Игра при зажженных свечах

      Крайние справа окна старинного здания, расположенного напротив знаменитой столичной гостиницы, в ясные дни соревнующейся ослепительным блеском золотых сводов остроугольной крыши то ли с дворцами, то ли с церквями, горели лишь по вторникам, четвергам и субботам. В эти дни где-то между половиной шестого и шестью часами вечера на глади реки, разделяющей гостиницу и противоположное ей здание, загорались два полукругом сглаженных прямоугольника. Озаренная ярким свечением вода переливалась радужными бликами бензина, разливаемого по дырявым бочкам выше по течению, а по стенам кабинета управляющего гостиницей то и дело прыгали искусственные солнечные зайчики – отражения уличного фонаря от гладкой поверхности зеркала, прикрепленного к внутренней стороне тугой массивной двери, открывающейся лишь редкими вечерами.       С тяжестью упругих петлей, держащих ту самую массивную дверь, Иллуми – владелец окон, в которые заглядывали озорные полуночные зайчики – был знаком. Он знал какого труда стоит распахнуть за изогнутую ручку толстое деревянное полотно, и по длине совершаемого отражением прыжка примерно предполагал, женщина ли переступила порог дома напротив или мужчина. Чаще всего он угадывал безошибочно, но еще чаще оставался слеп к всполохам света на беленых стенах и недвижен.       В перерывах между руководством семейным бизнесом, состоящим из сети высокозвездных гостиниц по всей стране, он занимался тем, к чему лежала его душа – писал вот уже третью по счету книгу. Исписанные бумажки на его столе формировались в аккуратные стопочки, и в каждой составляющим их листе Иллуми учил читателей инвестировать: повествовал о принципах рынка, законах экономики, излагал стратегии игры на торгах и приводил примеры удачных вложений, а также делился накопленным опытом. В итоге получалось не так скучно, как в учебнике, но все еще информативно и познавательно.       Именно из-за книги чаще всего он и пропускал свою любимую игру в наблюдательность. Не обращая внимания ни на день недели, ни на окна, отражающиеся на темной поверхности реки, он в моменты вдохновения увлеченно пробегал взглядом по взлетающим вверх строчкам, делал помарки на исписанных черновиках и кривил уголок губы всякий раз, когда его взгляд утыкался в явную околесицу спутанных на бумаге мыслей. Иногда, увлёкшись основательно и серьезно, Иллуми пропускал даже время ужина, когда в ресторане на первом этаже постояльцев и следом за ними персонал лучшие столичные повара потчевали разнообразными видами блюд из кухонь всего мира. В такие дни, засидевшись, он ужинал уже почти за полночь в пустом зале ресторана и тусклом освещении настенных бра. И тогда даже за едой его не отпускали мысли о строчках, предложениях и смысле всего написанного его рукой текста.       Впрочем, иногда, когда в окна его кабинета заглядывал озорной свет отраженного зеркалом фонаря, Иллуми, оторвав взгляд от бумаг, набрасывал на плечи пиджак, плащ или пальто, и выходил за стены роскошного здания, украшающего мощеную набережную, где полвека назад прогуливались кавалеры с прелестными румяными дамами, а сейчас носились, подобно спешащим муравьям, машины, так и норовя задеть зазевавшихся пешеходов своим громоздким железным корпусом. У Иллуми тоже в запасе была парочка таких железных коней, больших и неповоротливых и вульгарно дорогих. Он даже умел их водить, но все же предпочитал рулю заднее сидение или приятную прогулку. Конечно, железные кони на заднем дворе не простаивали без дела, но вечерами в эти маленькие душные шкафы на колесах Иллуми было не загнать. Тем более, когда гостиницу и странное здание на другом берегу реки разделяла лишь пара коротких кварталов и один переброшенный через гладь воды каменный мост.       В скруглённых сверху прямоугольниках окон свет горел по вторникам, четвергам и субботам. Сегодня на календаре был вторник. Время тянулось к восьми, и на улице в ближайшей обозримой перспективе не виднелся ни один людской силуэт. Дующий вверх по руслу руки ветер распугал даже самых смелых зевак, сунувшихся в начале зимы на обледенелую набережную. Не распугал он только Иллуми, что оперся о кованные ограждения, разделяющие тротуар и реку, и искоса заглядывал в ставни высоких сводов окон. Из них на него смотрели черные безликие маски с прикрепленной к их подбородку палочкой и большие, размером с половину газеты, игральные карты, прикрепленные, подобно картинам, к стенам. Черные лакированные маски в основном служили украшением стен, но вместе с тем, использовались еще и людьми, что по команде стоящего во главе стола, скрывали за ними свои лица.       С улицы происходящие внутри совершенно точно выглядело по меньшей мере странным, непонятным и даже пугающим. Редко какой человек осмелился бы заглянуть за тяжелую дверь неприметного крыльца, выводящего на узкий тротуар, и редко бы кто, осмелившись переступить порог, остался бы надолго, заслышав ожесточенные споры и экспрессивные удары по поверхности стола в конце очередной партии. Оставшихся надолго смельчаков были единицы, а потому всех, кто скрывал свои лица за масками, Иллуми прекрасно знал.       Его пальто продувал холодный порывистый ветер, и, в очередной раз затянувшись, он глубже вобрал в легкие дым, желая выкурить сигарету как можно быстрее и скорее оказаться в тепле. Потушив яркий подбежавший к фильтру огонёк о железные перила набережной, он, сунув обветренные руки в карманы, перебежал однополосную дорогу и, потянув кованную ручку на себя, с силой распахнул входную дверь.       Теплый поток воздуха ударил по его раскрасневшимся щекам, зазвенели китайские колокольчики над головой, возвещая о прибытии гостя, и в нос проник сладкий запах стойких женских духов. Тяжелая дверь глухо ударила по проему, едва ли не сотрясая силой удара стены, и Иллуми словил на себе десяток обращенных к нему пар глаз. Сидящие за круглым сокрытым красной тканью столом бросили в его сторону короткие взгляды, а вот те, что расположились на мягких диванчиках вдоль стены, позволили себе разглядеть его с ног до головы. Оно и не удивительно – мало кто в подобный мороз мог покрасоваться кашемировым светло-бежевым пальто на плечах.       Один из сидящих на диванчиках парней, завидев вошедшего, взбодрился, подновлялся с дивана и, подойдя и расплывшись в широченной улыбке, протянул для рукопожатия руку. Коротко кивнув, Иллуми ответил. Этот юный парень, что только в прошлом году закончил экономический факультет одного из известнейших на всю страну вузов, был его верным фанатом, а знакомство с любимым автором воспринимал, как наилучший шанс поговорить на волнующие и завлекающие его пылкое к успеху сердце темы. И пусть в целом, он не был глуп – Иллуми по достоинству успел оценить его интеллектуальные качества и в длинных беседах за парой другой выкуренных сигарет, и в разгаре объединяющей их за одним столом игры – но все же слишком уж полагался на всем известные законы экономики и выработку стратегий, напрочь забывая об элементе случайности – банальной удаче или же чуйке, что раз за разом, словно уводя из водоворота, вытягивала его любимейшего автора из долговой дыры. Признаться честно, сколько не высчитывал бы Иллуми и не анализировал вероятные исходы событий, все же все сводилось к одному – в нужный момент ему попросту везло, и это везение нельзя было описать ни одной стратегией или тактикой.       В ответ на широченную улыбку и двойное рукопожатие, Иллуми коротко улыбнулся и испытал облегчение о того, что этот амбициозный юноша сейчас не может с ним заговорить. Во всей небольшой и единственной зале имел право подать голос лишь один человек, тот, кто сидел за столом и кому было разрешено свободно пользоваться минутой подаренного ведущим времени.       Эммануэль, тот самый парень, обрадовавшийся появлению редкого гостя более всех, расчистил заваленную куртками напольную вешалку, и на освободившееся место Иллуми повесил свое пальто, железный прутик сверху обматывав шоколадного цвета шейным платком. Он остался в приталенной рубашке черного цвета с расстёгнутыми верхними пуговицами и такими же черными, в цвет его длинным волосам, штанами. Так, во всем черном, с остроносыми лакированными туфлями он был больше похож на члена преступной группировки, чем сам босс мафии, изредка заглядывающий в эти двери и не распространяющийся о своем истинном положении.       