Миран
Дожевав невкусный, похожий на бумагу сэндвич с индейкой и томатами, Миран запил его довольно-таки сносным (прямо даже удивительно) кофе и поднялся с места. Бросив беглый взгляд на табло, он отметил, что регистрацию на рейс наконец-то открыли, и заспешил к стойкам. Пристроившись в хвост очереди, он достал телефон и быстро набрал сообщение, дескать, уже в аэропорту, вылет через полтора часа. Спустя буквально пару минут пришел ответ: «Слава Аллаху! С нетерпением жду тебя, дорогой!» Миран улыбнулся: что и говорить, он сам безумно соскучился по дому, по своей комнате, по семейным обедам, когда можно спорить о чем-нибудь с Генюль и подшучивать над ней. По самой Генюль, даром, что они виделись с ней несколько месяцев назад, когда она приезжала в гости, по Элиф и ее бесконечным просьбам поиграть с ней, объяснить решение задачи по математике, просто выслушать ее нехитрые жалобы на разногласия с одноклассницами. По Фырату Миран тоже скучал, хотя тот часто звонил ему и рассказывал обо всем, что происходит дома. Даже тетушки Султан не хватало, иногда ему казалось, что он с радостью выслушал бы ее нравоучения, мол, сколько можно задирать бедню Генюль, и когда же он научится себя вести. Бабушка, правда, на это всегда говорила, что Султан «лучше уделять внимание своей дочери вместо того, чтобы цепляться к Мирану», с которым она сама уж как-нибудь разберется. Ну и конечно, по бабушке Миран соскучился сильнее всего. Когда он уезжал в США, она, провожая его, старалась изо всех сил не показывать своего волнения и повторяла, что Мирану «новая жизнь пойдет на пользу». — Время пролетит быстро, я знаю, — прибавила она, — и ты вернешься. Вернешься, чтобы исполнить то, в чем мы с тобой когда-то поклялись. — Так и будет, не сомневайся, — отозвался Миран, обнимая ее. — Не грусти, — шепнул он ей на ухо, — и помни, что ты у меня — самая лучшая! Миран протянул в окошко паспорт и билет, получил посадочный талон и направился к лестницам, ведущим в зал ожидания. До вылета еще оставалось время, можно посидеть спокойно и передохнуть. В магазине беспошлинной торговли Миран купил бутылку воды, а затем нашел свободное кресло в зале ожидания, уселся поудобнее и прикрыл глаза. Осталось совсем немного, и он наконец-то будет дома.***
Однажды Миран вычитал (сейчас уже даже и не вспомнить, где именно), что у всякого человека, даже самого отъявленного храбреца, есть те или иные потаенные страхи, то, чего он боится больше всего на свете. Ему понравилось это выражение, потому что оно как нельзя лучше отражало то, что было у него на душе. Больше всего на свете Миран боялся забыть лица своих родителей. В детстве, ложась спать, он каждый раз представлял себе их, пытался воссоздать в памяти любимые образы. Тем не менее, с годами они все равно будто бы поблекли, и теперь, если случалось ему попытаться представить мать и отца, они возникали перед его внутренним взором будто в клубах тумана. Да, конечно, остались фотографии, но ведь они не передают всех особенностей: мимику, манеру держаться, характерные жесты, голос. Кроме того, маминых фотографий в доме было очень мало, она, как говорит бабушка, не любила фотографироваться, а отец на большинстве сохранившихся снимков был совсем еще юным, даже моложе, чем был сейчас Миран, а то и вовсе ребенком, таким, каким его помнила и хранила в своем сердце бабушка. Тем не менее, у Мирана все же остались кое-какие, самые дорогие, воспоминания, и он, что называется, холил и лелеял их, дабы они не стерлись совсем из памяти. Мама ему запомнилась тихой и ласковой. Она будила его по утрам мягкими прикосновениями нежных рук ко лбу и щекам и говорила, что уже пора вставать. Потом она умывала его, помогала одеться, кормила завтраком. Миран любил завтракать вместе с Генюль, и обычно они наперебой упрашивали маму и тетушку Султан отвезти их гулять в парк, купить им каких-нибудь вкусностей. Мама обычно отмалчивалась, а тетя Султан, как правило говорила, что Эсма, если у нее будет время, погуляет с ними. Еще Миран помнил, как забирался к маме на колени, целовал ее и распускал ей пучок, ему очень нравилось, когда ее мягкие, шелковистые волосы