Virago

      Двое мальчишек посреди пустого, закрытого на ночь, катка. Один сидит на трибуне и орет что есть мочи, второй — что есть мочи несется по блестящему льду. Тот, что несется по льду, сначала замедляется, а потом распрямляется и просто скользит, на ходу снимая очки. Ледяная крошка сыплется ему на черно-рыжую форму, а волосы треплет ветер. — Пятнадцать и два, — сообщает тот, что орал на трибуне. Его зовут Айсайт, и, вообще, сейчас его очередь кататься. Второй задирает голову, через раз жадно вдыхая воздух. На его лице видно неодобрение. — Еще раз, — хрипло говорит он и снова надевает очки, — Последний.       Айсайт дает отсчет, хлопает по секундомеру — второй срывается с места в ту же секунду. Айсайт подпрыгивает от восторга — стрелка бежит по кругу, но ей не угнаться. Айсайт приникает к бортику катка и орет, что есть сил: — Рыжая молния Ким Кицураги вышла на лед! — его слова эхом разлетаются по катку, — Обходит одного… другого… У соперников нет никаких шансов!       Ким хрипло дышит, сгибаясь сильнее. Он считает про себя секунды. — И это новый рекорд! — орет Айсайт, когда Ким, наконец, останавливается, — Четырнадцать и восемь.       Он поднимается, чтобы спрыгнуть с трибун на каток, и по-пингвиньи ковыляет на коньках по ковру. Ким хрипло дышит, отгибая воротник костюма, и как только может дышать — улыбается. Айсайт хлопает его по плечу. — Ты их порвешь, Киц. Это рекорд, — он машет перед ним секундомером, прежде чем вложить его в ладонь Кима и выбраться на лед. Ким опирается на бортик — взгляд куда-то вдаль, как будто он все еще считает секунды в своей голове.       Айсайт опирается на бортик и касается черных перчаток без пальцев. — Слушай, Киц, давай сделку? Если ты порвешь их завтра, я отдам тебе свою куртку. Ту, рыжую, — он хитро усмехается, заметив, как Ким на него смотрит, — Я знаю, что она тебе нравится.       Ким отвечает ему двумя быстрыми вдохами-выдохами и сдержанной улыбкой. Айсайт улыбается еще шире, будто чеширский кот. Он — настоящая рыжая фурия, у него ярко-рыжие волосы, которые вечно стоят торчком, россыпь веснушек на плечах и острый-острый нос. Он выше Кима на две головы, поэтому наклоняется, чтобы добавить — совсем как бывалый заговорщик: — Ну, поцелуй на удачу? Твой рекорд я не повторю, но п-… — Ким быстро целует его и пихает в плечи, а затем поднимает секундомер. Через «три, два, один» Айсайт срывается с места. Ким не кричит, но Айсайт может поклясться, что *слышит*, как за него болеют. — Пятнадцать и шесть, — объявляет Ким, когда рыжий мальчишка почти влетает в бортик и с любопытством заглядывает в секундомер, — Еще круг?       Но прежде чем Айсайт успевает ответить, кто-то гремит тяжелой железной дверью, и они вдвоем прячутся за трибунами, чтобы потом, смеясь и толкая друг друга, пробежать в раздевалку и уйти через черный ход. Киму кажется, что они делают что-то невероятно запрещенное. По пути домой Айсайт не затыкается ни на секунду. Они расстаются у перекрестка. — Помни про куртку, Киц, — Айсайт салютует ему и хочет уйти, но Ким хватает его за руку и, сжав, крепко держит несколько секунд. С кимовского это переводится как «Ты со всем справишься».       Он видит, как лицо рыжего мальчишки мрачнеет всего на мгновение. — Ты прав, — наконец, серьезно говорит Айсайт, — Я пойду, ну, высплюсь перед завтрашним, и всё такое.       Когда Ким уходит к своему дому, волоча за собой сумку с формой и коньки, связанные шнурками, Айсайт кричит ему в спину: — Только не думай, что я буду тебе поддаваться!       На следующий день в раздевалке поднимается ленивый гвалт — ни у кого нет сил даже стянуть очки и перчатки, но есть силы распевать что-то победное, перебрасываться фразами и ругаться так, как могут ругаться только восторженные мальчишки шестнадцати лет. Ким полулежит на лавке, сдвинув очки на лоб и улыбаясь куда-то в потолок — ему кажется, что его выжали, как мокрую тряпку. Айсайт ковыляет по ковру, падает рядом с ним, а потом принимается стаскивать коньки. — Четырнадцать и три. Это было заслуженно, — сообщает он, кивая на медаль на груди Кима, — И я не поддавался. — У тебя бронза, конечно ты не поддавался, — говорит кто-то сбоку. Айсайт оборачивается к нему всем телом, одна нога в коньке, другая — на ковре, видно сбившиеся пластыри, бинты и синяки. — Мы заняли весь пьедестал и утерли нос этим придуркам из Кедры. Какая разница, кто на каком месте? — задиристо фыркает он и наклоняется, чтобы стянуть второй конек сначала с себя, а потом с Кима. Ким чувствует, как его холодные руки проходятся по сжатым от напряжения мышцам, и вдруг начинает смеяться.       Он говорит, что Айсайт теперь должен ему куртку.       Вечером Ким поправляет желтый бомбер на своих плечах, который висит на нем так, что в рукавах утопают руки. Айсайт держит в руках газету, открывает ее на восьмой странице и протягивает Киму. «Рыжая Фурия из Орании Бьет Рекорд». «Теперь ты понимаешь, что я просто должен был отдать тебе куртку?» — говорит Айсайт, и Ким закатывает глаза. Айсайт впихивает газету ему в руки. — Через неделю на катке, — говорит Ким, складывая газету и запихивая ее в сумку, рядом с насквозь промокшей формой. Два черных конька висят у него на плече, и он оборачивается к Айсайту, едва не сбрасывая их на землю, — Надо побыть паиньками пару дней, чтобы Твиггс не заметил. — Что мы тренируемся ночью? Да он скорее похвалит, — Айсайт хочет сказать что-то еще, но Ким обрывает его болтовню быстрым поцелуем в обветренные тонкие губы и почти бежит в сторону дома.       