Бросив короткий взгляд в зеркало, прикрученное к двери, и убедившись в безупречном виде, Иллуми вслед за нетерпеливо перетаптывающимся с ноги на ногу парнем подошел к диванчикам. Он отдал приветствие всем мужчинам, поочередно сжав их ладони, и галантно поцеловал руки двум прелестным девушкам, расплывшимся в довольных улыбках.       Тем временем, когда он поцеловал последнюю руку и сел в отдалении на проваленный диванчик, в комнате заиграла музыка, и ведущий, перекрикивая новенький граммофон, досчитал до десяти. На семерке, когда два человека, поднявших к небу импровизированные пистолеты, произвели бесшумный выстрел, он расплылся в улыбке и подмигнул всем наблюдавшим. Он произнес еще пару необходимых фраз, прежде чем выключил граммофон и во всеуслышание объявил:       – Сегодняшним утром была найдена мертвой в собственной посетили госпожа Сэфорд. С ее смертью в нашем городе число мирных жителей сровнялась с представителями мафии. Игра объявляется законченной. Победила мафия!       С этими словами тишина, окутавшая залу, сменилась людским гулом. Сидящие за столом повскакивали со своих мест, кто-то, ликуя, а кто-то, недовольно взмахивая руками. Вокруг в миг стало шумно, и во всем этом гвалте, ведущий, невозмутимо собирая с стола игральные карты, будто нараспев перечислял доставшиеся игрокам роли.       На Эммануэля, пристроившегося неподалеку от Иллуми, налетело сразу два только поднявшихся из-за стола человека. Негодуя, они наперебой накинулись на него с обвинениями:       – Какого черта ты играл на первом круге против меня?! Если бы ты так не топил, тебя бы не снесли первым!       – Да и кто вообще так играет за шерифа?! Сидел бы да помалкивал в тряпочку!       – И тебя разве не учили, что шерифы должны заявлять свою неприкосновенность в момент выставления на первом круге? Почему ты это не сделал?!       В ответ на эти нападки Эммануэль, зажавшись сильнее в диван и закопавшись рукой в короткий ежик каштановых волос, растянул губы в глуповатой улыбке и совершенно невинно ответил:       – Можно подумать, вы бы мне поверили. Все равно подняли бы из-за стола, так в чем смысл?       – Смысл в том, что нужно играть по правилам.       – И это говорит человек, мирным сломавший стол на попиле в прошлой игре? – невозмутимо парировал Эмманиуэль, и человек, нависавший над ним, за пару секунд вскипев и остудившись, резко развернулся, озвучивая на весь зал:       – Я курить. Следующую пропускаю. Вон пусть Архитектор играет.       – Тогда, как новоприбывший, пусть тянет карту первым. – Оказался рядом огненноволосый ведущий и протянул расставленные вверх рубашками карты. – Приятно видеть тебя вновь, – сверкнул он обаятельной улыбкой, и, когда Иллуми двумя пальцами вытянул одну из карт, Хисока, развернувшись на каблуках, во всеуслышание объявил: – Итак, с нами играет Архитектор. Кто хочет посидеть с ним за одним столом, налетайте!       Его красная, сделанная из той же ткани, что и скатерть, рубашка затерялась за спинами окруживших его людей, и, подглядев уголок вытащенной цифры, Иллуми усмехнулся. Ему досталось место по правую руку от строгого ведущего.       Эммануэль, вытащив свой номерок с цифрой, буквально засветился от счастья, получив возможность играть со своим кумиром. Он сжал в руках заветную карту, преодолел расстояние до диванчиков и, встав напротив Иллуми, нетерпеливо спросил:       – Какой у тебя номер? У меня семь! Это хорошо, что не первый! Я вот вообще не знаю как игру открывать! Надо бы учиться, конечно, но как-то подальше сидеть спокойнее. Так… какой у тебя? Рядом?       Иллуми, из-за его корпуса, наблюдавший за подготовкой ведущего к очередной партии, лишь коротко произнес:       – Скоро увидишь.       И возможно Эммануэль, совершено по-детски, и хотел бы возмутиться, но ему на плечо опустилась тяжелая рука выигравшего в прошлой игре мафиози.       – Эм, не донимай Архитера раньше времени. А то еще окажется боссом и сольет тебя в первую ночь, чтобы не приставал.       – Ну уж, я не переношу в игру чувства, – коротко заметил названный Архитектор, не отрывая взгляда от разглаживающих красную ткань длинных и сильных рук.       – Все мы так говорим, – хмыкнул говоривший. – А затем Элли каждый раз первым стреляла в Беспомощного. И знаешь, в какой-то момент это перестало веселить.       – Он сам был виноват, – вмешалась стоявшая неподалеку Ледяная, подруга Элли, и разговор завертелся вокруг прошлого романа Элли и мистера Беспомощного, что спустя пару месяцев страсти окончился громкой ссорой.       За еще не остывшим интересом обсуждения постельной темы скромная и скрытная персона Архитектора осталась позабыта, и Иллуми, перекинув ногу на ногу, впился взглядом в сверкнувший серебром крестик, выскользнувший из-за алой рубашки ведущего. Тонкая цепочка удержала его над столом, и, заметив на себе пристальный взгляд, Хисока спешно заправил личную вещь за ткань одежды, пряча ее от посторонних глаз. Расплывшись в ухмылке с этого лицемерия, Иллуми прикрыл рот рукой.       А затем началась игра.       Стоящий во главе стола Хисока объявил о начале партии, призвал всех игроков соблюдать правила, а наблюдающих – тишину.       – С нами за столом сегодня играют: под номером один – господин Архитектор, под номером два – госпожа Элли, под номером три… – по порядку перечислил ведущий рейтинговые имена всех игроков, пожелал хорошей игры и попросил всех скрыть лица за масками.       Заиграла музыка, заглушая звук перемешивания карт, глаза за маской погрузились в темноту, и спустя долгие секунды ожидания плеча Иллуми коснулась широкая ладонь – это был знак. Он вытянул над столом руку, пошарил пальцами в поисках железного подноса и вытянул с него карту, первую попавшуюся под руку. Опущенная на его плечо ладонь сжалась сильнее, и Иллуми отодвинул от лица маску, видя перед собой туз пик. Туз пик на их языке означал босса мафии.       От одного лишь взгляда на эту карту под ребрами Иллуми забилось сердце. Всякий раз, как он доставал пики, оно упорно разгоняло пульс, заставляя тратить бесценное время на успокоение. Хисока же с невозмутимым выражением лица принял чуть дрогнувшую карту и сунул ее в кармашек рубашки, свободной рукой забирая стоящий перед Иллуми поднос. По очереди он прошел за спиной каждого игрока, и обычно долгое время ожидания, сейчас пролетело для Иллуми за считанные секунды. Он только успел привести в порядок пульс, как громкий голос Хисоки возвестил о знакомстве мафии, и от яркого света, ударившего по глазам, Иллуми вновь ощутил волнение.       С ним в команде оказались Элли, под номером два за столом, и Эм, иными словами Эммануэль, сидящий седьмым – игроки не самые сильные и редко одерживающие победы. Вместе с ними у Иллуми было мало шансов на успех, но любовница удача на этот раз повернулась к нему лицом.       На нулевом круге знакомства он сам и сидящая за ним Элли произнесли достойные внимания речи, расположив к себе большинство игроков за столом. Один лишь десятый, самый опытный и внимательный игрок, заподозрив что-то в девушке, обмолвился о ней парой подозрительных фраз, но на следующим круге на голосовании отдал свой голос за четвертого – игрока с откровенно очень слабой позицией. А ночью мафия точно стрельнула в самый край стола, лишив десятого жизни и возможности активно влиять на игру в дальнейшем. Тем же днем на голосовании подняли из-за стола Эма, проверенного шерифом. А уже на следующем круге, перед которым ночью шериф лишился головы, Иллуми переломил ход голосования в свою пользу, искусно заговорив номер восемь, господина Милейшего, и одержал действительно впечатляющую победу.       Когда при объявлении ведущим голосования, на нужном номере собралось достаточное количество голосов, державшийся до последнего Иллуми, облегченно выдохнул, коротко улыбаясь своей напарнице.       – Этим днем жители нашего города по итогам голосования решили казнить госпожу Ледяную. После ее смерти мирные жители потеряли численное преимущество и город захватила мафия. Поздравляем темную сторону с победой! – провозгласил Хисока, и пока последнее слово не сорвалось с его губ, никто не посмел шевельнуться.       