День свадьбы

Кили дрожащими руками прилаживал к парадному кафтану булавку с изумрудом на счастье. Он бледнел, краснел, зеленел и что-то непрерывно шептал, лихорадочно впившись глазами в свое отражение. Фили и Торин напряженно наблюдали за ним, стоя по обе стороны от зеркальной колонны. Двалин, удобно развалившись в кресле и держа увесистую кружку с пивом, хмыкал и отпускал язвительные комментарии. Из-за двери доносился ровный гул голосов, временами взмывающий на несколько тонов выше. В предвкушении знатной свадебной пирушки самого Короля гномы не могли унять радостное возбуждение и заранее потирали руки. Делались ставки, сколько блюд выставят на столы в первой половине дня. Средняя цифра колебалась от десяти до семнадцати. Было приглашено тридцать почтенных семейств, не считая родственников. В Золотом зале Эребора уже вовсю накрывали столы, из кладовых и кухонь непрерывно таскали приборы и кубки, и от бодрого звяканья посуды Кили каждый раз едва не лишался чувств, что неудержимо веселило Двалина, настроенного по случаю торжества особенно иронически. Проснулись рано. Торина с Фили, умаявшихся накануне с приглашениями, угощением, распоряжениями, распределением мест и заучиванием своих ролей во время церемонии, потряхивало посильнее жениха, но и Кили за всю ночь не сомкнул глаз. Было четыре с четвертью часа утра. Начало церемонии ожидалось в шесть. Кили зашипел, уколов палец, и уронил булавку в третий раз. Нагнулся за ней одновременно с ворчащим братом, и они стукнулись лбами. Двалин хрипло расхохотался. Торин выругался сквозь зубы и за плечи развернул Кили к себе. - А ну дай сюда. Сам приладил булавку и повернул безучастного племянника обратно к зеркалу. Было чем полюбоваться. Вычищенные сапоги с пряжками, новенький изумрудный кафтан с высоким воротом, черная куртка с блестящими пуговицами – костюм сидел на редкость ладно, уж мастера постарались. Серебряный пояс с символикой дома Дурина завершал картину. Кили затянул его так туго, намеренно сильно стягивая талию, что Фили выразил опасения – как бы дорогой пояс не разошелся по швам прямо на свадьбе. Словом, не считая прически, Кили, по мнению родственников, был полностью готов и неотразим. Кили всмотрелся в свое отражение, отер пот со лба и вдруг хрипло прошептал: - Она меня бросит. Она не выйдет за меня. Торин! Я просто ужасен! Двалин стукнул кружкой по столу, вытер рот и заржал от души. Торин молча закатил глаза. Дверь приоткрылась, в покой стихийно ворвались звуки шумного веселья снаружи и заглянула сияющая улыбкой голова Бофура, ради торжества сменившего любимый головной убор на скромный обруч собственного изготовления. - Ну, как тут наш женишок? - Еле дышит, – мрачно сказал Торин под гогот Двалина. – Ты Мэрион видел? Кили, продолжающий страдать у зеркала, замер. - Видел! – охотно поделился Бофур. – Прямо жалко, что такому оболтусу достанется! Красота несказанная! Сам бы женился, да уже женат! И, жизнерадостно расхохотавшись, исчез за дверью. У Кили отчетливо застучали зубы. Торин шепотом проклял все свадьбы и опять повернул его к себе. - Значит, так! – рявкнул он, как следует встряхивая будущего новобрачного. – Или приходишь в себя сей же час, или свадьба отменяется! - Что? – пролепетал Кили, глядя на него круглыми глазами. – Как это? - Мгновенно! – грубо отрезал Торин. – Я ее организовал, я ее и прекращу. Будешь ходить неженатый и никому не нужный, а Мэрион выдам за… за… Фили! Фили опешил, а потом понимающе усмехнулся в усы и приосанился даже. Кили так и открыл рот от возмущения, метнул бешеный взгляд в брата, потом в дядю. - Да вы… вы… Знаете что! Только попробуйте! - Превосходно, – тут же успокоился Торин, а Двалин в кресле искренне наслаждался происходящим. – Тогда раскрой пошире уши и слушай. В зал для торжеств пойдешь впереди нас, один, да смотри не оступись, я тебя знаю. На пороге останавливаешься и делаешь паузу. Потом говоришь громко положенные слова, как я тебя учил: «Высокочтимые