На кровати он зарывается носом в желто-оранжевую куртку и не замечает, что засыпает так. Газетная вырезка с фотографией вскоре оказывается на стене, медаль — там же. Но всё, о чем Ким думает на тренировках — медный секундомер в усыпанных веснушками пальцах и то, как Айсайт орет на весь каток, когда перед глазами все сливается в бело-синюю пелену.       Айсайт влетает в него в коридоре катка, подпрыгивая на лезвиях в резиновых чехлах. Он машет каким-то списком, Ким щурится, а потом ловит его руку и отводит список от глаз. Айсайт едва слышно хихикает и ведет пальцами по строчкам. — Вот, вот, это ты, — он показывает на черную очередь букв: Кицураги К. — А это… смотри, кто?       Ким находит глазами его имя и улыбается. — Ты. Снова друг против друга?       Он старается улыбаться и даже шутит о чем-то, пока переодевается в форму (Айсайт помогает ему шнуровать коньки, а сам чуть не выбегает на лед в чехлах), но в животе появляется глупое сосущее чувство, которое всё разрастается. Айсайт не успел убрать список раньше, чем Ким увидел другие фамилии и понял: на этот раз соревнования будут между изолами.       Ким выходит на лед, не замечая, что сливается с ним цветом лица. После первого круга его подзывает тренер. Ким жмурится — он все еще считает секунды, но ему кажется, что он ошибается. Тренер начинает с поздравлений, потом протягивает бутылку какой-то газировки. Ким пытается отказаться, но Твиггс твердо берет его за плечо и усаживает на скамейку.       Айсайт замечает это краем глаза, но отворачивается, когда его подгоняет кто-то из команды. — Выпей. Бледный, как твоя смерть, — фыркает Твиггс — тяжелый лысеющий мужчина в вечной выцветшей олимпийке, которая уже не сходится на его круглом животе. Он любит устраивать эти «отцовские разговоры» по душам. Айсайт говорит, что его от них тошнит, — Что, волнуешься из-за соревнований?       Ким пожимает плечами, машинально делая несколько глотков газировки. — Ладно, не скажешь, сам понимаю. У меня кое-что есть для тебя, — он запускает руку в карман и впихивает что-то Киму в ладонь, — Это будет секрет — ты не говоришь, откуда у тебя ключи, а я не говорю, что за тренировки по ночам выгоняют из клуба, идёт? — он даже не ждет, пока Ким *осознает*, что только что произошло, — А теперь допивай и на лед. Айсайт! Ты мельница? Не маши руками, как полоумный, четкие, четкие движения…       То ли от газировки, то ли от привычной ругани Твиггса Киму на минуту становится легче. Когда он вылетает на лед снова, то в голове у него звучит заголовок газеты, который теперь подхватили все спортивные корреспонденты. «Рыжая Фурия из Орании». Кицураги К. — Твиггс метит тебя в Чемпионы Эллизиума, ясное дело, — говорит Айсайт, когда Ким рассказывает ему, что произошло, — Может, у него когда-то увели медаль из-под носа, а может он просто пытается быть «настоящим тренером». — Настоящим тренером? — Ким отпирает дверь черного хода ключом — до этого Айсайт возился с самодельной отмычкой. Теперь его слова эхом раздаются в холле, — И что это должно значить?       Айсайт пожимает плечами на пути в раздевалку. — Кнут и пряник, — выкрикивает он, прежде чем дернуть за дверь и громко фыркнуть — Ким еще не видит, что его так насмешило, — Вот, полюбуйся: кому-то «ты что, мельница», а любимчикам — газировка.       Стеклянная бутылка с яркой наклейкой действительно стоит на полу у ящика Кима. Айсайт открывает свой и швыряет туда коньки с таким грохотом, что Ким вздрагивает, смотрит на него, а потом, наконец, начинает смеяться. «Ты что, завидуешь?» — у него даже перестает тянуть в животе от волнения. Айсайт не выдерживает и смеется тоже, сводя забавные рыжие брови к переносице. «Я что, похож на придурка, Кицураги? Переодевайся и пошли на лёд, сегодня я тебя сделаю». — Четырнадцать и восемь, — объявляет Айсайт, — Лови!       Он швыряет бутылку — неизвестно как, но Ким хватает ее в последний момент и подъезжает к бортику, тяжело дыша. Айсайт стаскивает с него очки и прижимается лбом к черным растрепанным волосам, мокрым от пота. — Если сделаешь меньше, перестану называть тебя очкастым придурком при Твиггсе, — он смеется, но убирает секундомер, когда Ким хочет посмотреть на стрелки. Ким возмущенно булькает газировкой: — Ты никогда меня так не называл. — Откуда ты знаешь? — Айсайт снова прижимается к его лбу и подталкивает за плечи, — Последний круг, Киц.       Через три секунды Ким срывается с места так, что кончики ушей немеют от холода. От скорости захватывает дух, и под ребрами сердце пропускает удары, особенно на поворотах. Сквозь свист ветра Ким слышит, как Айсайт привычно ревет на трибунах самым дурацким тоном радиоведущего: «Рыжая молния снова на льду! Несравненный Киц обходит всех» — Айсайт бросает взгляд на часы в руке и решает поднажать — Ким на льду «нажимает» тоже, — «Вы посмотрите на эти движения, это человек или мистическая тень? Давай, рыжая молния!»       