и валар бессмертны, а дети Эру еще не пришли, но и они не все будут умирать; да и неизвестно, что на самом деле кара, а что благо — исчезнуть из Эа навек или остаться навек здесь. Айнур не шептались. Если кто-то хотел высказаться, то прибегал к осанвэ. Сейчас на их глазах происходило что-то, чему пока никто не мог дать точного определения — или же все уже дали, от мрачного Намо до наивной Нессы. Мелькор не с ними. Он рядом с ними, но не вместе. Есть Айнур и есть Мелькор. Они не в гармонии друг с другом. Знал ли об этом Эру, Варда не ведала. Наверное, знал. Эру Илуватар должен знать все, видеть все, прозревать в их душах тоже все. Эру — их отец, их создатель, один он имеет право их судить, а именем его бросаться легче легкого, но Варда не усомнилась, что мнение Эру такое же. Она чуть не рассмеялась, подумав, что поставить Мелько в угол, как нашкодившего ребенка, было бы очень забавно и очень правильно, да только он и в углу бы натворил дел, а после сказал, что виноват тот, кто его туда поставил. Перекладывать вину Мелько умел мастерски. В результате виноватым мог оказаться угол. Варда сделала шаг ближе к братьям. — То, что ты делаешь единолично, все равно не дает тебе права владеть собственными творениями безраздельно, ибо мы созидаем не для себя. Не только для себя. В первую очередь для Детей Эру. Для себя тоже, но даже так: желая самостоятельности, Мелькор нарушал волю Илуватара. Не в первый и не в последний раз. Варда старалась не судить предвзято, не думать, что у нее к Мелькору личная неприязнь, предполагать, что Манвэ тоже мог ошибаться, но — все в ее глазах, как бы ни смотрела, складывалось не в пользу Мелько. — Я, Варда Элентари, запрещаю тебе сеять раздор среди айнур. Запрещаю именем Эру. Варда обернулась к айнур. Они смотрели на них троих, стоя чуть позади, и только по некоторым лицам можно было прочесть их чувства: Йаванна печалилась, опустив длинные ресницы, Оромэ сердито хмурился, Несса испуганно хлопала ланьими глазами, держась позади брата. Варда безмолвно спросила их, и ждала их ответа, и сердце ее на миг встревожилось: что, если кто-то встанет на сторону Мелько? Что, если это будет кто-то из Аратар? Некоторые из валар помладше пойдут за ним, никто не сомневался — пойдут, если придется, ибо Мелькор умел влиять на чужие души, вливая в них сладкий яд лжи и подвергая более слабых своему влиянию. Но что, если не только младшие? Ульмо сделал шаг вперед первым. Ульмо, владыка морей и океанов, добрый друг Варды, в чьих водах каждую ночь отражалось сияние ее звезд. — Запрещаю именем Эру, — сказал Ульмо. Три слова, что значили все то же самое, сказанное Манвэ. Следом шагнул Аулэ, и Варда затаила дыхание, боясь, что тот ответит иначе. Аулэ не был похож на Мелько, он не жаждал власти, однако иногда заходил слишком далеко в созидании — не со зла, и все-таки. Что, если Мелькор сумел договориться с ним? — Запрещаю именем Эру, — сказал Аулэ. За ним шагнула Йаванна, сжав ладони в молитвенном жесте и повторила то же самое, печально, но и вполовину не так печально, как последовавшая за ней Ниэнна. За ними решительно шагнул охотник Оромэ, громогласно сообщив, что он запрещает именем Эру, и сразу следом за братом робко шагнула Несса, по-детски держась за его руку, и пискнула свое собственное «запрещаю». За ними — Ирмо, Намо, Вайрэ, Эстэ… — Что такое гордыня? — спросила Варда, обратившись к Мелькору снова, уверенная теперь в превосходстве. Мелько яростно оскалился. Варде стало почти что жаль его, такого могущественного и неспособного применять свою силу во благо. Столь амбициозного и столь одинокого, ибо цели Мелькора предполагали именно одиночество. Столь пламенного, но не умеющего согревать. Он хотел любви, родственной, дружеской, женской — но сам любить не мог. Он мог так много и так ничтожно мало… да, Варда на краткий миг пожалела его. А потом она вспомнила про Диссонанс, про то, как Мелько смотрел на нее и говорил с ней, как сейчас говорил с Манвэ, и поняла — нет, ей не жаль. Ей совсем не жаль. Ей безразлично. Пока Мелькор не стал угрозой. Ключевое слово: пока. — Гордыня — это ты, Мелько.