Déjà vu

У Сонхва чёрные отросшие волосы, прозрачная кофта и короткий пиджак, а у Хонджуна из-за этого в голове слишком много мыслей. Сонхва стоит в гримёрке у зеркала и поправляет спадающую на глаза чёлку, пока девушка из стаффа защёлкивает Хонджуну на шее цепочку. И надо бы подумать о грядущем выступлении, прогнать в голове ещё раз хореографию, проверить микрофон – да что угодно, но он снова проводит взглядом по чёрным штанам с завышенной талией – вверх, до тонкой шеи, до сводящего с ума отражения лица. Сонхва очень красивый, всегда был, даже не стоит это отрицать, но сейчас ко всей его красоте добавилась настолько неприкрытая сексуальность, что думать здраво с каждым разом всё тяжелее и тяжелее. Каждое его совершённое движение – грациозно, каждая выраженная эмоция отпечатывается в памяти. Как будто этот концепт ему подходит намного больше предыдущих и только теперь он раскрывается по-настоящему. Хонджун, как никто другой, знает, как сильно могут различаться сценический образ и личность. И сам он куда лучше знает того Сонхва, который ходит по общежитию в любимой растянутой футболке, собирает отросшие прядки в милый хвостик и протирает пыль в их комнате, пританцовывая под наизусть выученные песни Чонхи. Этот же Сонхва – в кружевной полупрозрачной рубашке, с уложенными волнами волосами и томным взглядом, который Хонджун ловит в зеркале, – ему почти незнаком. И очень хочется это исправить. В комнате слишком много людей, а в голове – мыслей, именно поэтому чёрные глаза напротив не доводят до условной грани, после которой пути назад уже нет. Но позволяют думать и представлять такие картины, что в горле пересыхает. Хонджун редко отпускает контроль над сознанием, потому что обычно это ни к чему хорошему не приводит. Жизнь айдола во всех её аспектах подразумевает под собой контроль, и у него просто нет права творить всё, что захочется. Но ровно в такие моменты, когда мысли – это единственный возможный вариант, чтобы не сойти с ума или не сделать глупость, Хонджун себе их позволяет. Позволяет себе представить, как в комнате пропадает каждый человек, все до единого, кроме него и Сонхва. Как тот разворачивается, опирается о гримёрный столик поясницей и заводит руки назад, к самому зеркалу. Как Хонджун прикасается, очерчивает ладонями талию, тягуче-медленно стягивает чёртов пиджак и долго рассматривает кружево на светлой коже. Позволяет представить, как ощущаются эти красивые розовые губы на его собственных, как зарываются пальцы в пряди волос и как завораживающе Сонхва стонет в поцелуй. В какой-нибудь иной реальности можно было бы спуститься по острой линии подбородка до шеи и оставить на ней расцветающие синяками укусы. И где-то в совсем другой вселенной разрешено прикоснуться к выделяющимся за полупрозрачной рубашкой соскам, сжать их немного и провести по ним языком прямо через ткань. Вобрать их губами и смочить слюной настолько, чтобы мелкая сеточка при каждом движении задевала чувствительную кожу и заставляла Сонхва тяжело дышать. Развернуть к зеркалу и под внимательным взглядом чёрных глаз опустить руку с талии на член. Или даже уложить грудью на столик и целовать выступающие лопатки во время каждого глубокого толчка. Хонджун теряется в тающих, безумных образах и внешне остаётся невозмутимым, возможно, только потому, что ни за один толком не цепляется. Девушка из стаффа наконец отпускает его несчастную цепочку и переключается на Уёна, а Хонджун неуверенно ступает к зеркалу. Ужасно хочется умыться холодной водой и смыть с макияжем все глупые мысли, но съёмки всего через двадцать минут, и остаётся только надеяться, что больше таких игр разума не будет. Уже дома он сможет провести в ванной добрых полчаса – и либо опять позволит себе представить что-то подобное, либо будет сидеть под ледяным душем и осуждать самого себя. Тут ещё предстоит выбрать один из вариантов. Сонхва от столика так и не отошёл, хотя чёлка его уложена просто идеально. Как и была с самого начала. — Тебе очень идёт, — едва слышно произносит он, встречаясь глазами в отражении, и Хонджун пару секунд думает, что это всё не больше чем очередная фантазия. — Чокер, цепочки, пиджак на голое тело. Это всё сексуально, знаешь? Ещё какие-то мгновения Хонджуну кажется, что тот издевается. Он смотрит на них в зеркало; на то, как Сонхва кусает губу, пытаясь не улыбаться, на утончённые плечи, кружевной узор прямо на груди и худые ноги в идеально подчёркивающих их брюках. А затем на себя – какой-то пиджак, какая-то цепь, рыжие волосы просто высушены. Хорошо, что хоть щёки не красные и уши не пылают. И Сонхва говорит, что это сексуально? Он себя видел вообще? — Могу сказать тебе то же самое. — Хонджун отвечает ещё тише, и создаётся ощущение, что в гримёрке они одни. Взгляд в зеркале он переводит на всех остальных – мемберов, их стафф и персонал канала, помогающий настраивать микрофоны. То, что он собирается сказать, не подойдёт для других случайных слушателей; и для Сонхва-то тоже не совсем подходит. Как бы между ними ни искрил воздух в последнее время, как бы часто Хонджун ни ловил себя на том, как долго и внимательно стал рассматривать Сонхва, – говорить такое всё равно смущающе, и он не позволит, чтобы кто-то ещё стал этому свидетелем. — Но, готов поспорить, ещё лучше бы смотрелось без этого пиджака. Сонхва заметно сглатывает, и Хонджун поворачивается, делая вид, что поправляет провода на поясе. Со стороны их разговор должен смотреться обыденным, даже если внутри всё горит. — И без рубашки, — добавляет совсем шёпотом, и то, как Сонхва смотрит на него ту долгую секунду, что у них есть перед оповещением стаффа, что пора подниматься на сцену, будоражит в нём каждый подавленный образ. А может, и не так уж далека эта другая вселенная.