Ким падает на пластиковую трибуну и едва не захлебывается газировкой. Айсайт садится перед ним, кладет голову ему на колено: — Твиггс никогда не узнает, что ты — очкастый придурок, — заговорщицки шепчет он, а потом протягивает Киму секундомер. В усталых глазах Кица он видит счастливые искорки и ворчит, обнимая его колени: — Хватит изображать труп, моя очередь кататься.       Айсайт выпрашивает поцелуй на удачу, но когда он выезжает на лед, Ким вдруг срывается с места и вылетает за ним. Айсайт видит его краем глаза — черно-рыжая фигура пригибается, притирает его к внешнему краю, затем обходит. Айсайт напрягает последние силы, чтобы поравняться с Кимом, но тот стискивает зубы и отрывается на долю секунды. Он тормозит с поднятым вверх секундомером. — Киц, черт тебя дери, — Айсайт смотрит на стрелки: его время, — Ты настоящий придурок. Спидфрик, ясно тебе? — он кусает губы и снова смотрит на секундомер, а потом берет Кима за руку. Его пальцы сначала кажутся холодными, а потом — горячими от напряжения, — Я хочу еще круг.       Ким, который обычно не катается после своих кругов, соглашается с легкостью. Айсайт видит, как в его глазах загорается тот огонь, который он видел только на соревнованиях. Желание победить. Обойти. Оставить за собой. Рыжая фурия Ким Кицураги, которая целует его перед стартом, а потом срывается с места, зажимая в руке горячие медные часы. Они летят по катку, рассекая лезвиями лед с жутким стуком, но для Кима всё заглушает стук его собственного сердца. Скорость разливается по его венам вместо крови, пьянит, кружит голову. Прежде чем он успевает зайти на еще один круг, Айсайт с шумом тормозит и оглушительно свистит на весь каток. — Киц! Киц! — он замечает, как фигура Кима медленно выпрямляется и замедляется, — Киц, хватит. Пойдем.       Айсайт развязывает шнурки на его коньках и массирует уставшие ноги. Ким смотрит на него и вдруг начинает смеяться. Айсайт улыбается тоже, и вскоре они хохочут, как два дурака, не в силах сказать и слова. На перекрестке они расстаются — Ким сжимает его руку, потом целует тонкие сжатые губы и убегает. На втором этаже, в спальне, он кутается в желтую куртку и дрожит, как от холода. Айсайт убеждает его остаться дома и не тренироваться, но Ким сбегает по лестнице и носится по округе, пока сердце не заходится от скорости.       В день соревнований Твиггс вручает ему уже привычную бутылку газировки. Айсайт переодевается где-то рядом. Ким смотрит на него, потом на глянцевую этикетку — ему кажется, что он не сможет проглотить ни капли. «Хочешь?» — он протягивает ее Айсайту, и тот нервно улыбается, сжимая что-то в кулаке как можно крепче.       — Только один глоток, — он прикасается губами к горлышку, торопливо пьет и подталкивает бутылку к Киму, — Ты сделаешь их, рыжая фурия.       Пока Ким пьет, Айсайт продевает кольцо в цепочку и прячет ее под костюмом. Ким поймет, когда он вручит его на пьедестале. Ким всегда понимает такие вещи.       Рев толпы после стартового пистолета почти сразу же сливается в монотонный гул, становясь все тише, все глуше. Вскоре Ким слышит только собственное сердце и то, как коньки стучат по льду. Краем глаза он видит, что Айсайт скользит за ним, и «нажимает» до медного привкуса во рту. Ким чувствует, как скорость переполняет его, как кажется, что он может больше, больше, больше — и ровно в тот момент, когда его ноги превращаются в стальные пружины, сильные и мощные, он вдруг понимает, что не может сделать вдох. Его мутит — лед, трибуны, разметка, всё сливается в пестрое марево. Ким допускает всего одно лишнее движение.       Дальше все происходит так быстро. Зубцы, лед, рывок, удар. Ким падает на бок, скользит, нелепо расставив руки, а затем правую ладонь обжигает резкая боль, и лед рядом с ним окрашивается красным. Краем глаза Ким замечает, как рыжая макушка пролетает мимо него, но не видит ничего больше.       Дальше воспоминания составляются, будто мозаика, из разных частей. Из статей в газетах, из репортажей, из мелькающих обрывков того, что Ким видел сам. Он видит, как рыжую макушку быстро обступают, затем кто-то помогает Киму подняться, а над Айсайтом раскрывают носилки. Ким сидит в мотокарете медиков, кутаясь в желтую куртку одной рукой. Вокруг него то и дело вспыхивают фотокамеры, а правая рука болит так, что хочется выть.       Но Ким не думает о них. Он не способен думать ни о чем: больно, холодно, и желтая куртка пахнет так, как пахнет Айсайт, если прижаться к нему близко-близко.       Кто-то просит его разогнуть руку и сжать, а затем разжать, левую ладонь. Ким смотрит на Твиггса, который пытается что-то сказать одними губами, но не слышит ничего, кроме того, как медленно бьется его собственное сердце. — Лейтенант, подождите!       Ким устало оборачивается — ему на плечо падают крупные капли, снег с дождем вместе. Жюдит, прикрывая голову от дождя папкой, выбегает вслед за ним и попадает туфлями в лужи. Подумав, Ким раскрывает над ними зонт, и Жюдит на секунду благодарно улыбается, но после ее лицо снова становится сосредоточенным. Она говорит быстро, нервно перебирает в руках папку. Через тридцать секунд, ни больше, ни меньше, Ким закрывает зонт и возвращается в участок.       