Песчинка

      Вечер. Прохладный воздух легко врывается в приоткрытой окно, нежно играя с полупрозрачным тюлем штор. Тяжёлый воздух. Тяжёлый пыльный воздух, в котором витают печаль и скорбь. Им трудно дышать. С каждым вдохом становится все тяжелее на сердце. На сердце синьоры Монтекки слишком тяжело. Один человек не выдержит столько страданий. Вряд ли и целая толпа справится с такой непосильной ношей, а она вынуждена. Вынуждена справиться. Она сильная, ей придется. Как бы не сломаться под этим грузом…       Женщина встаёт с кровати и подходит к окну. Она распахивает его настежь. Сиреневый туман окутал город. Он душил жителей в объятьях полупрозрачного сумрака. Кажется, синьора Монтекки позволила ему протянуть руки к своей шее.       Она не меняет цвет одежд с черного на синий уже несколько дней. Траур — вот в чем причина. В городе траур. Все скорбят по наследникам двух враждующих семей, которым наконец позволено любить друг друга. Уже на небесах. Им не было дела до вражды: какая разница, Капулетти ты или Монтекки — любовь не смотрит на такие мелочи. Синьора Монтекки тоже не смотрела. Она не видела во вражде смысла. Зачем, зачем проливать кровь друг друга, какая в этом польза? Все равно всех рано или поздно ждёт траурный марш и фамильный склеп, а после исповедь перед Всевышним.       Она чувствовала себя одинокой. Покинутой. Словно теперь одна в этом безумном и жестоком мире без поддержки и участия. Да, даже таким как синьора Монтекки, о характере которой при удобном случаи распускали слухи все Капулетти, нужна была поддержка. Главной ее ценностью была семья. И на ее глазах она с каждым годом, с каждой новой битвой становится все меньше. Как нерушимую скалу омывает океан, откалывая от неё по крупице. Женщина боится увидеть на месте горы равнину… Теперь у нее нет не только мужа, но и сына и… И знал бы хоть кто-нибудь, что ее страдания вызваны потерей не только лишь Ромео.       Та девочка, что прочили в жены Парису. Та девушка, что обручилась с ее сыном. Та Капулетти, что заставила главу Монтекки ненавидеть синий.       Женщина знала о ней совсем немного. О Джульетте в их семье ходили такие же лживые и грязные слухи, какие распускали Капулетти об её сыне. Синьоре Монтекки было ее по-человечески жаль. Вся Верона знала о том, что граф Парис сватался к девушке. Знал город и о том, что родители ее дали добро прежде, чем сказать о помолвке самой невесте. Так было принято. Так было правильно. Так делали все и всегда. У синьоры Монтекки тоже не было воли. И ее выдали замуж, познакомив с будущим супругом за день до свадьбы. Он покинул этот мир, возложив семью на плечи жены. Ещё одна крупица откололась, но камень стал лишь тяжелее.       Однажды женщина встретилась с ней. Тогда она показалась синьоре Монтекки совсем ребенком. Маленькая девочка, такая наивная и чистая. Нельзя пятнать ее узами такого выгодного брака. Это будет бессердечно. Джульетта обливалась слезами, стоя на безлюдном мосту одним прохладным вечером. Она и не заметила, как оказалась не одна. — Дитя, отчего ты плачешь? — спросила сеньора Монтекки. Словно она сама не знала ответа. Словно не плакала она о том же когда-то в своем далёком юношестве. Прекрасная первая любовь. Губительный неправильный запрет. И слабость перед толпой, ведь что может один человек? Он — ничто, песчинка в море, какую топят тяжёлые черные волны. Вот и Джульетта была такой песчинкой. Как и сеньора Монтекки. Только красной, а не синей.       Девушка вздрогнула. Несмело обернувшись, она готова была бежать, завидев синее одеяние. Джульетта была наслышана о матери своего любимого. Она знала, что женщина строга, но справедлива. Она любила свободу: бескрайнюю, как небо, такое же синее, как подолы ее одежд. А ещё… Синьора Монтекки была красива. Ромео унаследовал от нее самое лучшее, самые прекрасные черты в нем — лишь ее заслуга. Но если в Ромео была лишь часть ее очарования, то сама синьора была настоящим воплощением того волшебства, какое покоряет мужские сердца. И не только мужские. Джульетта зарделась, подумав об этом. В ее сердце сразу вдруг проснулось столько новых и неизвестных доселе чувств, что в них легко было потеряться. И девушка потерялась. Заблудилась в лабиринте своей наивной и ещё глупой души, завидев прекрасное и строгое лицо. Хотелось бежать от страха, но и застыть в восхищении. Мать Ромео теперь казалась девушке прекраснее той синей розы, чье имя хотелось забыть. Роза пахнет розой, однако кто же знал, что этот цветок померкнет на фоне того кустарника, с какого его сорвали? — Синьора Монтекки, — учтиво поклонилась Джульетта, потупив взгляд в землю. Щеки залило смущение. Сколько же новых чувств захлестнуло девственно-невинную душу девушки, какая в первый раз в жизни посмела влюбиться. Но в ту ли синюю волну тянет эту красную песчинку?       Синьора Монтекки подошла к ней гордой и степенной походкой. С прямой спиной, натянутой как струна и с тяжёлым взглядом, подобным серой туче. Однако гроза сошла, стоило присмотреться.       