рассыпались по плечам… С отцом у него ассоциировался терпкий аромат сухой древесной коры — одеколона после бритья, которым он пользовался. А еще — крепкие и сильные руки, которые подхватывали маленького Мирана под мышки. Отец поднимал его, кружил на вытянутых руках, и они оба заливались счастливым смехом. А потом он прижимал его к себе, Миран клал голову ему на плечо и вдыхал тот пряный запах. Ему было так тепло и уютно на руках у отца. Миран прекрасно помнил, как постоянно тосковал по своему отцу, потому что тот уезжал на работу в офис рано утром и возвращался обычно уже поздно вечером. Иногда Миран убегал из своей комнаты, шел к воротам и заявлял охране, что «посидит тут немножко, пока папа не придет». Правда, ему очень редко удавалось дождаться отца, обычно он засыпал прямо на ступеньках, а просыпался уже утром в своей кровати. Один раз он проснулся как раз в тот момент, когда отец нес его на руках. Миран замер, стараясь не выдать себя. Он склонил голову к отцовскому плечу, и ему хотелось, чтобы это мгновение длилось как можно дольше. Потом отец уложил его в кровать, укрыл одеялом и погладил по голове. После того, как он ушел, Миран уснул, а утром… Утром рухнул их счастливый и такой уютный мир, и больше ничего уже не было так, как раньше. Первой странностью того рокового дня было то, что мама утром не пришла разбудить его, как обычно. Миран лежал в постели (спать ему уже не хотелось) и ждал ее, когда вдруг услышал шаги и громкие голоса в коридоре. Во дворе тоже слышался шум и вой полицейской сирены. Миран выглянул в окно, но угол дома и каменные перила закрывали ему вид, и тут вдруг все посторонние звуки перекрыл громкий протяжный крик. Кричала бабушка. Миран не на шутку испугался, потому что никогда прежде ему не доводилось слышать, чтобы бабушка так плакала: «Сынок! Сынок мой!» — стонала она. Как был, в пижаме, забыв даже обуться, Миран побежал во двор. Отец и мать лежали на каменных плитах прямо посреди двора. Миран тогда, разумеется, и не понял толком, почему, и что, собственно произошло. Кроме членов семьи во дворе были полицейские и несколько людей в белых халатах. Бабушка стояла на коленях подле отца, держала его за руку и звала его, умоляла открыть глаза, взглянуть на нее, ведь она же здесь, рядом с ним… Дядя Ахмет быстро сбежал по ступенькам вниз, торопливо запахивая халат, и они с дядей Али, который поначалу о чем-то говорил с полицейскими, помогли бабушке встать и повели ее в дом. Врачи тем временем принесли носилки… Тетя Салиха стояла, прижав ладони к губам, и с ужасом смотрела на происходящее. Затем она заметила Мирана, всплеснула руками, бросилась к нему, подхватила на руки и унесла обратно в его комнату. Потом уже, много позже, Миран узнал, что его мать попытался похитить из дома подлец Хазар Шадоглу, поскольку ему возмечталось обладать чужой женой. Отец бросился в погоню, но, к несчастью, не успел. Мать погибла от руки подлого убийцы, но этого ему показалось мало, и он застрелил и отца. Тела обнаружил какой-то бродяга из трущоб, он узнал отца, кажется, по фамильному перстню, пришел в особняк и сообщил о трагедии, а дядя Али и старый шофер Ферхат привезли их домой и вызывали полицию. Следующие дни Миран почти не запомнил; в доме наступила гнетущая тишина, будто из него навсегда ушла жизнь. Он тогда еще плохо понимал, что случилось, никак не мог уяснить, почему мама и папа ушли навсегда. Ему казалось, что им стало плохо от какой-то неведомой болезни (ведь он же видел врачей там, во дворе), но скоро они поправятся. Эсма, вздыхая и вытирая слезы, называла Мирана «несчастным малышом» и пыталась объяснить, что его родителей забрал к себе Всевышний, и потому они больше не вернутся. Миран злился, обижался, начинал плакать и звать маму, ему никак не хотелось верить в то, что он больше не увидит ее. Потом тетя Салиха и тетя Султан увезли его и Генюль в Карс, но сколько бы любимая сестренка не звала его играть и гулять, он отказывался. Он днями напролет сидел в комнате и ждал маму. Ночами Миран никак не мог заснуть, ему было страшно одному в темноте, ведь если мама не придет, и папы больше нет, то кто знает, вдруг и с