Дело не в том, что ему не хочется ехать домой.       Ему не хотелось тогда, почти тридцать лет назад. Ким помнит, как разом содрал со стен все газетные вырезки. Как выключил радиоточку, как с содроганием проходил мимо продавцов газет. Скорость больше не успокаивала — Ким попытался прийти на каток всего один раз, но даже не вышел на лед, а от пробежек по району начинало тошнить, и правая ладонь ныла фантомной болью. Его стали узнавать на улицах.       Однажды он разозлился так, что сгреб коньки и медали в старую сумку, взял рыжую куртку Айсайта и больше никогда не возвращался. Киму казалось, что, если он умрет над Серостью, то так будет даже лучше. Всем лучше. Ревашоль встретил его дождём и холодом — Ким несколько дней провалялся в постели, а когда встал, то, казалось, постарел сразу на двадцать лет.       Медали остались в заклеенной пыльной коробке, которую Ким ни разу не открывал, в самом дальнем углу шкафа. Газетных вырезок больше не было. В этом городе рыжую фурию, к счастью, никто не знал.       Но дело не в том, что ему не хочется ехать домой, пялиться в потолок, оставаться со своими мыслями и вздрагивать, когда радиоточка голосами спортивных комментаторов орет последние новости. Дело не в том, что Киму не хочется просыпаться от кошмаров и бессильно кусать подушку, корчась от фантомной боли. Дело не в том, что несколько пальцев теперь сгибаются так странно, что это приходится прятать перчатками из искусственной кожи. Все это было в прошлом — теперь прошло почти тридцать лет. К черту.       Дело в том, что он — лейтенант РГМ, и дело требует остаться в участке еще на несколько часов. — Что, оставили после работы? — говорит кто-то. Ким поднимает голову — условный рефлекс, здесь все выше, а он со своих шестнадцати как будто и остался таким же, разве что выпрямился, да и то — так, не слишком. На него смотрит новый напарник, — Расслабься, я тоже остаюсь.       Его зовут Гарри Дюбуа, он вечно глупо ухмыляется и несмешно шутит. Ким не обращает на него внимания, как на радиоточку в комнате, которая постоянно бормочет что-то про погоду, последние новости и криминальные события. Но без радиоточки неуютно; без Гарри неуютно тоже. Ким почти *рад*, что он не останется в участке один. Гарри придвигает к себе толстую стопку бумаг и передает половину Киму. — Твоё. Что, посоревнуемся, кто быстрее?       Ким вздрагивает. «Рыжая молния вышла на лед!». — Я не думаю, что полицейский участок — лучшее место для соревнований на скорость, — он все-таки забирает бумаги и устало поправляет очки. Гарри фыркает. Он не устает жаловаться на то, какой Ким скучный. — Просто не хочешь, чтобы я тебя сделал.       Ким усмехается, но молчит. Они занимаются бумагами, и когда он поднимает голову, то чувствует, что здание опустело. Слышно, как где-то капает кран и как над головой трещат лампы. Гарри не заполняет свои — он откладывает в сторону ручку и пялится в листок так, будто может найти там ответ на тайны мироздания. Ким тяжело моргает. Раз, другой, а когда он открывает глаза в следующий раз, то Гарри уже нет, и дверь хлопает где-то за спиной.       Ким смотрит, как на рукаве его рыжей куртки буквы на нашивках наползают друг на друга. А затем он вздрагивает и поднимает голову. Гарри стоит над ним с кружкой, на которой написано «Лучший коп #1» и ухмыляется самой дурацкой ухмылкой. Кружка с кофе оказывается перед ним, Ким глупо моргает и долго не может понять, что у него на носу. Стекла очков тут же запотевают от горячего пара. — Доброе утро, — фыркает Гарри, — Пей и вали отсюда, я сам справлюсь. Только твой труп расследовать мне не хватало. — Ерунда, детектив, — Ким ждет, пока со стекол исчезнет туман, но стоит ему поднести кружку к губам, как они запотевают снова. Он стаскивает очки на лоб и потому не видит, как внимательно Гарри наблюдает за его лицом, — Я в порядке. Что у вас?       Гарри пожимает плечами и берет у него кружку «Лучший коп», а потом возвращает после одного глотка. — Если бы ты был торговцем людьми, где бы ты их продавал?       Ким зависает всего на одну секунду. «В Мартинезе». Он надевает очки как раз вовремя, чтобы увидеть, как у Гарри на лице появляется выражение «о, да вы настоящий гений, лейтенант Кицураги». — Где именно в Мартинезе? На ярмарке у главной площади? Или под мостом в самом заброшенном квартале? — Гарри не дожидается ответа, да он ему и не нужен. Ким снова сдвигает очки и допивает последние капли кофе. — Труппа бродячих артистов. Точно, — заключает он. Гарри кивает, а потом протягивает ему что-то на ладони. Ким машинально отодвигает его руку подальше — это пачка сигарет, кажется.       Когда они выходят курить, с неба льется уже настоящий дождь. Ким ищет спички по карманам, но прежде, чем он успевает понять, что забыл их в участке, Гарри протягивает ему металлическую зажигалку с эмблемой орла. Ким придвигается ближе и делает вдох — дышать становится легче, но хочется спать. Они оба смотрят в пустоту. Гарри протягивает ему пачку снова. — Еще одну? — Нет, — Ким отворачивается, прижимая остаток сигареты к стене, чтобы сбить пепел, — Только одну в день. — Пытаешься бросить? — Гарри хмыкает так понимающе, что Киму почти хочется ответить «да», но он только пожимает плечами и не отвечает ничего. Ким уходит в участок, оставляя Гарри смотреть ему вслед. Утром он не появляется в участке, и Жюдит пожимает плечами: работал ночью, ясное дело.       