Бедный и измученный ребенок, страдающий от рока судьбы. Она — крупинка в вихре жизни, однако теперь эта крупинка царапает внутри замерзшее сердце. Голубое как лёд и такое же холодное. Это сердце Джульетты горит жаром. Красным и страстным огнем, что все жжет ее горячими слезами. Ей надо остыть. Синьоре Монтекки надо согреться. — Прекращай рыдать, дитя. Твои слезы не спасут тебя от этого брака.       Прямолинейна и проницательна, синьора Монтекки не стала ее обнадеживать. К чему Джульетте ложь о лучшей судьбе. Такое успокоение равно обману, а синьора Монтекки терпеть не может враньё. Она и сама не стала бы врать, пусть даже и во благо. Не бывало лжи во благо, считала она. Был лишь обман, что оттягивает боль, какая после все равно ударит. Лучше пить яд залпом, чем по каплям, надеясь, что он окажется лекарством. Джульетте лучше смириться заранее. — Простите… — утерла она лицо рукавом. По-детски шмыгнув носом, девушка взглянула на мать того, кого она считала своим сердечным другом, кристально-чистым взглядом девочки, что ещё не готова принять жестокость жизни. Тем более такую, какая вдруг пронзила ее ядовитой иглой. Иглой с синей краской. Кажется, теперь ей не нужен сердечный друг.       Отныне Джульетте нужна подруга… — Не извиняйся за свою слабость… — в горле синьоры Монтекки вдруг встал мерзкий ком, какой, как ни старайся проглотить, не выйдет. Потому что этот ком сквозь много лет вернулся к ней, ко вдове, какая словно смотрит в прошлое и видит себя. Такую же девочку, потерянную и обиженную. Только в одеждах другого цвета.       Ее так хотелось обнять.       Просто обнять, остудив, а самой отогреться. Жаркое сердце рвет из Джульетты рыдания. Холодная душа синьоры Монтекки заморозила все ее слезы.       Словно они нужны друг другу. Две песчинки, голубая и красная, какие несутся в потоке жизни. Какие не могут оторваться от общего движения, от смерча, в каком гибнут и Монтекки, и Капулетти. В каком гибнут все, кого затянуло в этот водоворот. И они двое погибнут когда-то. Синьора Монтекки уже погибла, но отчего-то все ещё дышит. — Ты смиришься, — отрезает она, смотря на девушку странно нежно.       Однако теперь женщина не уверена, что смирится она сама. Не своя судьба ее тревожила — чужая. Судьба Капулетти, чей красный теперь не казался столь зловещим.       Красный Джульетты — не кровавый, не с примесью смерти. Красный Джульетты — нежный, как лепестки весенних роз, мягкий, как румянец на юных щеках. И как же отличен он от её собственного синего. Тяжёлого и взрослого, почти погребального, темного. — А вы смирились? — вдруг спросила девушка, вперив в женщину испытующий взгляд.       Под таким напором даже строгой и беспринципной синьоре Монтекки становится не по себе. Она не знает, от взгляда, или от вопроса девушки она мешается сильнее.       Синьора Монтекки терпеть не может ложь. Но слабость она терпеть не может ещё больше. И что теперь хуже: соврать, не ломая лёд на замёрзшей душе или честно сознаться, пустив наружу воды правды? Ведь глядя на Джульетту, она думает, что не смирилась. Думает, что сердце ее ещё что-то чувствует. — Я никогда не смирюсь. Я лучше умру, чем буду жить в несчастье.       Дурочка, что ты такое говоришь… Кому нужна ещё одна отколотая песчинка с красного холма? К чему эта жертва, это глупое ребячество и игра на чувствах не только своих, но и чужих? Зачем ходить по грани, тебе разве охота смотреть на перепуганные лица и слезы в глазах?       Пусть синьора Монтекки ненавидела слабость, она бы рыдала. Она и так рыдала, вот только никто не знал, что проливала слезы она за двоих. Все думали, скорбит она лишь по почившему сыну.       Два глупых ребенка, каких унес поток несправедливой жизни. Две песчинки, что оторвало от общего вихря. Она теперь одна. Совсем одна. Без красного, без синего — в черном уже несколько дней.       Она умерла, и лишь синьора Монтекки отныне живёт в несчастье.       Тогда она позволила себе обнять эту маленькую трепещущую душу. Прижать к груди ласково и с любовью, так, как хотела бы, чтобы обнимали ее саму.       Тогда Джульетта поняла, что сердце ее сменило ориентир. Ромео был чудесным, но синьора Монтекки все же прекраснее его. У нее холодные руки и режущий взгляд, но именно он и манил девушку, именно он забирал ее в свою власть, словно шепча, настаивая взрослеть.       Но она не смогла. Ребенок не смог понять взрослого, мятежная душа не смирилась со своей нелегкой судьбой.       Джульетту погубила любовь к синему цвету. Синьору Монтекки оживил нежно-красный.       Чтобы после похоронить. Ведь впредь она будет стоять у склепа Капулетти и приносить для нее цветы.       Та крохотная крупинка заставила синьору Монтекки возненавидеть синий. Ведь чем теплее были те единственные безмолвные объятия, тем холоднее отныне ей по ночам. Холод внутри, и холод снаружи. Отныне нет той маленькой Капулетти, что одним своим существованием царапала ледяное озеро замёрзшей души. Некому отогреть его. — Я не смирилась, — шепчет синьора Монтекки, стоя у окна и смотря в сиреневый предутренний туман. Ответ сквозь время, какой теперь услышат лишь звёзды в предрассветном небе. Синьора Монтекки знает, что услышать теперь ее некому. Но все же надеется, что призрак в тумане, что мерещится ей порой, донесет ее признание до нежно-красной весенней розы.