ними тоже случится что-то страшное. Так продолжалось до тех пор, пока к нему в комнату не пришла бабушка. Она села рядом, обняла его, и Миран, прижавшись к ней, почувствовал вдруг, что ему стало легче. Рядом с ней было совсем не страшно, а наоборот, спокойно и уютно, почти так же, как рядом с мамой. Бабушка объяснила, что родители и впрямь больше не придут, потому что «у них забрали жизнь», и теперь они «смотрят на своего сына с Небес». Но бояться не нужно, потому что она рядом и ни за что его не бросит. С того дня Миран засыпал только после того, как бабушка садилась у его изголовья и брала за руку. Он сжимал ее ладонь, чувствовал, что не один, и на душе у него становилось тепло. Миран прекрасно помнил, что когда-то, еще до того, как случилась трагедия, бабушку он воспринимал как самого главного человека в семье, который все решает, и которого он временами даже побаивался. Особенно если она строго отчитывала их с Генюль, когда им случалось слишком уж расшалиться. Но зато когда она разрешала им играть и разбрасывать игрушки посреди гостиной или же на террасе, или когда рассказывала им с Генюль всякие интересные истории, Миран, сидя с ней рядом, чувствовал себя лучше некуда, ему хотелось, чтобы время остановилось, а они с Генюль так и сидели бы подле бабушки. Папа тоже очень любил и почитал бабушку, всякий раз, когда она приходила к ним, он целовал ей руку, а она в ответ улыбалась ему. Один раз Миран услышал, как отец говорил маме, что, дескать, она «обязана уважать его мать и не перечить ей». Выбрав удобный момент, когда их никто не мог подслушать, он спросил у папы, почему он так сказал, и тот ответил, что бабушка — самая старшая в семье, а значит, она главнее всех, и потому им всем надлежит слушаться ее. А кроме того, она — его мать, и он очень любит и почитает ее. «Тогда я тоже буду!» — решил Миран, и папа ласково потрепал его по голове. Однажды Эсма повела их с Фыратом гулять. Вернее, она пошла на рынок и просто взяла их с собой. Пользуясь моментом, они выпросили у Эсмы по порции шоколадного мороженого, хотя мама запрещала ему его есть, поскольку «у него слишком слабое горло». Обратно они шли мимо торговых рядов, и в витрине магазина игрушек Миран увидел вдруг забавного плюшевого львенка с бантом. Он даже забыл про мороженое, оно таяло у него в руках, а Миран все никак не мог оторвать взгляда от львенка. Эсма отказалась купить ему его, потому что деньги ей были выделены только на продукты, а своих она с собой не захватила. Кроме того, игрушка была не такой уж дешевой. Миран раскричался, расплакался, повторяя, что без львенка этого не уйдет, и Эсме еле-еле удалось увести его. Фырат уговаривал его не расстраиваться, но Миран и слушать не хотел. Дома он продолжал плакать, словно случилось самое страшное горе, мать с трудом смогла добиться, что произошло, и пообещала на другой день пойти вместе с ним на рынок и купить любую игрушку, которая ему придется по душе. Миран же твердил, что ему нужен тот львенок, и притом сию секунду, потому что его могут купить, и тогда он больше его не увидит. Мама позвонила отцу в офис, чтобы спросить совета, как поступить, но он, видимо, ответил, что слишком занят, и у него нет времени на разговоры. К ужину Миран немного успокоился, продолжал лишь обиженно всхлипывать. И тут домой вернулась бабушка, подозвала его и, к вящему его удивлению и восхищению, вручила вожделенную игрушку. Он рассмеялся от радости и бросился обнимать бабушку, удивляясь, как это она догадалась. Потом уже, повзрослев, он узнал, что она присутствовала при телефонном разговоре отца и матери, и по дороге домой заехала в магазин. — Вы его так совсем избалуете, Азизе ханым, — вздохнула мама. — Ничего, — отозвалась бабушка, — пускай порадуется! Раз уж внуку так понравилась эта игрушка, пусть забавляется. Миран потом очень долго не мог расстаться с любимым львенком, даже укладывал его с собой на ночь спать, и не позволял Генюль слишком долго играть с ним. Бабушка и до того дарила ему подарки, и после, разумеется, тоже, но этот отчего-то был Мирану особенно дорог. Когда родители погибли, бабушка сделалась для него единственным, незаменимым