***
— Алексей… — Алексей Александрович испытывал противоречивые эмоции, наблюдая за тем как Алексей Игоревич собирается в министерство, — сегодня сочельник, страна не развалится, если ты возьмешь пару дней выходных. — Не волнуйся, — Каренин улыбнулся неприкрыто нежно, — я непременно вернусь к ужину. Вряд ли там что-то действительно серьезное. — Так если «несерьезное», то и ехать не стоит, — Алексей Александрович подошел ближе, чтобы поправить и без того идеальную булавку на галстуке Алексея Игоревича. Тяжело вздохнув, он пару раз провел ладонями по его плечам, якобы стряхивая невидимые пылинки с сюртука. — Не вздыхай, душа моя, — Алексей Игоревич перехватил чужую беспокойную ладонь и прижался к костяшкам губами, — я везде успею. Лучше извинись за меня перед Серёжей. — Вот сам бы и извинился. — Ты же меня знаешь, — Каренин приложил ладонь Алексея Александровича к своему сердцу, — я никогда не могу подобрать для него верных слов… — Для человека твоего звания и должности косноязычие дурная черта. От выражения своих чувств вслух еще никто не умирал, Алексей. — Ох кто бы говорил, — пожурил собеседника Алексей Игоревич, памятуя о том, как долго они сами не находили не то что слов, смелости для признания очевидных друг для друга вещей. — Серёженька и без того знает, что я души в нем не чаю. Замечу, он гораздо смышленее и открытее нас обоих. — Все дети такие. Они просты и откровенны. Не заметишь, как Серёжа вырастет и станет напоминать кого-нибудь из нас. — Надеюсь, что все же он больше будет походить на своего родителя. Вырастет такой же прекрасный и статный. — Льстец! — Алексей Александрович поджал губы, изображая неудовольствие, но по глазам все-таки было видно, как приятен ему этот спонтанный комплимент. Алексей Игоревич мельком бросил взгляд на часы: — Душа моя, — выдохнул он, крепче пожимая чужую ладонь, — мне стоит поторопиться, если я собираюсь все успеть. Все же поцелуй от меня Серёжу… С этими словами он чуть потянулся, чтобы мимолетно коснуться губами лба Алексея Александровича, а после поспешить к ожидающему его экипажу. А в гостиной уже вовсю шли приготовления к Рождеству: суетились слуги, начищалось столовое серебро, развешивались гирлянды… и конечно же стояла елка. Алексей Александрович лично справился о том, чтобы лесная красавица им досталась не хуже императорской — высокая, пушистая. Серёженька все рвался сам ее украшать — яблоками, конфетами, бумажными фонариками да цветными стеклянными шарами. Мальчик расстарался и собственноручно под приглядом гувернера вырезал с десяток снежинок. И теперь те тоже украшали рождественскую ель в доме Карениных. Но больше всего Серёжа желал водрузить на самую маковку небесного ангела — наиболее любимое им украшение. А любимое от того, что этого ангелочка ему подарил отец на его пятое рождество. Серёжа хорошо запомнил тот день. Было необычайно морозно и ясно, а ярмарка, на которую они выбрались всем семейством, была до того пестрая и шумная, что до самого вечера рябило в глазах, а в ушах стоял неумолкающий гомон торговых рядов и гуляний. Чтобы Серёже все было видно, папа держал его на руках и иногда в полголоса что-то объяснял на ухо, так что горячее его дыхание потом оседало серебром на Серёжиных кудрях. Отец же шел рядом. Молчаливый и оттого казавшийся невероятно строгим. Он появился в их с папой жизни не так давно, но моментально стал ее неотъемлемой частью, словно он был с ними всегда, просто пропал на долгое время и теперь вернулся. Стыдно было признаться, но Серёжа его побаивался — Алексей Игоревич в его глазах был пусть и не чужим, но все же чуждым. Детское сердце не получало от него ласки и внимания, как это было с папой, а лишь наставления, да сухие скупые похвалы. Поэтому при отце Серёжа всегда старался быть правильным и хорошим, как герои нравоучительных книжек, что порой читала ему нянечка. Вот и сейчас, едва стоило отцу остановить на нем взгляд, как Серёжа тут же силился умерить, а то и скрыть обуревающие его веселье и радость, ибо казалось ему, что мелькает то и дело в глазах Алексея Игоревича неодобрение. Торговые ряды удивляли своим разнообразием — тут тебе и пряники, и сахарные фигурки, и петушки с конфетами, а через палатку уже деревянные игрушки, солдатики, лошадки. А пройдешь чуть дальше — дымится самовар, а через дорогу на костре кипит что-то пряное. Но больше чем сладости или удивительной красоты маленький паровозик, на который все пытался обратить внимание сына Алексей Александрович, Серёжу влекли к себе своей хрупкой красотой елочные игрушки. В виду малого возраста ему пока не доверяли их в руки, ему дозволялось только наблюдать, как слуги украшают елку очередным выписанным из-за границы стеклянным шаром. Да и вешали их достаточно высоко, чтобы молодой барин не дотянулся. И вот сейчас взору Серёжи предстали расписные