Гарри делает вид, что согласен. Вчера, когда Ким за полночь выходит из участка и с оглушающим ревом исчезает в переулках, Гарри выходит за ним. Он знает, куда идти — видел несколько раз; в первый раз удивился, но после об удивлении уже не думал. Когда Гарри приходит к озеру, Ким уже там — торопливо шнурует коньки. Гарри ждет, пока он окажется на льду — осторожные шаги по снегу, один зубец на льду, второй, плавный толчок.       Ким ничего не слышит. Он думает о Мартинезе, торговце людьми, о Гарри и кружке «Лучший коп». Он думает об одной сигарете в день. «Если он притворяется владельцем театральной труппы» — думает Ким, разворачиваясь, чтобы обогнуть озеро. Руки он держит за спиной, сцепив в замок пальцы в перчатках, — «То как заказчики выходят на него? И как он отличает их от обычной публики?».       Плавный разворот, толчок одной ногой, Ким скользит спиной, наслаждаясь тем, как ветер треплет его волосы. Полы рыжей куртки хлопают, когда он разворачивается снова и заходит на еще один круг. Не замечая, Ким ускоряется.       «Должно быть кодовое слово» — он сгибается все сильнее, и от ветра начинает свистеть в ушах, — «Подпольная реклама. Сарафанное радио, но очень скрытное. Нужно проверить радиостанции» — разворачивается вновь, так плавно, что у Гарри вырывается восхищенный вздох. Ким умудряется сохранить равновесие так, будто не катится по льду, а летит над ним.       «А еще типографии. На предмет черных заказов — тех, что пойдут мимо официальных отчетов» — последний резкий разворот, и Ким тормозит, подняв ледяную крошку. Его грудь часто вздымается от быстрого дыхания, а на губах играет довольная улыбка. Он начинает смеяться и, обгоняя невидимого соперника, устремляется на другой берег так быстро, будто хочет посоревноваться с ветром.       Гарри смотрит на это каждый раз, будто в первый. И знает, что будет смотреть снова и снова.       На следующий день торговца людьми на главной площади нет. Ким морщится — слишком поздно. Иногда ему кажется, что он становится всё медленнее, но затем Гарри несется кому-то наперерез, и прежде чем Ким успевает понять, он срывается с места и в несколько прыжков обходит детектива. — А ты неплохо *бегаешь*, — замечает Гарри и ухмыляется, — Еще кружок по району? — У нас сбежал единственный подозреваемый, — огрызается Ким и поправляет очки, которые от быстрого бега почти свалились с носа, — Я бы предпочел ехать в участок и пробовать снова, офицер.       Вечером, перечитывая свои записи, Ким ловит себя на том, что курит чужие сигареты. Точнее, всего одну, но она принадлежит Гарри. Глядя на то, как тлеет ее кончик, Ким вдруг поднимается и настраивает радиоточку на «Спидфрик-ФМ», а потом выворачивает ручку и вытягивается на кровати. Под рев радиоведущих Ким закрывает глаза и даже не понимает, что, кажется, улыбается. — Эй, эй, Киц! — Ким, — машинально поправляет он, держась ладонью за разбитый нос. Рыжий веснушчатый парень прыгает на трибуну перед ним и тянет руку. — Да не важно. Я Айсайт. Неплохо ты вписался в лёд, а? Держи, поможет, — он протягивает ему что-то на ладони.       Ким машинально отводит его руку подальше — оказывается, это пачка бумажных салфеток и несколько пластырей. Айсайт наблюдает за этим так, будто разгадывает тайну. Ким не понимает, как, но вместо трибуны он оказывается в раздевалке, и Айсайт протягивает ему какую-то коробку в своих руках. — Снимай очки, — говорит он, кивая на коробку, — Я кое-что достал, но это жуткий секрет, о-кей, Киц? — Ким.       Айсайт закатывает глаза: «Я понял. Если хочешь и дальше со льдом целоваться, то можешь не открывать».       Потом они полчаса проводят перед зеркалом, пытаясь запихнуть линзы в глаза Кима, но когда все получается, он понимает, что видит. Айсайт едва не раздувается от гордости и весь день ведет себя как последний придурок. В тот день он впервые провожает Кима домой.       Ким снова оказывается в раздевалке — Айсайт кладет руки ему на плечи. «Я буду держаться за тобой. Мы обойдем их всех, Киц. Обещаю». Ким прижимается своим лбом к его подбородку и делает несколько глубоких вдохов. Когда он открывает глаза, в них уже разливается предвкушение скорости.       Айсайт летит за ним. Быстрее, обойти еще одного, во рту металлический привкус, а голова начинает кружиться. Рывок, удар, обжигающая боль и — что-то новое — рыжая макушка пролетает рядом, чтобы с силой удариться о бортик. Ким беспомощно смотрит, как Айсайт корчится на льду и не может встать. Он вдруг оборачивается — у него белое-белое лицо. — Ким. Ким. — Ким! Что у вас там, черт побери, происходит?       Ким скатывается с кровати. «Спидфрик-ФМ» всё еще ревет, как бешеное, но он выворачивает ручку почти в ноль и подбирает оранжевую куртку с пола. Он ожидает увидеть за дверью кого угодно (и почему-то ему кажется, что это — Гарри), но это — сосед, ворчливый старик, который в свободное время курит траву, а когда не курит, ненавидит весь мир. Ким слушает поток ругани, после — отмечает в блокноте самые удачные выражения.       