родичи и гости, дом Дурина приветствует вас и нижайше просит веселиться и угощаться для радости нашей и Короля нашего Торина!» Делаешь общий поклон, мимо столов идешь к свадебному порогу, но на него не становишься. Встаешь возле, голову опускаешь, ни на кого не смотришь. Запомнил? Мэрион войдет с вашей матерью, подойдет к тебе, тогда подашь ей руку и повернетесь ко мне. Идти она будет медленно, так положено. Не ерзай, не вздыхай, не тереби плащ и пояс. Что дальше полагается, я сам сделаю. Ждать будете долго, как полагается. Друг на друга не смотреть, не шептаться, с ноги на ногу не переминаться, не зевать. Сначала буду задавать вопросы о Мэрион, а старейшины станут отвечать. Потом спрошу женщин с женской половины о тебе, и те тоже мне ответят. Потом спрошу гостей, по сердцу ли им ваша пара и рады ли они быть на вашей свадьбе. Когда ответят гости, повернетесь оба к ним. Общий поклон сделаете и можете садиться за стол. Ваш стол – центральный, повернут к залу, садитесь лицом к гостям. Все запомнил? Панический взгляд Кили вопил, что он не запомнил ничего. Фили тяжко вздохнул и, щелкнув пальцами перед носом брата, принялся объяснять по новой. Торин вытер пот со лба и отошел в уголок отдохнуть. - Выставлю по три чары каждому, когда это закончится, – устало шепнул Двалину. – Нет чтоб ей выйти за Фили! Тот уже наизусть все обряды выучил, а этот не может. - Волнуется парень, – понимающе пробасил Двалин. – Всегда был горяч. Не его это конек – запоминать разные премудрости. Торин кивнул, вздыхая: - Что верно, то верно. Они замолчали, наблюдая, как Фили четко, чуть не слогам повторяет раз за разом порядок действий жениха, а Кили, мертвой хваткой вцепившись в его рукав, лихорадочно переспрашивает каждое слово. Общими усилиями кое-как добрались до рассадки за столами, и тут Торин снова перехватил инициативу. Напряженный взгляд Кили, обращенный на него, то и дело расплывался, словно племянник из последних сил пытался удержать сказанное в памяти. - Значит, слушай дальше, – сказал Торин сурово, чтобы тот не расслаблялся. – Когда садишься, ничего не трогаешь, никуда руками не лезешь, на Мэрион не смотришь, языком не мелешь. Краем глаза следи за очередью. Ваша очередь за столом – последняя. Когда старшие кушаний наберут, положишь сначала жене, потом себе. Так до десятого блюда. Затем уже вы первые начинаете пробовать, и так до последнего полуденного блюда. На тарелки много не вали! Разговор поддерживать не нужно – молчать и так никто не станет. Но особо внимания к себе не привлекайте, ведите себя скромно. Все понял? - Д-да, – простонал Кили, судорожно мнущий край кафтана. - Так я и поверил, – проворчал Торин. – Ну ладно. Теперь про конец обеда. Последнее блюдо – восемнадцатое. Придется считать самому, племянничек, я сяду напротив, а место Фили – с холостяками. Когда подадут последнее кушанье и все наедятся, разговоры мало-помалу затихнут. Гости и сами поймут, что время позднее. Тогда встаешь и говоришь: «Кили и супруга его Мэрион благодарят почтенных гостей за оказанную им высокую честь и нижайше просят располагаться с удобством и отдохнуть до начала турниров». После этого все встанут и разбредутся кто куда, а у вас будет передышка короткая. Понял? Судя по белому лицу Кили, мысль о том, что все это должно случиться в ближайшие часы, повергала его в бесконечные пучины ужаса. - Дядя! – трагически взвыл он. – Почему все так сложно?! - Сопляк, – внушительно сказал Двалин. – Таковы наши традиции! - Которые ты поленился выучить, когда я тебе приказывал, – подхватил Торин, кидая осуждающий взгляд на Фили. – И старший братец твой не позаботился тебя проверить, вот теперь и покусаешь локти! Что делать во время турнира, надеюсь, знаешь? Впервые взгляд Кили стал осмысленным. Самую шумную и азартную часть свадебной церемонии они успели пройти с Фили еще неделю назад. Кили кивнул и забормотал трясущимися губами о том, как надо будет опять расстаться с Мэрион и сесть на трон