Жестом вскинутой вверх руки, он дал разрешение присутствующим подняться из-за стола и, бросив взгляд на массивные часы за его спиной, громким поставленным голосом объявил, перекрывая гомон речей:       – Следующая игра будет последней.       Его слова, возвещавшие конец игровому веселью, вполне ожидаемо критики не встретили. Курящие, приняв информацию к сведенью, резво накинули на плечи свои куртки, и Иллуми легко покачал головой на молчаливое приглашение одного из постояльцев этого места. Он все еще сидел за столом, по левую руку от мешающего карты Хисоки, и совсем по-ребячески ожидал, что невозмутимый и властный ведущей обмолвится парой слов о хорошо отыгранной партии. Вот только тот, увлеченно смешивая две новеньких колоды карт, остался молчалив.       Тем временем, выбежавшие на улицу нараспашку раскрыли дверь и впустили в помещение холод, заставив красавицу Ледяную обнять руками плечи, ежась под потоком ворвавшегося ветра.       – Эй, ну вы бы там побыстрее выходили бы! – прикрикнула роющегося в карманах Эммануэля Элли, прогоняя его за дверь. – Бррр.. Ну и холодину же они устроили! – встряхнула она плечами, и Хисока, оторвав взгляд от своих мастерски удерживающих коллоиду карт рук, обратил свое внимание девушкам.       Он сделал по направлению к ним пару шагов, встал у краешка дивана и кивнул на стопку аккуратно сложенных пледов в дальнем углу помещения.       – Они здесь как раз для таких случаев. Возьмете, а то дамам не пристало мерзнуть, – любезно произнес он, но в отличие от истинного джентльмена с места не сдвинулся.       Элли пару раз моргнула глазами, проследила взглядом в указанном направлении, и резво покачала из стороны в сторону головой.       – Спасибо, но мы не так уж и замерзли.       Согласились с её словами Ледяная закивала.       – Мое дело предложить, – невозмутимо пожал Хисока плечами, отрывая глаза от созерцания прелестных юных девиц и устремляя их вновь к гладким рубашкам карт.       Момент завязки разговора о состоявшейся игре остался в прошлом, и Иллуми, потеряв всякий интерес к столу и своему ближайшему к ведущему месту, поднялся. Преодолел расстояние до противоположной стены, взял из плетеной корзины два пледа и раздал их смутившимся проявленной заботой девушкам.       Хисока замешал в черном мешке номерки рассадки, и, когда все курящие скопом завалились в залу, ему потребовалась пара минут, чтобы вновь рассадить всех за столом финальной игры вечера.       Десять человек четко по кругу расселись согласно вытянутым номеркам, и как бы Иллуми не хотел оказаться за первым номером вновь, вся его удача израсходовалась в прошлой партии – на этот раз он вытянул пустую плашку, лишившись места в десятке. Их таких оказалось двое, но второй, не успев раздеться после перекура и завидев пустой номерок, наскоро попрощался, поспешив отправиться домой. Он был редким гостем на этих тихих вечерах и редко засиживался до конца, а потому сейчас ровным счетом ничего не терял, исчезая в темноте улицы. Знавший чуть больше Иллуми столь легко позволить себе уйти не мог.       Устроившись в проваленном месте ближайшего к столу диванчика, он закинул ногу на ногу и внимательно, ловя каждое слово, вслушался в вводную речь ведущего. В очередной раз проявив завораживающую глаз дотошную строгость к озвученным в тысячный раз правилам, Хисока приказал всем поднять маски и одним легким движением руки опустил иглу граммофона на пластинку. В зале зазвучала неожиданно веселая музыка. Веером перебросив карты с одной руки в другу, он, как самый настоящий фокусник, дождем рассыпал их на сверкающий в свете ламп поднос, и устремил взгляд своих янтарных глаз прямиком в черные зрачки Иллуми.       Вокруг десяти спрятавших лица людей они с Хисокой одни имели возможность видеть. И это одуряющие голову уединение пьянило сильнее любого алкоголя.       Распределив карты, Хисока одной рукой подхватил поднос, обошел спинку первого стула и поставил железное блюдо на стол, похлопав первого игрока по плечу, призывая тем самым к действию. Тот, вытянул вперед руку, пошарил в картах и, отрывая от лица маску, даже представить себе мог, что за его спиной строгий и безукоризненный ведущий, откинув голову в бок, совершенно бесстыдно прикусил нижний край тонких губ, под взглядом пристальных глаз заливаясь распутным смущением.       Первый игрок, заглянув под карту своей роли и отрывая внимание Хисоки от Иллуми, протянул ее за спину, вновь скрывая лицо за безликой маской. Тонкая и изящная рука, под одеждой испещренная вздутыми от тренировок венами, подтолкнула поднос в бок, отправляя его по красной глади стола в сторону. Осторожно протиснувшись в узком месте между стулом и подоконником окна Хисока постучал по плечу следующего человека, склонился за его спиной и легко коснулся края торчащего из-под растрепанных волос уха. Это было приглашение. Приглашение нежное и ласковое, как дуновение летнего ветерка в удушающий жаркий зной, и такое же быстрое и скоротечное, оставляющие лишь воспоминание.       В одиночестве сидя на диване, Иллуми тактильным приглашением был обделен. Хисока под сменившуюся на середине круга музыку обошел всех игроков, оставив Иллуми наслаждаться лишь возможностью неотрывно следить за его ловкими движениями, краснеющими щеками и сделавшимся мельче и чаще дыханием. Под конец круга Хисока в бесстыдном смущении встал во главе стола, прохладными руками попытался успокоить жар лица, но, одержав неудачу, лишь расслабил черный галстук, опоясывающий его шею.       – Итак, все роли разыграны, – озвучил он, в конце предложения прочащая захрипевшее горло. – Мафия знакомится друг с другом. Прошу мафиози снять свои маски.       С этими совами трое игроков показали миру свое лицо, нашли глазами союзников, и за ту минуту, пока они на жестах договаривались о будущих убийствах, Хисока совладал с собой, принял невозмутимое выражение лица и впредь и до самого конца партии игнорировал прожигающий его взгляд черных глаз.       Игра завертелась, изобилуя интересными предположениями, догадками и стратегиями. Мафия пару раз промахнулась, добавляя ходу остринку, скамейка запасных постепенно пополнялась, и в какой-то момент Иллуми утянул вслед за собой на улицу Эммануэль, выпросив пару минут наедине со своим любимым автором.       Улица встретила их двоих темнотой выключенных городских фонарей, яркостью слепящих через стекла ламп и ледяным ветром. Эммануэль, встав напротив Иллуми, без устали трепал языком о каком-то очередном своем многообещающем проекте, грандиозных идеях и видимых на горизонте миллионах. Иллуми, прикоснувшись лопатками к рыжей кладке кирпичей старинного дома, пропустил большую часть его наивных юношеских слов и, когда тяжелая дверь неприметного крыльца распахнулась вновь, выпуская в холод оживленно галдящих людей, он незаметно скользнул обратно за порог, сбегая от пустого разговора.       У двери девушки, весело смеясь, надевали на плечи полушубки, и рядом с ними Хисока, секундой назад высматривавший что-то за дверью, уперевшись взглядом в Иллуми, неожиданно для дам произнес:       – Вы хорошо сегодня играли, – произнес он, устремляя все свое внимание на обернувшихся на его голос девушек.       Те расплылись в улыбках, затараторили что-то смущенно, посмеялись, наматывая на шею толстые кружевные шарфы, и через пару минут оживленной беседы, исчезли за хлопнувшими дверями. Время подобралось к двенадцатому часу, и все, даже самые заядлые любители посидеть до последнего, разбежались кто куда по узким улочкам примыкающих к набережной кварталов.       Одним из последних, рассыпаясь в надеждах пересечься с Иллуми вновь, скрылся в ночи Эммануэль, и в опустевшем зале осталось четверо – двое широкоплечих братьев, работающих на мелкой кондитерской фабрике выше по течению реки, Иллуми и Хисока. Последний уже собрал со стола все приспособления – номерки и маски – расставил вдоль стены стулья и закрывал высоченными ширмами высокие своды окон. А когда от двери послышался щелчок щеколды, Сэм, более массивный из двух братьев, схватил узкие бедра ведущего, следом с силой вжав их в пах.       