Вернувшись в комнату, он вытаскивает из-под кровати коньки. Ему нужно подумать.       Над замерзшим озером сначала вспыхивают, а потом гаснут уличные фонари. Ким не думает о торговце людьми; Ким облизывает губы (их тут же начинает щипать от ветра) и чувствует ментол, Ким думает о кружке «Лучший коп #1», о кофе и об ухмылках детектива. Он думает о том быстром чувстве погони, которое заставило сорваться с места вслед за Гарри. Он думает о том, что согласился бы выйти с ним на пробежку, если бы это было не так *заметно*.       Он думает о том, что кто-то смотрит на него с другого берега, но в темноте не разглядеть, кто, и тогда Ким ускоряется, пока глаза не начинают слезиться от ветра. Ким думает о том, что это Гарри, но это скорее всего тень, дерево, пьяный безумец. Ким открывает глаза, замедляясь, но фигуры уже не видно.       Когда вспыхивают розово-белые рассветные полосы, Ким смотрит на часы и подъезжает к краю озера, неловко тормозит в сугроб. Коньки болтаются у него на плече, а ноги ноют от слишком сильной шнуровки, и ботинки ощущаются непривычно, словно он идет по большой подушке. Ким забывает снять коньки с плеча, когда заходит в участок. — Это что, вещдок, лейтенант? — смеется кто-то, указывая на коньки. Ким делает самое непроницаемое лицо. — Нет, это орудие убийства. — И какое же? — Потенциальное, Маклейн, если сейчас не заткнешься, — хохочет кто-то рядом, и Ким оборачивается на знакомый голос. Гарри салютует ему кружкой. Ким делает еще более непроницаемое лицо.       Коньки остаются у него под столом, пока их не вызывают в Мартинез снова — Ким вешает их на плечо, чтобы оставить в Кинеме. Гарри смотрит на них — только шнурки новые, все остальное выглядит потертым, старым, но сделанным крепко. На совесть. На боку одного из коньков выцветшая эмблема какого-то клуба — Гарри не может разобрать, какого. Пока Ким ведет машину, он закуривает в открытое окно. — Катаешься? Я думал, спидфрики обычно по мотокаретам, — он старается звучать непринужденно. Ким даже не оборачивается. — Я уже говорил вам, детектив. Я *не* спидфрик. Это просто способ поддерживать себя в форме, — он смотрит на Гарри и вдруг улыбается, тут же прикрывая улыбку свободной рукой, — Вам бы тоже не помешало. — У тебя слишком ухоженные коньки для любителя, — замечает Гарри. Он думает поддразнить, но Ким вдруг бросает на него ледяной и строгий взгляд, и Гарри не успевает добавить, что коньки еще и слишком дорогие — даже с рук такие обойдутся в половину зарплаты, — Не хочешь говорить о своем прошлом — не говори. От «человеческой открывашки» ничего не скроешь.       Ким вздыхает. — У меня не было *никакого* прошлого. — Правда? Это дача ложных показаний, лейтенант. — А у нас допрос? — Ким неожиданно оттаивает и подхватывает игру, — Я имею право хранить молчание. — А я имею право задавать вопросы. Что такого в том, что ты катаешься? Между прочим, вполне неплохо.       Ким останавливает мотокарету на неприметной улице неподалеку от главной площади и приподнимает одну бровь. «Вы что, следили за мной, детектив?» — но вопреки упреку в его словах, Гарри видит, что он изо всех сил пытается скрыть улыбку.       В Мартинезе холодно, и вместо ливня идет снег. Ким машинально берет из Кинемы коньки, закидывает их на плечо, кутаясь в рыжую куртку от ветра. Они обходят сначала типографии, потом радиостанции, потом возвращаются на площадь. Цветастый театральный шатер стоит там — напротив карусели и торговки цветами. Ким чувствует, как у него начинает быстрее биться сердце. — Я пойду на опрежение, ты — будешь отвлекать, — вполголоса говорит он. Гарри кивает. Неприметный владелец с приплюснутым лицом и опухшими блеклыми глазами смотрит в их сторону и, когда Гарри подходит на несколько шагов ближе, заячьими прыжками уносится через площадь. — Черт! Стой! Ким!       Кицураги срывается с места будто по выстрелу стартового пистолета. Торговец перепрыгивает через чьи-то лотки, выбегает на мост и перед самым мостом резко сворачивает в сторону, поднимая облако снежной пыли. Как с горы, он катится вниз, к реке. Ким не успевает остановиться и катится вслед за ним — локти обжигает холодом. Он чувствует, как что-то упирается ему в спину — коньки. Глупые коньки. — Я перехвачу его! — он слышит, как Гарри кричит сверху и почти сразу скрывается на мосту. Ким кое-как останавливается, едва не вылетев на лед.       Есть только один способ его догнать. Ким делает резкий выдох, словно выдыхает весь страх, все волнение. Раньше он выдыхал так перед тем, как выйти на лед. Теперь времени нет. Ким шнурует коньки, отсчитывая секунды про себя. «Это будет фора» — решает он, усмехаясь про себя — а затем рыжая молния быстрыми прыжками летит вслед за торговцем. Тот оскальзывается на льду, но равновесия не теряет.       Гарри бежит над ними: он видит, как две точки то сближаются, то удаляются друг от друга. Ким стискивает зубы — он чувствует себя медленным, кусает губы, и во рту появляется медный привкус крови. Еще немного. Еще быстрее. Еще…       Зубец врезается в лед. Рывок, удар, Ким не успевает понять, что произошло, и врезается носом в лед с отвратительным хрустом. Сначала холодно, потом лицо заливает что-то горячее. Рука вспыхивает фантомной болью, и на секунды он слышит, как трибуны отзываются одним общим вздохом. Ким открывает глаза, но не видно разметки, не видно тренера и цветастых бортов — только берег реки, черные точки на грязно-белом снеге.       