рядом с дядей и братом, как после них третьим придется выйти на турнир и продемонстрировать свою ловкость и силу в традиционных видах гномьих искусств и сражений. Будут делаться ставки, обсуждаться победители, затем начнут вручать награды. Все это утомит гостей, и настанет пора перейти ко второй, заключительной части обеда, после которой молодожены наконец-то смогут остаться вдвоем. Но от этой вожделенной минуты его отделяла целая вечность! Страдания Кили были беспредельны. - Итак, вторая часть обеда, – Торин был суров и спокоен, хотя времени оставалось в обрез. – Ведете себя точно так же, как утром. Не привлекайте к себе внимания! Не вздумай ее целовать или брать за руку. Все это – когда одни останетесь, тогда делайте что хотите. Перед самым окончанием я подам знак, вы подниметесь, и вам поднесут чашу с водой из святого источника и диадему Мэрион на подушке. Ты окунешь пальцы в воду и наденешь на нее диадему. Это – заключительная часть обряда. После этого ты берешь ее за руку, и вы уходите, не оборачиваясь, не произнося никаких речей. Что ты запомнил? Кили жалко трепыхнулся и пробормотал слабым голосом: - Уходим, не произнося никаких речей. Двалин хохотнул позади них. Фили слегка обеспокоенно сдвинул брови, опасаясь, что дядя сорвется. Но Торин неописуемым усилием воли сдержал поток слов, рвущихся наружу. Он перевел дыхание и махнул рукой Фили: - Давай, разжевывай ему. Наследному принцу, чтоб его. Он вытер лоб и снова отошел к Двалину. - Скорей все бы это закончилось, – повторил обреченно под тихое настойчивое жужжание Фили. – Чувствую я, устроит он нам такую свадьбу – вовек не забудем. - Может, все и обойдется, – без особой уверенности сказал Двалин. – Вот если на турнире плохо покажет себя, тогда уж стыда не оберешься. - Обрадовал, – проворчал Торин, тяжело упираясь руками в колени. – Сам знаю! А время летело, и вот в дверь снова просунулась голова Бофура, по-прежнему бодрого и сияющего улыбкой. За спиной его не стихал ровный гул голосов, но он будто и не слышал ничего, сосредоточив внимание лишь на одном. Обеими руками он осторожно нес перед собой бархатную подушку с дивным украшением на ней – золотой диадемой дома Дурина, выкованной специально для жениха. Диадема невесты, по обычаю тщательно оберегаемая от посторонних глаз, все еще оставалась в своем хранилище, и вынести ее должны были лишь под конец пиршества. - Какова, а? – сказал Бофур гордо, любуясь диадемой. – Никогда такой красоты не создавали еще мои руки. Пусть это будет добрым знаком для молодых. Бледный Кили повернул к нему голову и посмотрел на диадему. Он сидел на стуле, а брат торопливо сооружал ему свадебную прическу, держа во рту серебряные зажимы для кос: Торин был слишком сердит на племянников и слишком взвинчен, чтобы самому заниматься этим. Бофур, гордый и довольный собой, подошел ближе, и Кили немного оживился, невольно раскрыл глаза шире. Красота диадемы напомнила ему, может быть, о возлюбленной или просто пленила сердце своим изяществом – так или иначе, он слабо улыбнулся и протянул руку, чтобы взять украшение, но вместо того задел ее широким рукавом – и раньше, чем успел осознать, смахнул на пол. Тихо, жалобно вскрикнул. Звонкий, отчетливый стук упавшей драгоценности показался им оглушительным. Фили застыл. Торин будто окаменел, устремив бессильный взгляд на Бофура. Один Двалин вскочил на ноги. Не было приметы хуже, чем разбить свадебное украшение в самый день свадьбы, да еще и до начала торжества. Да что там, это было плохо в любом случае! Кили оцепенел от ужаса, весь съежился, губы заходили ходуном. - Парень, да на что тебе вообще голова дана? – прорычал Двалин, одним прыжком подскакивая к нему. – На месте твоей невесты я бы с тобой наедине не оставался! Не руки у тебя, а крюки для ловли рыбы! Кили задохнулся. Жестоко было говорить такие слова, но слишком страшна была примета. Двалин выдохнул обреченно, нагнулся и решительно, готовый к худшему, подобрал