Хисока покачнулся, ширма в его руках вслед за резким движением накренилась и с грохотом повалилась на лысую макушку грузного громилы, заставив того разгневанно засопеть. Со своего излюбленного места на диване Иллуми в ладонь хмыкнул, и взгляд его веселых глаз проследил за выкрутившимся из объятия ведущем.       Как будто бы секундой назад ничего ровным счетом не произошло, он поправил накренившуюся ширму, вдел ее края в едва заметные глазу крючки на деревянной раме и только лишь тогда, когда убедился в ее надежной фиксации, обернулся, оказавшись в паре сантиметров от чужого лица.       К тому времени, как ширма оказалась закреплена, меньший, как по весу, так и по росту Крейн, оказавшись рядом, вместе со старшим братом зажал Хисоку к подоконнику.       Со своего ракурса Иллуми плохо видел, что в точности происходило у окна, но похоже, их непреклонный и волевой ведущей размашисто лизнул пухлые губы здоровяка рядом с ним, прежде чем его яркие волосы оказались в жесткой хватке тяжелой руки. Сильная ладонь, потянув пряди вверх, заставила его вытянуться по струнке и даже встать на носочки, пока другие, более ласковые ладони, поддевали пуговицы на его алой рубашке.       – Веди себя смирно, – грозно прохрипел громила в распахнутые губы, и на глазах преобразившийся растрёпанный и полураздетый Хисока, совершенно безумно глядя в его лицо, заигрывая, спросил:       – А что будет, если я буду непослушным?       От его распутного тона по коже Иллуми пробежали предвкушающие азарт мурашки, а младший из братьев присвистнул.       – Вставлю тебе без смазки, – угрожающе прохрипел Сэм.       Хисока лишь беспечно хмыкнул.       – Я подготовился к этому вечеру, – легко произнес он, разбивая напряжение. – И прости, но я полон смазки и достаточно растянут, чтобы вы без труда пометились там оба.       – Достаточно? – вскинул бровь громила и, казалось, сменил гнев на милость.       Расслабившись, Хисока часто-часто завивал, и на его шее с силой сжались грубые пальцы.       – Крейн, проверь его, – все еще удерживая полураздетого ведущего одной рукой за волосы, а другой за шею, приказал старший из братьев.       Крейн противиться приказу не стал. Наоборот, с энтузиазмом он заскользил широкими ладонями по крепкому стройному телу под рубашкой, огладил низ живота, пальцами поддевая кожаный ремень, и в пару уверенных движений избавил ведущего от лишней одежды, стянув ее к коленям.       В щели между телами двух братьев Иллуми цепким взглядом успел выхватить треугольник вьющихся рыжих волос на лобке, потяжелевший от хлынувшей крови член и багрово-фиолетовый синяк на внутренней стороне бедра, расположившийся с той стороны, где сейчас находился Крейн. Темное пятно уродливой меткой расползлось от яичек ниже по бедру и приковало внимание не только Иллуми – оба брата, не сговариваясь, опустили ладони на повреждённую кожу – Сэм оторвал руку от шеи Хисоки, а Крейн провел двумя пальцами от спущенных штанов выше.       – Уххх… Кто-то все же не сдержался, – в задранную к потолку щеку хрипло выдохнул Сэм, пальцами надавливая на багровый синяк.       Хисока не проронил ни звука. Боль была ему привычна.       – Я всего лишь ударился, – проговорил он, убирая чужие руки с разукрашенного цветом бедра. – Лучше продолжим…       Братья к нему прислушались. Крейн перехватил убравшую ладони руку Хисоки, завел ее за спину, согнув в локте, и, судя по склонившемуся корпусу, Иллуми предположил, что Крейн обратил, наконец, свое внимание на округлые, как два мячика, ягодицы.       По комнате разлетелся бесстыдный сладкий стон, и через пару секунд в руках Крейна показалась крупная железная игрушка, продающаяся в самых развратных и непристойных темных уголках столицы. В электрическом свете ламп гладкая скользкая поверхность сверкнула металлическим блеском и вновь скрылась у Хисоки за спиной. Через пару секунд тот счастливо улыбнулся, закатил глаза и всем телом дрогнул.       – Надо же как легко она вошла, – усмехнулся Крейн, и Сэм, дернув Хисоку за волосы, поволок его за собой.       Как самый послушный мальчик, тот на цыпочках, вытянувшись вслед за тянущей вверх рукой по струнке, просеменил пару разделявших окно и край стола шагов. Когда же до стола оставался один шаг, Сэм резко дернул Хисоку за волосы на себя, и, видимо, сделал это достаточно сильно, что последний втянул сквозь сцепленные зубы воздух и, чуть погодя, произнес:       – Мы трахаться будем? Просто… если у вас двоих уже не встает, не стоит тратить мое время. Я бы нашел кого поспособнее…       Хисока говорил столь небрежно и дерзко, будто совсем не он стоял посреди пустой залы со спущенными штанами и расстёгнутой рубашкой. Этот его непристойный вид совершенно не сочетался с похолодевшим взглядом глаз и безразличным выражением лица.       Иллуми за прижатой к лицу ладонью спрятал улыбку. Сегодняшний вечер обещал стать интересным. Сэм и Крейн, насколько был Иллуми осведомлен, лишь недавно получили доступ к закрытым вечеринкам, а потому, по всей видимости, еще не сталкивались с заскучавшим Хисокой. Обычно правда, до состояния скуки дело доходило редко, но сегодня его высочество ведущий явно не был намерен терпеть долгие прелюдии. В вопросе желаний он был нетерпелив и жаден и всегда старался свести дело к обнаженным телам как можно скорее. Вот и сейчас можно было подумать, что он лишь торопиться, не желая трать время на болтовню, но Иллуми, так давно уже следивший за ним с угла крайнего к столу дивана, знал еще один не озвученный секрет рыжеволосого ведущего – Хисока любил, когда его трахали грубо, но терпеть не мог, когда его пытались подчинить без члена в заднице. Он дерзил, раздражался и иногда даже прекращал так и не начавшуюся вечеринку, оставив за собой право быть в этом месте главным. Но стоило только кому-либо из выбранных им партнеров сунуть в него, все раздражение и разочарование снимало как рукой. Хисока превращался в мягкий послушный пластилин, а высокие своды потолка эхом разносили его стоны и пошлые грубые шлепки мужских тел.       Не отпуская сжатых в кулаке волос, Сэм приблизился к лицу Хисоки.       – Кто-то обещал быть послушным, – спокойным тоном напомнил он, не попавшись на открытую манипуляцию.       – А кто-то обещал трахаться, а не за волосы таскать.       – Не любишь грубую силу? – чуть сощурившись уточнил Крейн.       – Предпочитаю члены.       Рука, удерживающая рыжие волосы, разжалась. Сэм отступил на шаг, дал Хисоке пару секунд привести прическу в порядок и следом толкнул его к столу, грудью повалив на круглый край.       – Тогда раздвигай ноги.       И без последних слов Хисока расставил колени как можно шире и изящно прогнулся в спине, выпячивая круглые ягодицы. Меж ними вновь засияла блеском железная игрушка, вставленная Крейном обратно, и на этот раз Иллуми своими глазами мог лицезреть, как легко она выскользнула из смазанного тела.       Послышался звук расстегивающейся пряжки ремня, и Крейн, высвободив из штанов свой член, без каких-либо ласк одним движением вошел в жаждущее тело. Не проронив ни звука, Хисока вскинул назад голову и, насколько знал его Иллуми, должен был закатить в наслаждении глаза. Он всегда так делал, получая желаемое.       Спустя пару секунд Крейн задвигался. Резко и грубо, так, как не принято трахать женщин. Даже портовых и бардельных шлюх. Столь небрежно и безразлично, даже не смотря на того, кто лежит под ним.       Еще совсем недавно Иллуми казалось, что в отличие от старшего брата, Крейн вполне способен был быть с Хисокой чуть более мягким и участливым, но похоже радар безупречного ведущего сработал исправно, выбирав в партнеры еще одного конченного мудака.       Оперившись щекой на поставленную на подлокотник руку, Иллуми шире раздвинул собственные колени. Его член сдавило в плотных тканях одежды, и чем громче звучали в ушах стоны Хисоки, тем болезней ощущалось возбуждение. Иллуми даже попытался незаметно поправить эрекцию, но сильно в этом деле не преуспел. Спасение пришло откуда его не ждали – Сэм, заставив Хисоку изогнуться, вставил тому в рот, и эхо стонов сменилось влажным чваканьем.       