Упрощение систем

В следующий раз они встретились через месяц, и весь этот месяц Нориаки старался на вспоминать о произошедшем. Он снова попытался позвать Джотаро в гости, но тот лишь сказал: "На той неделе". Нориаки не был уверен, есть ли эта неделя в календаре. Как понял Нориаки из слов Холли-сан, так это что у Джотаро появилась некая девушка. Нориаки считал, что Джотаро никакая девушка не подойдет, но кто бы его послушал. Да и вообще, Нориаки смог бы ему обеспечить счастливую жизнь, жаль, что Джотаро на это было все равно. Нориаки очень хотел, чтобы ему самому тоже было все равно. Жан-Пьер очень задумчиво сидел напротив него, опершись подбородком в ладонь и чуть прищурившись. Нориаки старался на него не смотреть. – Милая мадемуазель, будьте так любезны, принесите мне кофе со сливками, – попросил Жан-Пьер подошедшую официантку и так лучезарно улыбнулся, что Нориаки чуть сам не поверил в искренность его улыбки. Официантка кокетливо хихикнула. – А моему спутнику… Что-нибудь вишневое. Что-нибудь эдакое и вишневое. Развеселить мне его надобно, сами понимаете, разбитое сердце просто так не запьешь кофейными зернами… Официантка показательно двинула бровями, снова хихикнула и бодренько убежала. Нориаки посмотрел на ее ноги и задумался, как давно началась ее смена. Помнится, ему было противопоказано стоять за барной стойкой общепита, а сам Нориаки пытался держать свою гордость и не сидеть на шее у родителях и Фонда, а потом все равно чуть не ревел от боли в спине и ногах. После месяца таких мучений он все же согласился на Фондовскую пенсию. Но лично Нориаки Жан-Пьер пока ничего не сказал. Продолжал сверлить его взглядом. Нориаки устало потер лицо и наконец-то взглянул на него. – Ну? – спросил он. Жан-Пьер выдержал паузу и затем усмехнулся. – С бодрым утречком, – сказал Жан-Пьер. Нориаки недовольно фыркнул и закатил глаза. – Зачем ты меня позвал? – спросил Нориаки. – Соскучился по моему дорогому другу. Что мне, нельзя, что ли, позвать тебя выпить чашечку кофе в такое погожее утро, – улыбнулся Жан-Пьер. – Пролетал мимо, думаю, дай заскочу. Нориаки что-то невнятно промычал. – Так как дела у тебя, милое мое дружище? – спросил Жан-Пьер и широко улыбнулся вновь подошедшей официантке уже вместе с подносом. Она поставила перед ними чашку кофе с блюдцем и странной формы стакан с кучей взбитых сливок и вишенкой сверху. Нориаки смерил это все взглядом и едва заметно раздраженно выдохнул. Жан-Пьер отхлебнул свой кофе, а Нориаки пододвинул себе вишневый молочный коктейль с кофейной основой и взял в рот трубочку. – Кофе тут заветрившийся, – вздохнул Жан-Пьер, вновь делая глоток с невозможно заумным видом. – Но стоит отдать им должное, они стараются выжать из него все возможное. Бедняги. – Нормально, – наконец выдал из себя Нориаки. – А по тебе и не скажешь, Нори-чан, – подмигнул Жан-Пьер. – Я тебя сейчас ударю, – сказал Нориаки. – Как-нибудь переживу, – Жан-Пьер пожал плечами. – Что ты вообще хочешь услышать? – огрызнулся Нориаки. – М-м, дай подумать. Правду, я думаю. – И что мне такого сказать, чтобы ты мне поверил? – Нориаки, детка, правда и сладкая ложь – совершенно разные вещи. Вот примерно как мой кофе и твои сливки. Сечешь? – Не совсем. – Что у тебя, что у меня – на эспрессо. Но у меня тут просто сливки, потому что я все же не так силен, как ты, и мне нужно приправлять противный кофе чем-то еще. Но у тебя не кофе, а мечта сладкоежки с сорокалетним стажем и еще более древним диабетом. Вишневый сироп, я полагаю, даже двойной, взбитые сливки, и эспрессо уже совсем не чувствуется… Только чуть-чуть. Послевкусие… – Польнарефф, хватит, я понял. Чего ты хочешь? – Поехали жить во Францию, – совершенно серьезно сказал Жан-Пьер. – Институт ты через полгода окончишь. Повидаешь мир. Я тебе покажу свои излюбленные уголки. Сена прекрасна летними ночами. Буду тебя защищать от