украшение. Быстро ощупал его, перевел дыхание. Стало чуть легче. Он быстро оглянулся на Торина, взглядом успокаивая его. Диадема была цела. На десятки лет ее ковал Бофур, один из лучших, не так-то просто было ее разбить. И все-таки осадок тяжелый не проходил. Двалин осторожно обтер украшение и вернул на подушку. Бофур взглянул на Кили, но ничего не сказал. На нем и без того лица не было. - Ладно! – шумно поднялся Торин, стремясь сгладить щекотливый момент. – Ничего страшного не произошло. Фили, доплетай его, и пора начинать. Мы пока выйдем, посмотрим, как там и что. Бофур, оставь ему диадему. Наденет, когда будет готов. Проходя мимо племянника, он положил руку ему на плечо, подбадривая. Кили, смертельно бледный, даже не шелохнулся. Дверь за гномами закрылась. Фили, не на шутку испуганный состоянием брата, тут же вытащил изо рта зажимы: - Кили! Не вздумай раскиснуть еще! Все в порядке, слышишь?! Он принялся без церемоний трясти брата за плечи. - Если будешь молчать, я из тебя весь дух вышибу! Кили шумно, яростно дышал, глядя перед собой блестящими сухими глазами. - Это к несчастью, – прошептал он. – Я дурак, дурак! Я ни на что не способен! Фили, как я на ней женюсь? Я ведь теперь буду думать только об этом, все время! Фили чертыхнулся и даже опустил руки, ощутив себя беспомощным как никогда. - И ведь подзатыльник не дашь! – в отчаянии сказал он. – Кили! Глупости все это, слышишь? Ты ее любишь! Она тебя любит! Не для того мы прошли весь путь с Торином, чтобы ты сейчас дрожал и трусил перед собственной женитьбой! Или, может, ты жениться передумал? Может, она тебе надоела просто, а? Кили вздрогнул всем телом и в отчаянии замотал головой. Фили жестко улыбнулся и принялся расческой драть его волосы, не убранные в прическу. - Вы будете вместе, Балрог вас побери! – говорил он с силой, с каким-то мрачным удовлетворением, продолжая орудовать расческой. – И вы будете счастливы, потому что она тебя в жизни ни на кого не променяет! Она побывала с тобой во всех передрягах. И ты думаешь, что какая-то дурацкая примета вас разлучит после этого? Он разобрал последние пряди, рывком вздернул брата на ноги и развернул к зеркалу. Одернул на нем кафтан. Кили молчал, продолжая судорожно дышать. Фили подождал немного, давая ему полюбоваться собой, и устало сказал: - Ну хватит, пойдем. Мы будем рядом, ты же знаешь. Ты все сделаешь как нужно. Из личных записок м-ра Бильбо Бэггинса, эсквайра, почетного гостя: …и когда Мэрион подвели к нему и она встала рядом, бедняга так впился в нее глазами, что гномы даже сконфузились. Торин вел церемонию торжественно, как полагается, и все бы ничего, но Кили с Мэрион прямо глаз не сводил. Разумеется, все смотрели только на них, ведь это было против правил. Глоин сказал, что никогда такого прежде не случалось. Любовь любовью, но обычаи прежде всего. Мне было от души жаль юношу – на наших свадьбах условности не имели столь великого значения. Разве дурно, если жених не может глаз отвести от невесты? Я сказал Глоину, что нельзя его строго судить, бедный мальчик так влюблен. К тому же он заметно волновался. Но гномов бывает трудно переубедить. Впрочем, далее все как будто пошло на лад. Торин благополучно добрался до завершения своей части обряда, и молодожены уселись за стол. Но и после этого Кили ничего и никого не замечал, кроме Мэрион. Девушку это смущало, она-то не забыла наставлений. И хотя она старалась вести себя как должно, постепенно и она начала отвечать ему короткими, беглыми взглядами. Каждый взгляд на него, разумеется, смущал ее еще больше. Гномы, конечно, были увлечены едой, но замечали все, и те, кто сидел подальше от Торина, всласть обсудили поведение молодых. Вот что бывает, когда женишься на чужеземке, говорили они. А дальше и того было не легче. Когда настал черед новобрачных угощаться, Кили не положил себе ни крошки –виданное ли дело для гномов! Проносил все мимо рта, как во сне, и на вопросы отвечал невпопад, едва-едва голову