Он стаскивает с носа сломанные очки и видит, как торговец выбирается на другой берег и исчезает в сером Мартинезе. Ким пытается дышать и не смотреть на то, как лед окрашивается в розово-красный цвет. — Эй, ты как? — Гарри неловко спускается по холму, оскальзываясь и расставляя руки. Ким снова водружает сломанные очки на нос, — Это было потрясающе, Ким. Для любителя ты катаешься как… как рыжая молния.       «Рыжая молния снова на льду!». «Рыжая Фурия из Орании бьет рекорд!». «Рыжая Фурия — лгун или нет?». «Скандал с Рыжей молнией». — Я… — Твои фото в старых газетах, у тебя несколько медалей и выступление на чемпионате между изолами. От «человеческой открывашки» ничего не скроешь, — Гарри выглядит довольным и обеспокоенным одновременно. Помогает Киму встать и растирает его лицо снегом — Ким пытается вывернуться, но кашляет кровью, — Ты катаешься на старом озере так, как будто остального мира не существует. Это что, просто хобби?       Ким хочет ответить «это что, просто допрос?», но слова застревают где-то в груди, даже не в горле. — Я был Рыжей Фурией двадцать семь лет назад. Этого больше нет, и… — он отстраняется и снимает коньки, — Никогда больше не будет.       Гарри смотрит на то, как он идет босыми ногами по льду, вытирая с лица кровь. Ким запрокидывает голову, но кровь не останавливается, и тогда он просто зажимает нос рукой, морщась от боли. — Теперь я просто недоделанный коп с разбитым носом. Забудьте про это, детектив.       И, конечно, после этой прогулки на льду он сваливается с ознобом. Радиоточка бубнит про погоду и последние новости, пока Ким собирает силы, чтобы вылезти из-под одеяла за лекарствами. Когда стучат в дверь, он думает, что это старый полоумный сосед, у которого кончилась трава. Ким не хочет вставать. Он уговаривает себя, дает сам себе команду, что встанет на «три, два, один». Но не встает. И тогда тот, кто стучит, начинает орать что есть мочи. — Ким! Ты там умер, что ли?       Гарри стоит за дверью и барабанит в нее так, что скоро снесет с петель. Ким, шатаясь, открывает ее, и в нос ему ударяет аромат лимонов и аптечного спирта. Гарри вваливается в квартиру и сам разбирается с чайником, укрывает Кима пледом, замечает коньки, которые валяются под кроватью. У Кима на переносице разливается синяк, вместе с кругами под глазами — почти триптих, синее на синем.       Ким обнимает кружку ладонями и хрипло вдыхает пар. — Почему ты уехал из Орании? Ревашоль — не лучшее место, — Гарри осматривает комнату, листает страницы в мнемотехнике. Ким пожимает плечами: «Ты знаешь историю рыжей фурии и без меня».       Ким натыкается на коньки под кроватью. Гарри молчит. — Ты знаешь то же, что и все. Рыжая Фурия бьет рекорды с помощью запрещенных таблеток, лучший конькобежец Орании оказался обманщиком. Я не заслужил ни одной своей медали, — он поджимает одну ногу и хрипло кашляет в кружку. Гарри протягивает ему клетчатый плед, который оборачивает вокруг его плеч. Ким вздрагивает от кусачей шерстяной ткани, — Из-за меня погиб Айсайт Лье, надежда Орании — если Рыжая Фурия вдруг перестанет бегать. Я уехал почти сразу, как только кончился суд. Каждый газетчик мечтал встретить меня на улице и спросить, как я сплю после того, как обманывал всех четыре года. Как я сплю, зная, что из-за меня погиб честный герой. Который мог бы прославить Оранию вместо меня.       Ким ставит чашку на пол и кое-как поднимается. У него на ногах — слабые синяки, не такие, как были раньше, но в тех же местах. Гарри смотрит, как он берет стул и вынимает пыльную коробку из дальнего угла шкафа. Ленты медалей выцвели, золото потемнело и кое-где покрылось странной несмываемой чернотой. — Поэтому я уехал как можно дальше, сюда, в Ревашоль, — Ким кладет медали на свои ладони. Сам он — в майке-алкоголичке и штанах, но на руках те самые кожаные перчатки, — Стал полицейским. Не выходил на лед десять лет. Но оказалось, что полицейский из меня еще хуже, чем «рыжая молния», а от рыжей молнии осталось одно название.       Гарри молча протягивает ему пачку своих сигарет. — Кого ты видишь, когда смотришь на меня? — они выбираются на узкий балкон, Ким держит плед на плечах. Прежде, чем Гарри может ответить, он качает головой, — Обманщика. Ничтожество. Ты знаешь то, о чем писали *они*.       Гарри смотрит на него и выдыхает дым, который смешивается с выдохами Кима в одно большое морозное облако. Ким приподнимает голову, кадык дергается, когда он вдыхает ледяной воздух слишком резко. Гарри кладет руку на кожаную перчатку. — Расскажи то, что я не знаю.       Ким опирается лопатками на перила балкона — еще немного, и свалится через них. Он усмехается и протягивает Гарри правую руку в перчатке: тот сначала не понимает, но потом расстегивает липучку и тянет ткань вниз. От вида безобразного белого шрама, пересекающего ладонь, и кривых дрожащих пальцев (один будто стянут крючком, второй дрожит при попытке разогнуть) на его лице застывает нечитаемое выражение. Ким выдыхает последнюю порцию дыма и отдергивает руку. — Не говорите, что я наказан достаточно, детектив. Уходите.       