крыс. – Зачем? – Нориаки нахмурился. – Чтоб ты не сгнил, – ответил Жан-Пьер. – И я тоже. Я же совсем отбитый стал. У меня никого не осталось. А ты плохо кончишь такими темпами. Джотаро не любит тебя. – А ты будто в большом восторге. – Ты противный, – обиделся Жан-Пьер. – Но знаешь, я весь месяц думал о тебе. Ну как минимум три раза в неделю. Может, четыре. Может, представлял нашу совместную жизнь каждую ночь. Иногда даже дрочил. – Я тебя не люблю, – сказал Нориаки. – Да ну и что? Какая разница? Не чужие друг другу люди, – сказал Жан-Пьер. – Любовь вообще жуткая штука. Я бы не стал так разбрасываться словами. – То, что у нас был секс, еще ничего не… – Не значит, ля-ля-ля, это все, конечно, да, только не совсем. Мне все равно. Мое дело предложить, – Жан-Пьер допил свой кофе, запрокинув голову, и звонко поставил чашку на блюдце. – Не так я выразился. Не на тебя мне все равно. Ты-то как раз… Можешь и жизнь иной раз спасти. – Вряд ли уже могу, – хмыкнул Нориаки. – Недооцениваешь себя, молодежь, – улыбнулся Жан-Пьер. Он потянулся за стаканом Нориаки и вытянул трубочкой чуть ли не весь оставшийся коктейль. Трубочкой подхватил весь крем, съел его и отставил стакан в сторону. Нориаки невпечатленно повел бровью. – У меня свои причины предлагать тебе союз. Но мы пока не так близки, чтобы я тебе их раскрывал. Согласишься, может быть, поймешь. – Не разговаривай со мной, как с маленьким ребенком, – отрезал Нориаки. – Я и не разговариваю так. Я вежливо предлагаю и веду беседу. Я в Японии еще три дня. В целом, ты знаешь, как меня найти и после того, как я улечу. Но лучше бы тебе дать ответ пораньше, – Жан-Пьер положил две крупных купюры на стол и встал. – Заплатишь. Мне нужно идти. На связи, дорогуша. Нориаки не ответил. Жан-Пьер ушел, а Нориаки заказал себе еще один кофе. Выходя из кафе, Нориаки думал, что эспрессо у них действительно так себе, но он не жалел, что не добавил сливок. Он так и не позвонил ему. Наверное, стоило. Но тогда он был слишком занят самобичеванием, а спустя полгода защитил диплом и взял билеты в Париж. Самолет прилетал ночью. Жан-Пьер обосновался недалеко от центра – в окне наверняка видна Башня. Нориаки шагает по сухому асфальту, вдыхает теплый воздух с тонким ароматом мусора и горько думает, что такой символизм – Эйфелева в окне – уж слишком нарочитый. Третий час ночи, Нориаки стоит с небольшим чемоданом напротив двери подъезда, где живет на верхнем этаже Жан-Пьер. Нориаки открывает дверь и поднимается по лестнице. В подъезде пахнет немного сыростью и штукатуркой, но в целом довольно мило – витиеватые перила у лестницы, опрятно, свежо, чисто. Неплохо. Нориаки нажимает на кнопку звонка и ждет. Жан-Пьер открывает скоро и выглядит он помято, но непонятно, спал ли он. Щурясь, он разглядывает Нориаки и чемодан рядом с ним. Затем приподнимает невидные брови и широко улыбается, запуская внутрь. – А я-то думал, зачем мне два кубка сегодня принесли, – говорит Жан-Пьер. – Кофейку? Устал с дороги? – Давай чаю лучше, – говорит Нориаки и осматривается. Он снимает обувь, осматривает узкий коридор. Проходит на кухню, где щебечет Жан-Пьер. – Какие кубки? – Да вон, стоят на подоконнике. Пришел почтальон и говорит, мол, вот вам. Держите. Я говорю, я ничего такого не заказывал и никто ничего мне такого не обещал. А он такой: ничего не знаю, не знаю, берите, я нести это обратно не собираюсь. В общем, я ничего не понял. А сейчас смотрю на них и понимаю, что не зря, – тараторит Жан-Пьер. Голос у него хриплый, наверняка все же спал. Или работал допоздна. С него станется. С них всех. – Какие кубки? – глупо повторяет Нориаки, и Жан-Пьер поворачивается к нему и смотрит так внимательно, что Нориаки становится не по себе. Нориаки бросает взгляд на подоконник и видит. Два позолоченных кубка стоят при свете желтой кухонной лампочки и белой луны на фоне ночного Парижа. А Башни не видно.