к другим поворачивая. Тысячу раз я пожалел, что свадьбу эту справляют не у нас в Шире. Там все устроено для новобрачных и ради их счастья, главное на наших торжествах – от души веселиться! Глоин занимал меня разговорами, но я на них то и дело взглядывал. Увы, гномам не дано было видеть всю прелесть их улыбок, едва заметных, одними глазами. Почувствовать ту невидимую нить, что связывала этих двоих. И Кили, окончательно позабывший обо всех правилах, светился какой-то особой красотой счастья. Он не мог даже дотронуться до своей жены, скованный суровыми запретами, но ласкал ее взглядом, их притяжение ощущалось с закрытыми глазами. Торин же был мрачен, а Фили очень озабочен. Кили не следил за сменой блюд, однако именно ему полагалось завершить первую часть обеда. Я шепнул Глоину, что юноша не вспомнит об этом, и тому пришлось сойти со своего места. По счастью, мы сидели недалеко от Торина. Делать было нечего. Торин жестом послал Фили к новобрачному, и тот тихо сказал ему, что делать. Кили опомнился, поднялся и произнес положенные слова. Я видел, как Торин вздохнул с облегчением: хотя бы первая часть долгого празднества была позади. Из послания Фили, племянника Торина рода Дурина, в Железные Холмы: …слава Махалу, турнир прошел спокойно. Правда, после обеда Кили пришлось силком увести от Мэрион – ей ведь приготовили трон рядом с нашей матушкой, которая стала ее доверенницей. Я сказал ему, что нельзя плохо показать себя, потому что Мэрион будет смотреть. И это ему придало сил – может, от страха. Начал он неважно, но с каждым испытанием уверенности прибавлялось. В общем, он себя неплохо показал. Выиграл девять соревнований из двадцати. Я выиграл семь, но только потому, что слишком волновался за брата, уж слишком нервный выдался денек. И я совсем не жалею, что Кили показал лучший результат. Для него и для всех наших гостей (я уже не говорю о Торине) это было очень важно. Будь моя воля, я вообще не подвергал бы его таким испытаниям. Думаю, Мэрион тоже пришлось нелегко там, на балконе, где невесте полагается находиться во время турнира. Уверен, она желала победы Кили больше, чем он сам. Когда турнир подошел к концу, я пробрался к нему и напомнил, что делать дальше. Он, конечно, уже все позабыл, так обрадовался своему успеху. Привели Мэрион, снова их посадили рядом. Она была очень бледна. Гости продолжали есть и пить, но для Кили происходящее окончательно превратилось в пытку. Я видел, как его распирает от гордости, как ему хочется поговорить о турнире. Несколько раз он не выдерживал и пытался взять Мэрион за руку, но каждый раз Бофур как бы невзначай отвлекал его. Мучения Кили и мне было нелегко вынести. Я только и ждал, когда они смогут уйти, из-за этого мне кусок не лез в горло. Наконец Двалин и Бофур встали и покинули свои места; настала пора завершать церемонию. Кили заметил это и занервничал еще сильнее. Он никогда не умел скрывать свои чувства. Торин кивнул мне, чтобы на случай чего я был поблизости, – благо это допускалось обычаем. На Бофура возлагалась честь внести в зал диадему супруги, и последней официальной обязанностью Кили, как водится, было надеть диадему на Мэрион, окунув пальцы в святую воду. Из личных записок м-ра Бильбо Бэггинса, эсквайра, почетного гостя: …и тут, совсем потеряв голову от волнения, он взял блюдо со святой водой и сделал из него несколько огромных глотков! Как ни в чем не бывало, вернул его Двалину, а потом выхватил диадему из рук Бофура и надел на Мэрион. За столами так и ахнули. Никто со дня основания Эребора еще не совершал подобного кощунства! Я с трудом сдержал смех – такой комичный вид был у Торина. Гномы не верили своим глазам. Мои соседи, почтенные старцы, зашептали тут же, что чужеземка околдовала бедного парня, совсем свела его с ума. Думаю, Кили уже ничего не слышал, мир вокруг него перестал существовать. Он как-никак выполнил свой долг и за весь день впервые прямо, без опаски посмотрел в глаза своей