Через пару минут братья поменялись. Между раздвинутых ног пристроился Сэм, а в глубину рта Хисоки проник толстый член Крейна. К тому моменту Хисока постепенно начал терять связь со всей реальностью, что была за пределами игрового стола, где его тело содрогалось от удовольствия. Он перестал держаться на ногах, и теперь весь его вес приходился на стол, где скользила под ним алая скатерть. Сэм вколачивался в него сзади, и при особо сильных толчках Хисока содрогался всем телом, но не кончал. Его вжатый в скругленный край дерева член налился кровью и, наверное, мог бы взорваться от любого прикосновения, но такой нежности ни один из братьев даже не думал проявить. Они брали свое, не особо заботясь о наслаждении партнера, а Хисоке иного и не было нужно. До него, Иллуми никогда прежде не встречал таких людей. Он встречал мужчин, что любили мужчин, встречал женщин, что любили секс, но никогда до Хисоки и после него не видел столь отчаянно жаждущих животной страсти людей. Точнее, он видел голодные глаза моряков, вернувшихся с плаванья, видел жесткие и временами даже жестокие акты совокупления под красными фонарями, но никогда еще не встречал людей, что так наслаждались бы подчеркнутой небрежностью, безразличием и пустотой. Хисока, как самый темный демон, упивался чужой грубой похотью, и, как самый запретный плод, манил своей сладостью.       Иллуми безотрывно следил за его комкающими скатерть пальцами, за слюнявыми губами и полным наслаждения выражением лица. Строгий и всезнающий ведущей интеллектуальной игры, выигравший ни один турнир, тот, к кому прислушивались и с кем не спорили, после финальной игры вечера становился похотливым и развратным.       – Сожми задницу, – с громким шлепком приземлилась на округлую ягодицу толстая рука старшего из братьев.       Хисока замычал.       – Да... Вот так… – толстые пальцы с силой впились в два круглых шарика, и со стоном Сэм кончил глубоко внутрь податливого тела. Пару раз он лениво двинулся туда-сюда, а затем выскользнул. Развел ягодицы в стороны и двумя пальцами свободно скользнул в темную щель, буквально проваливаясь в мягкое нутро.       Крейн вытащил член из податливого рта, и комната вновь наполнилась сладостным стоном. На этот раз братья решили попробовать всунуть в Хисоку еще и пальцы, когда в нем будет Крейн. Казалось, это должно было быть чем-то сложным, если учесть, что член Крейна был очень хорош на толщину, но когда в Хисоке вместе с членом посместилось еще и три толстенных пальца, от удивления братья присвистнули.       – А ты не врал, говоря, что готов принять нас обоих, да? – буквально промурчал над ухом Хисоки Сэм. – Поверни к нам свое личико, – потянул он за подбородок Хисоку в бок, и впервые с начала самого акта Иллуми увидел его застеленные пеленой наслаждения глаза.       В таком положении, когда братья могли видеть его лицо, Хисока послушно пролежал до самого конца, громко выдыхая стоны и не сводя глаз с Иллуми, у которого сердце от этого взгляда застучало в груди так сильно, что он даже пропустил момент, когда Крейн так же глубоко, как и его брат, излился в тело Хисоки. Иллуми понял, что что-то произошло, когда светло-карие глаза напротив закатились и следом устало закрылись.       Сэм к тому времени уже полностью привел себя в порядок и, в ожидании брата, обратил свое внимание на немого зрителя.              – Мне говорили, что ты никогда его не трахаешь, но всегда остаешься посмотреть, – обратился он к Иллуми, пока Крейн застегивал штаны. – В этом есть какой-то кайф?       Оторвав взгляд от расслабленного Хисоки, Иллуми выдохнул. Разговаривать с человеком, что даже не коснулся напряженной и распухшей от напряжения плоти удовлетворившего все его похабные желания партнера, хотелось мягко говоря не очень, но здраво рассудив, что видеться им еще придется далеко не раз, Иллуми постарался быть максимально вежлив.       – Если я все еще здесь, значит, выражаясь употребленными словами, «ловлю с этого какой-то кайф».       Его собеседник сощурился.       – Да я просто не пойму. Если тебе противно его иметь, разве не противно смотреть на это? Нет, я еще понял бы, будь это красивая девица с здоровенными сиськами и тонким голосом.       Иллуми устало выдохнул. Ему давно уже было неудобно сидеть, и он еле как дождался момента, когда эти двое, наконец, соберутся уходить, как тут, напоследок, из него решили видимо вытянуть последнее терпение.       – Так почему вы двое здесь, а не с девицами?       – Так девки редко в жопу дают, а тут еще и бесплатно, – вставил Крейн, застегнув ширинку и уже накинув на плечи куртку. Еще одну он держал за капюшон и, подойдя к брату, сунул ее тому в руки.       – Они вообще капризные. Часто с одной время поводить будешь, и даже последняя шлюшка придумает романтическую историю в своей голове.       На этот раз сдержать отвращение было сложнее. В последние доли секунды Иллуми успел удержать безразличное выражение лица, хотя внутри него закипел гнев. И не понятно было что именно вызвало эти чувства: два отвратительных человека, стоящих перед ним, как таковых, их отношение к девушкам, к любви или конкретно к Хисоке?       – И все же, мне тебя не понять, – завязывая вокруг шеи шарф, бросил Сэм.       – Как и мне вас, – не сдержался от короткого замечания Иллуми, и брови Сэма сошлись к переносице.       – Не понял…       – Говорю, мне вас тоже понять трудно. Я бы, как вы, не смог.       С этих слов Крейн хмыкнул.       – Импотент что ли?       Иллуми промолчал, поблагодарив складки ткани на брюках и загнувшийся до боли член.       – Над таким не смеются, – пихнул младшего брата в бок старший. – Тут никто не застрахован. И ладно, мы пойдем. Хисока, все было прекрасно, – бросил он через плечо, не смотря на распластанное по столу тело.       – Увидимся, – отозвался хриплый после стонов голос, и Хисока зашелся в кашле.       – Ага, увидимся, – махнул на прощание Крейн, и оба брата, отворив защелку на двери, вышли на улицу.       Поток воздуха, гудя и извиваясь у входа, занес в комнату мелкие снежинки и морозный сырой запах. Пока они сидели, спрятавшись от внешнего мира за ширмами, на улице начался снег. Вместе с тем ветром, что не утихал весь вечер, там должно быть царствовала пурга.       Иллуми поежился. Теперь уходить из этой разукрашенной масками и картами залы хотелось еще меньше. К промозглому ветру, холоду и двум отвратительным людям, ступившим на плитку набережной, добивался еще и снег, который Иллуми на дух не переносил. Будь его воля, он с удовольствием жил бы где потеплее, чтобы не чувствовать врезающихся в щеки снежинок и мокрых ботинок. В порывах раздражения он даже мог высказать какую-нибудь подобную глупость вслух, чтобы потом невозмутимо сделать вид будто бы ничего и не было, будто бы не он говорил столь легко, что может покинуть эти места. Увы, чем старше Иллуми становился, тем сильнее прирастал к родному месту и утрачивал желание взять и резко поменять свою привычную жизнь. Даже с пургой в здешних местах вполне можно было мириться, сидя за толстыми стенами кирпича в ярко освещенной комнате, в столь поздний час давящей светом на глаза.       На столе Хисока, все еще приходя в себя и почти не двигаясь, лежал грудью на смятой скатерти. Рукой он прикрывал от блеска стекляшек люстр свои глаза, и, заметив этот жест, Иллуми встал с дивана и прошел к высокому комоду у входа в залу. Из него он вытащил пару уже использованных свечей, зажег их спичками из своего кармана, и, прежде чем выключить свет, закрыл на защелку входную дверь. Гостей они не ждали.       С щелчком выключателя комната погрузилась в полутьму. Маски, развешенные на стенах, заиграли бликами и их черные на белом фоне глаза вполне могли бы напугать кого особо впечатлительного. Иллуми же к их виду привык. Из трех зажжённых свечей, он взял две, одну оставив на высоком комоде, и распределил их по двум концам залы. Одну установил на подоконник, а другую пристроил на тумбу у дивана.       – Нравится мне твоя романтичная душа, – когда последняя свеча оказалась на металлической подставке, негромко проговорил Хисока.       Иллуми обернулся. Оказалось, пока его взгляд старательно игнорировал лежащее на столе тело, Хисока успел взбодриться и даже стянул с ног измятые и запачканные белыми каплями штаны вместе с туфлями. Теперь, закинув ногу на ногу, он сидел на краю стола в высоких, до середины икры, черных носках, в расстегнутой рубашке и идеально ровно повязанном черном галстуке. И этот его облик, вместе с растрепанными рыжими волосами на затылке, был чуть ли не сексуальнее всех предыдущих.       – Это не романтика, а необходимость, – не подав и вида, спокойно отозвался Иллуми, возвращая свое внимание маленькой тумбочке у дивана. Внутри нее, в дальнем за картами и номерками ряду, всегда стояла баночка, черт знает в каких местах приобретаемая Хисокой для гладкого скольжения. – Здесь же нет торшеров или бра. Кстати, было бы не плохо чем-нибудь таким обзавестись. Свечи… не слишком безопасны для оргий.       – Господин Архитектор, – с усмешкой покачал Хисока головой. – Когда сексом занимаются двое, это не называется оргией. Романтики называют это «любовью».       Рядом с этим человеком Иллуми вновь чувствовал себя подростком. Он, найдя в тумбочке баночку, намеренно порыскал в ней подольше, чтобы только не смотреть в эти смеющиеся золотые глаза. Хисока ни разу не был глупым, да и Иллуми не то чтобы когда-то скрывался. Наверняка, они оба чувствовали что-то большее друг к другу. По крайней мере Иллуми наделся, что Хисока относится к нему чуть иначе, чем к остальным.       – Секс без любви любовью не называют, – найдя слова, произнес, скрывая смущение, Иллуми.       Губы Хисоки растянулись в улыбке.       – Точно романтик, – кивнул он, а затем медленно, будто под музыку, опустился спиной на стол. Снял с колена закинутую на него ногу, уперся пятками в край столешницы и поправил опавший мягкий член, эстетично устроив его вверх на пушок кудрявых волос. – Тогда… доставь мне удовольствие, Иллуми.       Из уст Хисоки непривычно было слышать что-то настолько откровенное. Обычно, он ограничивался коротким «трахни меня» или «ну вот теперь и бонус», но сегодня, казалось, был более расположен к разговорам, или банально сильнее устал, что сам даже не потрудился закрыть входную дверь. Впрочем, кто знает, может быть, он был бы не против возвращению тех двоих недоносков.        От воспоминаний о них, Иллуми чуть не передернуло. С их уходом, наконец, стало легче дышать, и он бы не перенес их возвращения.        Подойдя к столу, Иллуми устроился меж разведенных в стороны ног. Раскрутил крышку баночки, с удовольствием обнаружил, что с прошлого их раза скользкой вязкой жидкости никто не касался – на поверхности был лишь один оставленный Иллуми след. В груди стало теплее. Его палец погрузился в холодную субстанцию, и прежде, чем нанести ее на Хисоку, Иллуми растер жидкость между руками, согревая.       В бликах языков пламени тело Хисоки казалось стройнее и слабее того, каким являлось на самом деле. Неровная тень падала на его грудь от краев рубашки, волосы темным ежиком сливались с плохо освещенной скатертью и лишь глаза блестели, отражая оранжевые огоньки. Хисока, приподнявшись на локтях, безотрывно следил за каждым движением Иллуми, и под его взглядом Иллуми терялся, медля и осторожничая.       – Готов? – наконец, спросил он, когда смазка меж его пальцев потеплела.       Хисока кивнул.       – Давно уже. – Он предвкушающе откинулся обратно на стол, лопатками коснувшись столешницы, и Иллуми, не смея дольше медлить, пальцами коснулся неровного края его истерзанного внизу тела. Из-за обилия смазки пальцы гладко и без сопротивления скользнули глубже. По комнате разнесся довольный стон. Даже пламя, вторя обострившимся чувствам, затрепетало, рисуя тенями узоры.       Внутри Хисоки было тепло и мягко. Непозволительно мягко, как для мужчины – легко и расслаблено. Пару раз, после подобных сегодняшнему побывавшему в Хисоке размеру, Иллуми пробовал ввести пальцы в свое тело, и пускай ощущения кардинально отличались, он прекрасно чувствовал плотное кольцо тугих мышц, обхватывающих палец. Возможно, не практикуй Хисока подобные вещи так часто, он бы тоже был туже, но, к сожалению, Иллуми не имел никакого права не то что советовать ему что-либо, но даже заговаривать о подобном. Хисока был взрослым самостоятельным мужчиной, Иллуми же был ему одним из десятков любовников, лишь чуть-чуть засмотревшимся, чуть-чуть заигравшимся и немного переступившим грань.       В штанах член вновь зажало в складках ткани. Стоны Хисоки, его длинные ноги, вздымающаяся возбужденно грудь – он был самым прекрасным и самым честным любовником из всех, что у Иллуми были. Он извивался, дрожал и наслаждался, походя на самых чувственных женщин. Ему не хватало разве что аккуратной груди домиком и припухшей влажной вагины между ног. Впрочем, никогда еще с женщинами Иллуми не чувствовал себя таким отчаянно плененным. Они и сами горазды были отдаться мужским рукам и поверить в сказку, возложив на его плечи не только удовольствие, но и всю ответственность. Редкие же единицы среди них, не пускающиеся в любовные раздумья, и отдаваться пылко не умели, всегда оставаясь в сознании и четко контролируя все стоны. Хисока же каким-то невероятным образом умудрялся одновременно сочетать в себе силу, власть и пьянящую чувственность.       Он в нетерпении двигался, сам насаживаясь на длинные аккуратные пальцы и не наигранно, тихонечко стонал, почти жалобно умоляя о большем. Под его спиной скользила по поверхности стала красная ткань, пальцы его ног цеплялись за края столешницы, и он жадно дышал, хватая ртом прохладных воздух.       – Войди в меня, – наконец, прошептал он, расфокусировано глядя прямо в черные глаза, бессовестно любующиеся его порозовевшими от удовольствия щеками.       Хисока был прекрасен: как скрывающийся за маской искусный фокусник, как прячущий преступления в ночи игрок и как неразгаданный и непознанный Иллуми человек. Он манил к себе. Рядом с ним Иллуми всегда хотел быть безупречным, и потому сейчас медлил.       – Я… не смогу долго, – произнес он, будто бы заранее прося прощения.       Медленно вытащил пальцы, потянулся к ремню, и тот со звонким щелком расстегнулся. Немногим следом на пол полетели прямые брюки, а за ними трусы, освободившие свернувшийся в них член. Тот гордо выпрямился, напоследок, заставив своего хозяина от прильнувшей в место сгиба крови на секунду сжаться.       Теперь в просторной зале было двое обнаженных мужчин. Кожей ягодиц Иллуми почувствовал прохладный воздух и ужаснулся, представив, какие должно быть у Хисоки ледяные от него ноги.       – С тобой мне достаточно и пары касаний, – привлекая к себе внимание, лукаво улыбнулся Хисока, взглядом внимательных глаз следя за тем, как из кармана рубашки Иллуми появился маленький, похожий на спичечный, коробок. – Если бы еще ты не пользовался этими штуками, возможно, я бы кончил от одного твоего ощущения…       Из коробочки чуть дрогнувшие пальцы вытащили перевязанный бумажкой желтоватого цвета презерватив. Под пристальным наблюдением, Иллуми, благоразумно пропустив половину бесстыдной речи мимо ушей, окунул кончик резинового изделия в баночку и забылся, когда чужие красивые пальцы размазали по основанию скользкую смазку. В груди сердце вновь сорвалось на бег, и Иллуми наделся, что его не слышно снаружи. Сев на край, Хисока тщательно провел пальцами по каждому миллиметру резинки и, убедившись в ее гладкости, кивнул.       – Можешь надевать, – слишком легко произнес он, обычно недовольно поджимая в такие моменты губы. Впрочем, может быть он наконец смерился с этой разделявшей их резиной.       Иллуми как-то слишком неловко закатал презерватив обратно, поднес его к кончику члена, и, когда тот плотно обхватил крупную головку, Хисока продолжил:       – Это потому что я грязный, да?       Край резинки соскользнул с пальца, и его гладкая стенка закаталась обратно.       Это было неожиданно. Не соскользнувший презерватив или вопрос, а голос, которым Хисока его спросил – тихо и убежденно.       – Если я перед тобой помоюсь, ты ведь все равно наденешь эту штуку.       – Хисока… – перебивая, выпалил Иллуми. Он вперил в своего любовника испуганный взгляд, в первую секунду, желая наговорить в три короба сладкой лжи, но, не найдя в чужих глазах надежды, стушевался. Склонил голову, и длинная прядь его смолянистых черных волос выкатилась из-за края оттопыренного уха. – Скорее всего надену…       Кажется, секс сегодня накрылся медным тазом – чертова резинка скатилась Иллуми на ладонь с увядшего члена.       – Ага, шлюхи же от этих болячек умирают, – заметив расстроившийся инструмент, Хисока ладонью обхватил горячий ствол и за пару движений вновь воскресил его к жизни. И пальцы Хисоки, в обличие от его слов, разнесли по телу Иллуми контрастные с чувствами волны удовольствия. – А вообще, таким, как ты, хорошим мальчикам, часто не везет. Так что не трахай там никого другого без этой дряни. Не хочу потом из газет вычитать, что самый молодой кандидат экономических наук умер от шлюшей болезни. – Он небрежно вскинул вверх руку и посмотрел куда-то в темноту высокого потолка. – Но знаешь, я тоже не собираюсь скоро покидать этот мир. В отличие от таких, как ты, такие, как я, живут долго. И пусть это обстоятельство принято называть «несправедливостью», мне оно лишь на руку. А сейчас… войди в меня уже в этой резинке и дай почувствовать твое сбивчивое дыхание. – После этих слов его пальцы ухватились за ворот черной рубашки и, не дав Иллуми переварить все сказанное, притянули ближе, впечатав того в сухие, шершавые губы.       Голова закружилась. Солоноватый вкус его губ отпечатался на кончике языка, в нос ударил запах кожи, и щек коснулись короткие особо острые волоски щетины. В душе от горького монолога бушевало смятение, хотелось что-то сказать, как-либо выкрутиться из образовавшейся неловкости, но словами Иллуми при всем желании не смог бы донести до Хисоки своих истинных чувств и истинных мотивов. От части от того, что Хисока был прав в своих рассуждениях, от части от того, что Иллуми и сам до конца не знал своих чувств к нему. Не знал он и чувств Хисоки, и от того вдвойне сложнее было бы подобрать нужные слова. Хорошо только, что в поцелуях слова излишни.        Особо страстно отдавшись моменту, Иллуми сильнее вжался в чужие губы, проник языком в открывшийся навстречу рот и за ненужностью отбросил все мысли. В его руках, страстно прижимаясь обнаженной грудью к рубашке, плавился под касаниями Хисока, и этот Хисока целовал его. Хисока, что позволял делать с этими губами самые непристойные вещи и говорил ими самые отменные пошлости, но никогда не позволял оставлять им место для нежности. Он целовался жадно, в достаточной мере грубо и требовательно – так, как Иллуми не целовался еще ни с кем.       Ни с кем раньше Иллуми не пришло бы и в голову заниматься этим на жестком столе в откровенно почти ледяной комнате. Он всегда находил чем-то до невозможного неправильным целовать нежных краснощеких девушек где-то далеко от мягких перин кровати. Их юные тела красиво проваливались в складки белоснежной ткани, длинные волосы метались по подушке и сладкие стоны тонули в плотной ткани балдахина. Они были сплошь, как одна, невинны и неопытны. Они не шли ни в какое сравнение с Хисокой. Его, если бы и можно было с кем и сравнить, так это с совсем иного вида дамами в увеселительных заведениях, в которых Иллуми бывал не столь редко, чтобы не заметить главного различия – в отличие от большинства из них Хисока искренне наслаждался процессом. С такими вводными он мог бы далеко пойти, если бы его интересовали легкие деньги и он не был бы мужчиной. Но Хисока под изучающими руками Иллуми совершенно точно обладал в меру развитым, крепким и совершенно точно мужским телом, которое как нельзя гармонично смотрелось на скомканной алой скатерти стола.       Мысли улетучились, оставив шумно бурлящую в ушах кровь и наслаждение, словно сотнями мелких иголок пронзающие места соприкосновений их губ. Нет, сейчас, Иллуми совершенно точно бы променял секс с сотней другой прекрасных женщин на одно единственное утро после бурной ночи рядом с ним. Впрочем, одним утром он бы уже не ограничился.       Почувствовав требовательное прикосновение внизу живота, придавившее вновь стоящий член к паху, Иллуми разорвал сладкий поцелуй и вместе с по большей части мешающими руками Хисоки раскатал по члену скользкий презерватив. Подталкивающее его спешить нетерпение окутало воздух, и Иллуми, подхватив Хисоку под узкие бедра, притянул его к самому краю. Устроил ягодицы едва свисающими и, устроившись меж длинных ног, одним мягким движением вошел внутрь.       Хисока протяжно застонал. На его лице расцвела улыбка, а янтарного цвета глаза засияли искрящимся блеском.       – Я чувствую этот чертов чехол, но каждый раз твой распирающий меня изнутри размер заставляет закрыть глаза на эти неудобства, – вполне раздражающе занудел Хисока, прежде чем Иллуми сделал движение бедрами, и янтарные глаза закатились под веки.       – Так закрой свои глаза и позволь рту издавать одни лишь звуки, – схватив две сокрытые носками лодыжки, посоветовал Иллуми и закинул две стройные ноги себе на плечи.       Вряд ли бы Хисока так легко оставил последнее слово за оппонентом, но, зная любовь своего любовника к неуместной болтовне, Иллуми двинулся, на этот раз войдя глубже, на всю длину крупного члена. Горячая мягкая плоть нежно расступилась под его напором, смазка обеспечила легкое скольжение, и, отдавшись желаниям, Иллуми задвигался.       Комната вновь наполнилась стонами, горячим дыханием, непристойным запахом анального секса и дрожью теней под неровным свечением трепещущих на фитилях огней.       Иллуми двигался мягко, но входил максимально глубоко. Он в равной степени пытался сконцентрироваться на погружающемся в тепло члене и взгляде, что неотрывно следил за метающимся по столу Хисоке. Его прекрасное лицо исказилось, сделавшись до той степени бесстыдно удовлетворенным, что, смотря на него, Иллуми хотелось и никогда не останавливаться, и кончить в эту же секунду. Сильные руки Хисоки сжимали истерзанную скатерть, а стопы напряженно вытягивались у Иллуми возле ушей, так и норовя попасть большим пальцем внутрь раковины его уха. А еще Хисока часто и коротко дышал, заставляя вздыматься белоснежную грудь, между сосков которой прямо под съехавшим на бок черным галстуком вульгарно блестел, отражая пламя, христианский крест. Иллуми не был крещен и никогда не увлекался темой религии, но, каждый раз, видя этот маленький атрибут чужой веры, думал о том, что существуй в этой вещице сила, и она непременно прожгла бы Хисоке грудь. А Иллуми бы зализал все его раны, проследовав за ним куда угодно, лишь бы только само воплощение сладкого порока не выскользнуло из его рук. И тогда, возможно, где-то на задворках времени они бы остались с Хисокой совсем одни, разделили бы на двоих горькую судьбу и люди бы боялись приближаться к ним. Но железный крестик на его груди лишь призывно переливался светом, не выжигая грудь и никого не отгоняя. Впрочем, пока у Иллуми была возможность хоть иногда ощущать это прекрасное сильное тело, он был не против делится. Лишь бы только у Хисоки никто не появился.       Эта мысль подействовала отрезвляюще. Иллуми моргнул, отрывая взгляд от блестящего креста, и сменил позу. Позволил ногам Хисоки оплестись вокруг его талии, а сам он, поставив локти по обоим сторонам крепкого торса, навалился сверху, следом одну руку перемещая к трепещущему от напряжения члену. Хисока застонал протяжение и громче.       – Иллу, хочу кончить, – открыв глаза прошептал он, и, задвигав рукой, Иллуми ужаснулся, представ, как кого-то другого Хисока просит ему помочь.       До напряжения он стиснул зубы, напряг собственный язык, запретив ему молоть глупости, и, придавшись мыслям, пропустил тот самым момент, когда Хисока, дойдя до грани, кончил, сжимая внутри все стенки и унося Иллуми в наслаждение вслед за собой.       Когда же Иллуми распахнул после удовольствия темные глаза, Хисока уже внимательно следил за ним, с прищуром изучая припухшие от поцелуев губы.       – Ты был напряжен, – наконец озвучил он. – Обычно со мной ты наоборот расслабляешься.       – Я и был расслаблен.       Лисьи глаза Хисоки сощурились еще сильнее. Он выждал пару секунд, приподнялся на локтях и, видимо, не добившись нужного результата, пожал плечами.       От ближайшего окна засквозило холодом, ощутимо сковав нежную кожу мурашками, и послышалось гулкое завывание.       – Похоже от погоды сегодня не стоит ждать ничего путного, – завернувшись в красную плотную ткань со стола, выдохнул он. – Рискнёшь пойти туда? Или останешься?       Иллуми, внимательно вслушиваясь в гул, натянул на бедра штаны и застегнул пуговицу. Завывание от окна не прекратилось. Наоборот, потоки холодного сквозняка заигрались с пламенем свечей, и ближайшая к окну свечка под особо сильным порывом потухла.       