Но Гарри снова берет его ладонь и прижимается к шраму щекой, пока холодная ладонь Кима не становится теплой и не перестает дрожать. — Я не принимал допинг. Никогда, — говорит Ким, жмурясь. Он чувствует, что у него в глазах — горячие слезы, и потому жмурится сильнее, — Я был сильнее других, и тренер Твиггс хотел, чтобы я прославил не Оранию, а его. У него был Айсайт. Второй по скорости, но не второй по силе. На него никогда не ставили.       Гарри держит его ладонь и гладит шрам снова и снова. Ким говорит в небо, исповедуясь перед ним — точнее, перед ней. Если Долорес Деи и слышит, то точно слушает. — За неделю до соревнований он стал давать мне лекарства — подмешивал в газировку. Я бил свои собственные рекорды один за одним, — Ким сжимает губы в тонкую узкую полоску, — Я был слепым идиотом. Спидфриком, который ничего не замечал. Только Твиггс ошибся, и в последний день не рассчитал дозу. Я упал на глазах у всего Эллизиума. Но *это* была моя вина. Тот, кто ехал за мной, споткнулся о мою руку и больше не встал со льда. Он не был виноват ни в чем.       Ким открывает глаза и медленно убирает руку, закрывая шрам перчаткой. Гарри ловит его ладонь, сплетает пальцы снова — Ким не сопротивляется, только вздрагивает, но это от холода, скорее от холода. — Ты любил его, — Гарри не спрашивает. Ким несколько раз кивает, мелко и дробно. — Любил. Но это было двадцать семь лет назад.       Гарри поджигает еще одну сигарету. «Полгода назад меня называли Текилой Сансет. Ни о чем не говорю, но себя стоит прощать, а? Тебе было шестнадцать, Ким». Когда они возвращаются в комнату, Ким смотрит на россыпь таблеток в пластиковом пакете, на кружку с остатками чая и лимона. — Можно тебя попросить? — он роется под кроватью и достает коньки за шнурки, как тянут за ошейник нелюбимых собак, — Выброси это на ближайшую свалку.       Гарри тянется за коньками машинально, и когда кладет руки на твердую истершуюся кожу, Ким наклоняется к нему. Гарри чувствует, как его холодные очки вжимаются ему в щеку, и как Ким, отстраняясь, смеется, говоря, что простуда не заразна. Они целуются вновь у двери, они целуются за порогом, и когда Ким слышит кашель старика-соседа, то выталкивает Гарри с коньками прочь. Он уверен, что коньки больше никогда не появятся в его жизни.       И, конечно, он ошибается.       Ким успевает забыть об исповеди на балконе. Ким успевает поймать торговца людьми, точнее, Гарри ловит его, а Ким с наслаждением разбивает ему скулу и фыркает от смеха, глядя на то, как Гарри снимает с него перчатки и обнаруживает покрасневшие ссадины на костяшках. Ким оставляет Кинему — Гарри обещает проводить его до дома, но ведет куда-то в другую сторону, и вскоре дорога оказывается знакомой.       У озера Гарри снимает коньки с плеча. Ким хочет оттолкнуть их, когда понимает, что это не его «серебряные ласточки» — это что-то новое, и, определенно, любительское. На кожаном боку ни одной эмблемы, а лезвия поблескивают в свете фонарей, но потертые шнурки выдают прежнего неаккуратного владельца. Гарри, неловко пыхтя, шнурует коньки, сидя в сугробе. Ким наблюдает за этим с нескрываемым удивлением. — Ты сам говорил, что мне полезно, — ухмыляется Гарри, когда кое-как встает на ноги, пошатываясь на льду. Он снимает что-то со второго плеча, замечая, как загораются искры у Кима в глазах.       На снег перед ним падают его черные «ласточки», а Гарри приземляется на спину и лежит так, пока Ким не протягивает ему руку. Гарри хватается за нее — под ладонью он чувствует шрам и то, как дрожат два искореженных пальца. Фонари сначала загораются, а затем гаснут, и когда Гарри падает уже в кто его знает который раз, Ким сначала усмехается, а затем подает ему обе руки.       Ему приходится встать на зубцы, чтобы поцеловать Гарри, но в итоге они оба теряют равновесие и скользят по льду куда-то к другому берегу. После Ким помогает Гарри расшнуровать коньки и растирает его лодыжки, пока тот ворчит о том, что здоровый образ жизни не может приносить столько боли. Ким возражает и говорит, что купить ему нормальные коньки, а не *эти недоразумения*. Гарри смеется — он предпочел бы не новые коньки, а чтобы Ким помогал ему с этими недоразумениями каждый чертов раз.       Ким приходит домой, облепленный снегом и ледяной крошкой, выходит на балкон без куртки и затягивается ментоловым дымом, наблюдая за тем, как Гарри машет ему и что-то говорит одними губами. Ким может поклясться, что знает, что.       Три.       Ким застегивает куртку под горло, поправляет очки.       Два.       Сгибается, отводя одну руку — краем глаза он видит, как Гарри делает то же. Ким поворачивает голову. «Если выиграю — отберу у тебя кружку». Гарри усмехается: у него всего одна кружка, и Ким подкалывает его по этому поводу уже месяца два, но отдавать ее просто так? «Сначала выиграй, рыжая фурия Ревашоля».       Ким сжимает в ладони секундомер и большим пальцем находит ребристую медную кнопку. На его губах появляется предвкушающая улыбка, а в груди разливается что-то горячее и приятное.       Один.