жены. Это, видно, стало для него последней каплей. В полной тишине, при взглядах тысячи глаз он сгреб ее в охапку и понес прочь чуть не бегом, только их и видели. Даже не оглянулся! Что началось за столом! Безобразие! Современные нравы! Даже Двалин не сразу взял себя в руки. Торин первый справился с собой и успокоил собравшихся. Призвал их простить молодых, слишком долго ждавших этого дня. Он сделал упор на длительной разлуке, что пришлось вынести этим двоим, напомнил о восстановлении Эребора и под конец так воодушевил гномов, что те подняли кружки с пивом и затянули старинные песни во славу Короля. Дис давно покинула застолье. Нет, мне никогда не понять гномов – я был несказанно рад, что для Кили и Мэрион все закончилось. Дальше они могли думать только друг о друге. Из дневника Мэрион, жены Кили, второго племянника Торина рода Дурина: ..Я словно спала весь этот бесконечный день и очнулась только под конец, увидев его глаза напротив моих. Сознание мое не удержало ни одной детали, ни единого слова. Застолье, турнир, застолье – все застлал туман. Мы стояли у дверей нашего дома, и Кили смотрел на меня с мукой во взгляде. Я не понимала, что тревожит его. Все еще как во сне я протянула руку и коснулась его щеки, успокаивая. Он шумно задышал и удержал руку, прильнув щекой к моей ладони. - Прости меня, – глухо сказал он. – Я вел себя глупо. Теперь о нас будут говорить многие месяцы. Я сделал нас предметом сплетен. Я не должен был показывать, как хочу остаться с тобой вдвоем. Но как не нужны мне были эти гости, эти речи! Мэрион, я не мог не смотреть на тебя! Ты простишь меня когда-нибудь? Я слышала его и не слышала. Что он говорил? Важно было одно: мы стали мужем и женой. - Мне не за что прощать тебя, – сказала я. – Поверь мне. Я счастлива. Он посмотрел на меня недоверчиво. Робко улыбнулся и наконец, поверив, засиял благодарно. Ему очень шел свадебный наряд. Я невольно залюбовалась им, забыв об усталости. Мне хотелось, чтобы он обнял меня, но Кили медлил. - Все равно я вел себя как дурак, – сказал он тихо, помолчав. – Мне не быть королем. Им станет Фили. Торин прав: я не способен владеть собой. Весь этот день сердце едва не выпрыгивало из моей груди. У меня темнело в глазах. Мне порой становилось безразлично, что обо мне скажут. Я хотел только убедиться, что это не очередной сон, каких я видел сотни, пока мы жили вдали друг от друга. Я хотел почувствовать, что ты и вправду стала моей, что я могу любить тебя без оглядки, что впереди целая жизнь! Как мне было трудно терпеть все это! Какая ты красивая в этом платье, Мэрион! И тут он наконец обнял меня, оторвав от пола, – так пылко, что и в моих глазах свет померк на мгновение. Отчаянно закружилась голова. Кили нетерпеливо толкнул плечом незапертую дверь и на руках внес меня внутрь. Блистающая убранством комната слепила глаза, переливались в мягком сиянии светильников струи фонтана, и сами камни словно светились, но красоту эту затмевало в тот миг нечто иное. Он позволил мне разобрать прическу только наполовину, а завершил начатое сам и уже не выпустил меня из объятий. Мы целовались, сидя на роскошной постели, – он, совершенно нагой, вмиг разделавшийся с праздничным нарядом, и я в своем свадебном платье из тончайшей шерсти. Три недели, по обычаю гномов, мы ждали этой ночи, и ждать ему было нелегко. С каждым касанием губ жажда становилась все острее. Все чаще вздымалась его грудь, все настойчивее требовали отклика руки. Ему не пришлось разрывать платье – оно распустилось само, словно ждало лишь повеления. Кили скользнул жадным взглядом, и по его телу пробежала сладкая дрожь. - Хочешь… я… погашу их… – прошептал он и кинул последний пьяный взгляд на светильники, – но лучше… лучше не надо… Мэрион! И, снова прижавшись губами к губам, увлек меня за собой, в ночь. Из дневника Фили, племянника Торина рода Дурина: …он ничего не сказал ей про диадему. И еще я должен Бофуру золото. Трех дней им действительно оказалось мало.