елочные игрушки — конечно же не заграничные, и уж точно не стеклянные, но все же яркие, пестрые, непременно вызывающие желание через них прикоснуться к празднику. Тут были и деревянные лакированные коники, и ватные Святые Николаи, и Вифлеемские звезды всех форм и размеров. А еще там был ангелочек. На фоне остальных игрушек он был и не так уж приметен и в чем-то даже откровенно безыскусен. Катаная вата, неброские цвета, явно наспех заклеенное поломанное золотистое крылышко. Но все в этом по-своему убогом ангелочке взывало к Серёже, он не мог оторвать от него глаз и все тянул ладошку, чтобы хоть кончиками пальцев коснуться нарисованных кудрей. Но папа вручил ему точеного коника в яблоках, который хоть и был хорош, но все же не отзывался трепетом в детской душе. Серёжа послушно поблагодарил родителя, отчаянно скрывая свое разочарование. Едва они отошли от прилавка, как Алексей Игоревич, невольно заметивший и Серёжин интерес и его обиду, попросил своего спутника чуть подождать его на месте, а сам вернулся к палатке с игрушками. Ангелочек действительно был невзрачен и практически ничего не весил, казалось подуй ветер, и он улетит. И тем бережнее прижимал его к себе Серёжа, едва веря своему счастью. Он прятал счастливое лицо на груди папы и бросал украдкой взгляды в сторону по-прежнему молчаливо шагающего рядом отца. Но теперь виделось Серёже в его лице совершенно иное. Исчезла куда-то строгость, оказавшись напускной, лишь бы закрыть собой смятение и всеобъемлющую нежность, которая затопила Алексея Игоревича стоило лишь Серёже произнести робкое «спасибо, отец».***
Стемнело. Скромный праздничный ужин давно был закончен. Прислуга убирала со стола. Серёжа пожелал Алексею Александровичу спокойной ночи и в расстроенных чувствах отправился в свою комнату даже раньше обычного, хотя в честь праздника ему было дозволено пренебречь устоявшимся расписанием. Еще днем принесли телеграмму, в которой Алексей Игоревич сухо просил его не ждать, дело оказалось чрезвычайной важности. Алексей Александрович как мог подбирал слова, объясняя все это сыну. Серёжа молча с серьезным видом внимал и в подобные моменты неуловимо напоминал собой Алексея Игоревича, который так же за напускной серьезностью и строгостью прятал свои истинные чувства. И от того больней было замечать в сыне именно эту его черту. Разделяя огорчение и тревоги сына, Алексей Александрович еще на некоторое время остался в гостиной, коротая ожидание за книгой. Но мысли разбредались, а глаза смотрели мимо строк. Он не держал обиды на Алексея Игоревича, он прекрасно знал, как важна его служба. Для службы отчизне не существует праздников и выходных. Да он и сам был таким, пока не остался один с маленьким сыном на руках. И пришлось выбирать между долгом сыновьим и долгом родительским. Еще ни разу Алексей Александрович не пожалел о своем выборе. Как минимум потому, что именно этот выбор и привел его к судьбоносному знакомству с Алексеем Игоревичем. В министерстве тогда гуляла искрометная шутка де Алексей Каренин заставил работать на благо Родины даже свою собственную тень — такими похожими и неразлучными казались они в глазах общества. Звук часов казался особенно громким в уснувшем доме — время неумолимо приближалось к полуночи. Прежде жарко натопленный камин догорал, и Каренин с неудовольствием подумал о своей холодной постели. Ждать далее не имело смысла, наверняка Алексей Игоревич решил заночевать в министерстве, только если он не забылся в делах окончательно и не сидит до сих пор склоненный над рабочим столом. Разместив подарки для Серёжи под елкой, Алексей Александрович невольно бросил взгляд на голую ее макушку — Серёжа не решился вешать туда своего небесного ангела без отца. Как-то само собой разумеющееся Серёжа стал называть Алексея Игоревича отцом и даже мысль об этом растекалась нежностью по сердцу Алексея Александровича. Вряд ли Серёжа полностью осознавал характер отношений между двумя мужчинами, но своим детским чутким сердцем замечал и понимал многое. Куда лучше собственного родителя он видел, как важен и как необходим Алексей Игоревич их семейству. Шутка или божественный промысел, но тот тоже звался Алексей и даже более того носил одну с ними фамилию. Поэтому Серёжа не кривил душой, находя в Алексее Игоревиче Каренине вторую отеческую фигуру и уже давно про себя звал того отцом, не смея, правда, долгое время сказать этого вслух. Еще раз окинув взглядом нарядно украшенную гостиную, Алексей Александрович пожелал рождественского чуда, но время шло, а тишину так и не нарушил ни шум подъезжающего экипажа, ни знакомый звук шагов. Каренин снисходительно улыбнулся собственной наивности и покачал головой.***
