Иголки

— Что вы делали в такой близости к работающему автоматону? — слова матры отскакивает от стен маленького помещения, похожего на сторожку и попадают в уши. Зандику плохо. Несносно плохо, в голове маячат лихорадочные мысли об каких-то глупых вещах. Глаза трепещут и бегают из угла в угл его сознания в надежде на нахождении правильной мысли. Великий гений мысли, который прячет свои неказистые трясущиеся руки в тень от себя, он вспоминает мимолетно лекции профессора о важности позы, о каком-то психологизме, но тут же мысль исчезает под гнетом авторитетных слов. — Я услышу ответ на свой вопрос? Не услышит, но даже какой-либо отказ или отговорку невозможно из себя вытолкнуть, в голове опять скребется мысль о своей беспомощности и незначительности. А что, если он опять увидит последствия своих действий и ограниченность умов окружающих, но нет, конечно, не должны из-за такой-то глупости, он попался не на самом важном, так что да, просто опять поморят, а он опять потупит взгляд. Матра помучает, но опять что-нибудь проборомочет про то как все же сложно, таким, как Зандик да еще и пожалеет-пожалеет, подумает о ничтожности такого существования, но о справедливости, не может быть личность хороша во всем, обязательно будут вот такие недостатки, а у таких гениев эти недостатки проявляться будут еще хуже, шрам, который с возрастом будет становиться глубже и глубже, но все равно возвышать человека над другими. Да, матра подумает о том, как же на самом деле велик Зандик, хоть и сейчас он скрючивишись избегает мучительного зрительного контакта. Потерявшись в мыслях, он мог бы даже пропустить начало лекции. — Ладно, так уж и быть, как я знаю, это первая выходка на вашем счету в стенах Академии, но, уясните, что далее, такое поведение не будет хоть как-либо умаляться. Поймите, эти же правила для вашей же безопасности, любые ограничения в Академии, конечно же не из пустого места, мы уважаем желания ученых Академии… Да, это Зандику больше нравится чем неловкое молчание, которое он никогда не умел заполнять, оно тревожило его, а чужие речи всегда можно просто оставить как белый шум для мыслей своего сознания, даже если с тобой обращаются так как-будто ты ребенок, который украл харра с базара. На самом деле правильную и хорошую мысль можно донести и кратко, резко как топором засечь ее в сознании слушателя. Такие мысли или таких ораторов, он еще никогда не встречал, кроме, конечно, себя. Даже интересно получилось ли бы у него пойти в политику, попасть в широкие эшелоны, но его мысли слишком умны, обычным простолюдинам не понять, им нужно ярко, пышно и до скуки просто, чтобы появился светловолосый герой с золотыми глазами и всем помог, все решил и забрал ответственность с плеч народа. — …все, я вижу, что у вас ничего не засело в голове. Можете идти. Не думаю, что в этом всем есть толк. И вроде бы ничего задевающего его честь, ум и натуру, сказано не было, но все равно в глазах появляются слезы. Боже, от стыда пролития слез нужно бежать и скрываться, застукивание его за таким действием уничтожит его эго не только как мужчины, но и ученого. Нужно доползти по стенке, по краям, загрывая глаза волосами и боком, как бы смотря в окно на далекие пейзажи, пройти потихоньку к себе и запереть дверь, окна и шторы, у Зандика уже давняя мысль в голове о том что за ним могут наблюдать, а его слезливое лицо самый страшный его кошмар, этим можно его пытать и манипулировать. Утвердившись в своем одиночестве, он быстро порыскав под матрасом, вытащил светло-синий шарик с ручками и ножкам, которые пришиты ярко выраженными черными нитками, с причудливой шляпой, у него еще был маленький картонный меч, но он похоже вывалился из ножниц куда-то под кровать, но на его поиски не было ни сил ни желания. Как-будто сейчас эти глаза захлопочут и рот начнет свою абстрактную, непонятную, но успокаивающую болтовню. Он сам сметал этот непонятный шарик с глазками из буковок разного размера, вдохновившись трудом матери, которая часто была занята и вышивала так искусно, что Зандик думал об этом как о самых прекрасных функциях тригонометрии. Только в отличие от мамы у него не было ни наметанных рук ни глаз, большинство материалов приходилось стаскивать откуда попало — срезать с длинных одежд чумных, как ему говорили, ученых, им было все. Вот тогда руки Зандика кололись, как сейчас глаза, больно, неприятно и очень беспомощно. И все так же приносит это все какое-то успокоение, что вот его первое создание, что оно есть, рядом с ним и никуда не денется. Вспоминается, и тишина, когда люди из-за жары прятались по домам, в окно без занавесок бил пыльный свет, а мать что-то напевая шила бархатный узор. А маленький он грезил в углу о смешных животинках, о которых ему рассказала курносая девочка, которая жила за стеной. Так Зандик тихонько, незаметно для себя углубился в мечтания, где маленький голубой, как его цвет волос, звереныш яростно размахивал мечом, отгоняя от себя таких же маленьких и голубых грибов. И победив их получал похвалу и комплименты о уме и силе ото всех вокруг.