Идти на улицу после расслабившего тела секса не особенно хотелось и до этого, но теперь, когда комната погрузилась в еще большую полутьму из-за бушующего за окнами ветра, все и без того отсутствующее желание ступить за порог улетучилось окончательно. Иллуми затянул на бедрах пряжку, бросил взгляд на укутавшегося растрепанного Хисоку и, прежде чем вновь возбудиться от одного лишь краешка его выглядывающего из-под ткани плеча, нащупал в кармане пачку сигарет. Курить захотелось мгновенно. И даже ветер за окном пугал уже не так сильно.       – Мне все равно нужно перекурить, – произнес он, проверяя оставшееся в коробке количество. Из-под бумажки в пачке выглядывало три целых кружка табака. Не густо, но вполне достаточно, чтобы привести мысли в порядок. – А то боюсь, что, оставшись рядом с тобой, не смогу удержаться от продолжения.       – А я был бы и не против, – в тон задумчивому тону Иллуми прошептал Хисока, и его ледяная ладонь обхватила тонкое запястье.       Иллуми оторвался от созерцания пачки и, вперив взгляд в улыбающегося хитреца, накрыл свободной ладонью его руку.       – Кури тут, если не собираешься уйти. И дай одну мне, – вытащив из согревающих объятий свою ладонь, Хисока протянул ее в просящем жесте, совершенно бессовестно и обезоруживающе мило подтянув к груди острые коленки.       Ему невозможно было отказать. Когда сигарета оказалась между его пальцев, он вытянулся на столе, добрался до свечи на расположенной у дивана тумбочке и, подержав край у огня, так и остался, беззаботно болтая ногами, лежать животом на столе.       Опустившись на ближайший стул, Иллуми черканул по коробку спичкой. Сигарета меж его губ чуть подпалились у края, и в легкие попала порция едкого дыма. Через пару затяжек горький вкус осел на языке и небе, голова полегчала, а тело расслабилось. Болтающиеся в воздухе спрятанные длинными носками ноги Хисоки вполне сексуально, но лишь эстетически, маячили перед глазами, и волна повторного возбуждения отступила под горечью сигареты.       Иллуми затянулся глубже и расслабленно выдохнул. Скорее всего Хисока и правда был бы рад продолжению. Он вообще, казалось, мог заниматься сексом без остановки, но Иллуми сознательно не позволял себе нагружать и без того уставшее тело любовника еще одним раундом. Пусть иногда ему и хотелось набросится на него, не думая о последствиях, но еще больше хотелось обвернуть Хисоку в теплый плед и уложить спать, желательно на мягкие простыни, и предварительно хорошенько его отмыв от чужих касаний. Иллуми бы вообще его никому не давал, будь у него такая возможность, но сейчас он ограничивался тем, что ему было позволено.       Выкурив незаметно целую сигарету, Иллуми небрежно поджег еще одну, последнюю. Поднялся со стула, подошел к диванам и стащил с одного полосатые пледы, которыми пару часов назад девушки укрывали свои голые плечи. Вскоре теплая ткань оказалась на красной простыни и голых икрах.       – Простынешь, – пожал плечами Иллуми, отвечая на немой вопрос в янтарных глазах.       На удивление, Хисока не возмутился, а лишь плотнее закутался в ткани, не желая, впрочем, вставать со стола. С живота он, как гусеница в коконе, завалился на бок и похлопал ладонью по освободившемуся краю, приглашая Иллуми присесть. Тот молча устроился с ним рядом.       – Ты со всеми такой… внимательный? – обезоруживающе прямо спросил Хисока, обвернувшись вокруг бедер Иллуми полукругом.       «Только с тобой», хотел бы ответить ему Иллуми, но то была бы не правда. Внимательным его быть научили. Родители воспитали в будущем приемнике отцовского бизнеса вежливость, идущую в разрез с характером тактичность и дипломатичность. Мать научила хорошим манерам и обращению с женщинами, а жизнь подсказала, как легче добиться от людей желаемого. Один раз помочь, протянуть руку, подать бокал, налить вина, мужчинам дать бесплатно работающую подсказку, и вуаля! Все высшие общество очаровано. До отвратительного легко и тошно.       Внимательность во всем этом мире была лишь еще одной выученной Иллуми вещью, не стоящей ровным счетом и гроша. И было даже немного обидно, что Хисока решил спросить у него подобную банальность.       – Со всеми…– выдохнул Иллуми, когда держать в легких дым стало тяжело. Пусть лучше будет правда, чем глупая, неуместная ложь.       – Надо же, не соврал, – протянул задумчиво Хисока, и Иллуми перевел к нему свой удивленный взгляд. – Чего так смотришь? Думаешь я ждал чего-то вроде: «Ты у меня такой один»? Я-то, может, и один, что ноги перед всеми раздвигает, но уж точно не «единственный», – пока он так легко бросался колкими словами, меж его длинных бледных пальцев медленно тлела сигарета, бросая пепел на пол, и Иллуми поймал себя на мысли, что даже не видел прикуривал ли ее Хисока. – В тебя внимательность вшита вместе с этикетом и приличием. Я ведь вижу, как ты всегда следишь за женщинами, никогда не грубишь и даже тех двоих мудаков сегодня послал так, что и они в силу своей недалекости ни черта и не поняли. А ведь ты бы мог их и просто послать. Тебе же не нравилось, как они со мной обращались.       – Но нравилось тебе, – в мелкой паузе вставил Иллуми, и Хисока хмыкнул.       – Не так чтобы очень. Вообще, я бы пережил никогда больше с ними не ебаться. Ебари из них так себе, – развеселившись от своих же слов, Хисока махнул особенно резко рукой, и сигарета выпала из его рук на пол. – Затуши ее, – выглянув из-за стола, просто скомандовал он.       Иллуми растер окурок краем треугольного носка ботинка.       – Так, если тебе с ними было не очень, зачем ты позволил им остаться?       Хисока совершенно по-ребячески подтянул к ушам плечи. Следом он приподнялся, вытащил из-за зубов Иллуми оставшуюся часть сигареты и отправил ее вслед за своей, на пол. Это было простое отвлечение внимания, но сработало оно отлично. Иллуми вспыхнул, на секунду теряя контроль и раздражаясь, а затем Хисока оставил на его губах легкий поцелуй.       – Хочу спать, – протянул он, когда его холодные губы отстранились. – И раз уж ты такой ко всем внимательный, может оденешь меня? – улыбнулся он, ластясь к нему столь нежно, что Иллуми не смог отказать.       Он оторвался от стола, поднял с пола раскиданные вещи, вытер живот Хисоки влажным полотенцем, как маленького, одел его, дергающего руками и ногами, и под конец «одевания» уже точно собирался хорошенько приписать этому оборзевшему наглецу по круглой попе, как на последнем обороте теплого шарфа, Хисока сделался серьезным.       – А ты умеешь злиться, – произнес он, соскакивая со столешницы на ноги. Его лицо оказалось в паре сантиметров от острого кончика носа Иллуми, и последний замер, забывая обо всем, что было «до». – Не притворяйся со мной впредь, хорошо? И… будь чуть смелее. Если мне что-то не понравится, я не стану молчать. Так что не ограничивай себя, боясь навредить мне. Мне… мало кто может навредить принципе. А на сегодня… Пора спать. Любой свободный диван твой. – Хисока стянул с плеч теплый плед, всовывая его в руки Иллуми и завалился на ближайший диванчик, свешивая ноги через подлокотник. – Спокойной ночи, – произнес он, смоченными слюной пальцами гася вторую из некогда трех зажжённых свечей.        К счастью, той ветреной, холодной ночью, уставший Иллуми заснул на соседнем с Хисокой диване, стоило его голове коснуться мягкого подлокотника. Конечно, мысли хотели унести его в круговорот длинных размышлений, но большой палец ноги Хисоки, касавшийся перекинутой ступни Иллуми, отвлекал не хуже громких стонов под ухом. Придавшись фантазиям, Иллуми уснул, а на утро проснулся уже один в звонкой тишине. Хисока, как всегда по утрам, бесследно исчез, молчаливо оставив ключ на круглом столе.       Из-за краев ширм на окнах пробивался внутрь помещения свет. Периодически шумели моторами проезжающие по набережной машины. Наступила среда. И это означало, что исчезнувший с первыми лучами солнца Хисока появится уже совсем скоро, в четверг. Зажжет люстры, снимет ширмы с окон, и Иллуми заметит отраженный от зеркала свет фонаря на стене своего кабинета. И тогда, возможно, они встреться вновь. Возможно, когда-нибудь и проснутся вдвоем в одной кровати, но для этого необходимо еще набраться смелости.