Несмотря на бушевавшую вчера метель, утро выдалось ясным и солнечным. Алексей Александрович проснулся отчего-то несчастным — отголоски забытого сна бередили ему душу. Будь рядом Алексей Игоревич неясная хандра бы быстро сгинула, но рождественское утро не баловало чудесами. Наскоро умывшись, Алексей Александрович накинул шлафрок и поспешил спуститься справиться о завтраке. На этаже стояла удивительная сонная тишина. Нахмурившись Каренин для верности взглянул на часы — время хоть и раннее, но в подобный час всё в доме уже суетится, а тут на тебе — ни больше ни меньше сонное царство. В коридоре у гостиной к собственному изумлению он столкнулся с Серёжей, тот, все еще в ночной сорочке, осторожно и стараясь быть как можно тише, прикрывал за собой дверь. — Молодой человек, извольте объяснить, что… — начал было Каренин, но Серёжа прервал его, приложив палец к собственным губам. Он робко улыбнулся и взяв родителя за рукав шлафрока отвел его чуть дальше по коридору. — Пожалуйста, папа, не шумите, — сказал Серёжа шепотом и снова робко обезоруживающе улыбнулся, — я и остальных попросил не шуметь. Пусть отец еще поспит… На последних словах сына Алексей Александрович бросил тревожный взгляд на двери гостиной и весь словно бы обратился в слух, желая расслышать дыхание спящего. — …он так устал, что уснул прямо в кресле… — продолжал Серёжа, преданно заглядывая в лицо Каренина, — и даже сюртук не снял… давайте пока не будем его будить… — Не будем, — ответил Алексей Александрович и ласково погладил сына по путаным ото сна кудрям, — сбегай пока на кухню, пусть подадут кофе в гостиную. Но только, — Каренин приложил палец к губам так же как сделал до этого Серёжа и заговорщицки улыбнулся, — чтобы тихо. — Угораздило же тебя… — в полголоса произнес Алексей Александрович, едва Алексей Игоревич шумно заворочался в кресле. Кофе подавали уже дважды, впрочем, за время ожидания кофейник вновь успел остыть. Серёжа несколько раз заглядывал в гостиную, но был уведен няней для завтрака и умывания. — В котором часу ты вернулся? Алексей Игоревич встал с кресла, снял помятый сюртук, потянулся, хрустнув чуть затекшей шеей, и растер усталое лицо ладонями. — Наверное часу в третьем. Приехал бы раньше, но извозчика нашел только на Невском. Алексей Александрович не оборачивался, разливал кофе по чашкам. — От чего же в комнате не лег? — Думал отогреюсь чуть-чуть и лягу. Сомлел видимо, — Алексей Игоревич нежно улыбнулся нервенно-прямой спине Алексея Александровича, подошел ближе и осторожно обнял того за напряженные плечи. — Серёжа очень расстроился? — Мне кажется он уже тебя простил. — А ты, душа моя? — Алексей Игоревич прикрыл глаза и в ожидании ответа уткнулся лбом в затылок Алексея Александровича. Родной запах смешивался с запахом хвои, трещащих в камине дров и кофе, и хотелось долго вот так стоять, лишь дыша этой уютной смесью. — Расстроился или простил? — сказал Каренин своим обычным тоном шутки. Алексей Игоревич понимающе хмыкнул и поцеловал того в волосы, нехотя разжимая объятия и принимая из рук Алексея Александровича чашку с кофе. Кофе был едва теплый, но это была заслуженная шпилька. — В твое отсутствие успел и то и другое. Глаза Алексея Александровича смеялись и в них сквозила такая нежность, что Алексей Игоревич без лишних слов понял, что прощен. И снова захотелось обнять человека напротив, прижать крепко накрепко к сердцу и благодарить высшие силы за то, что даровали ему, Каренину, подобное счастье. Но он по старой привычке сдержал этот чувственный порыв и лишь улыбнулся в чашку. В приятном молчании с кроткими улыбками на лицах их и застал Серёжа, осторожно заглянувший в гостиную. Он не стал прерывать их безмолвный диалог, лишь подглядел чуть-чуть это тихое утреннее счастье и, не желая спугнуть его, прикрыл за собой дверь. На сердце невольно стало невообразимо тепло и улыбка сама собой попросилась на лицо. Так он и стоял у дверей счастливо улыбаясь собственным мыслям, трепетно прижимая к груди своего небесного ангела. И воображение Серёжи уже не волновали подарки с ночи лежащие под елкой. Что бы там ни скрывалось под пестрой оберткой, оно не смогло бы затмить самого главного — его главное рождественское чудо сейчас неторопливо распивало один на двоих кофейник. И государственные дела какими важными они бы ни были не смогли б нарушить этой семейной идиллии — Серёжа отчего-то знал это наверняка — сегодня оба его родителя не примут ни одного просителя, не распечатают ни единой телеграммы. Редкий день праздного безделья. Раздались тихие шаги, чуть скрипнула отворяясь дверь. — Серёжа? — полувопросительно произнес отец, окидывая его каким-то новым взглядом, а в усталой складке у его рта притаилась робкая улыбка, — чего же ты стоишь в коридоре? Растерявшись на мгновение, мальчик не нашелся с ответом, лишь стиснул крепче на груди ангелочка. — Пойдем, — Каренин мягко взял Серёжу за плечо, — от чего-то мне кажется, что на нашей елке еще не все украшения…