и самым близким человеком. Раньше у него, как и у всех, были мама и папа, но вдруг в одну минуту их не стало. Миран больше всего на свете боялся остаться совсем один. Как-то раз, кажется, тогда мама еще была жива, он услышал, как взрослые беседовали за обедом о каких-то своих общих знакомых. Супружеская пара погибла в автокатастрофе, а их единственного сына отдали в детский приют, потому что других родственников у крошки не было. Миран вспомнил ту историю и до смерти перепугался, что и он окажется приюте. У него больше не будет его комнаты, его игрушек, Эсмы, которая приносит ему молока с печеньем по вечерам, Фырата, с которым они собирались залезть на крышу сарая, чтобы посмотреть птичьи гнезда, Генюль, с которой можно играть во что угодно, дядюшек (особенно же дяди Али, который катал его на мотоцикле, пока бабушка не видит) и конечно же бабушки. Однажды он не выдержал и признался ей в этом страхе. Выслушав, она погладила его по голове и сказала, чтобы он раз и навсегда забыл об этих глупостях. — Именно потому, что у тебя есть все мы, Миран, ты никогда не останешься один, запомни это, сынок! И у него сразу же отлегло от сердца. Вечерами бабушка укладывала Мирана спать и рассказывала ему истории о том, как злодеи разрушили дом и извели всю семью главного героя, и как он, спустя много лет, сумел отомстить обидчикам. Все бабушкины сказки оканчивались одинаково: за пролитую кровь злодей, сумевший каким-то чудом избежать наказания, должен был поплатиться. Иногда она спрашивала, похож ли герой сказки на него, и Миран кивал головой. Тогда-то он и узнал о том, что имя человека, который в ответе за гибель его любимых родителей — Хазар Шадоглу. Миран твердил, что сам убьет этого человека, когда станет взрослым, и чем старше он становился, тем сильнее крепла в нем эта уверенность. Он возненавидел мерзавца, покусившегося на честь чужой жены и матери. Но этого показалось ему мало, и он убил бедную женщину и ее мужа, который хотел лишь спасти свою любимую жену. Когда они еще жили в Мидьяте, бабушка несколько раз водила его на могилу родителей. Впервые она отвела его туда ровно через год после трагедии, и именно тогда объяснила, что произошло той жуткой ночью. Потом она горько плакала, обнимая могильный камень, на котором было написано имя отца Мирана. А ему самому было страшно, потому что на кладбище было пусто и тихо, а еще он жалел бабушку, потому что не хотел, чтобы ей было больно. Когда бабушкин рассказ подходил к концу, она поправляла ему одеяло, гасила ночник и уходила к себе. Миран частенько просил ее остаться, ему хотелось, как тогда, после похорон родителей, заснуть рядом с ней, потому что это напоминало ему о маме. Но бабушка всякий раз подчеркивала, что он скоро станет совсем взрослым, поэтому ему следует приучаться ночевать одному. Иногда ему снились кошмары, будто кто-то чужой, незнакомый пытался утащить его с собой, и Миран просыпался в слезах. А еще он очень боялся когда за окном шел сильный дождь, слышались громовые раскаты, а комнату освещали зловещие вспышки молний. Миран в такие минуты хотел убежать куда-нибудь и спрятаться, но у него не было сил встать с постели и выйти из комнаты, ведь там, в темном коридоре его могло поджидать нечто еще более страшное. Он вжимался в подушку и тихо всхлипывал… Когда же распахивалась дверь, и Миран слышал бабушкины шаги, страх сразу же исчезал, будто его и не было. Бабушка садилась рядом, включала свет и спрашивала, что стряслось, почему он плачет. Миран объяснял, что ему стало страшно, но вот теперь уже прошло. — Конечно, прошло, — говорила бабушка, обнимая его, — это же только дождь, а тебе просто приснился плохой сон. Но он кончился, и думать о нем больше не надо, да? — Да, — кивнув, отвечал Миран, — но вдруг… вдруг опять сниться будет? — Ну, тогда иди ко мне, слышишь, Миран? Если тебе станет очень страшно, то сразу беги ко мне, потому что если я буду с тобой, у тебя никаких страхов не останется. Я прогоню их, обещаю тебе! Еще Миран помнил, как иногда бабушка отвозила его в школу. Один раз, этот эпизод также врезался ему в память, Фырат вернулся из школы домой в слезах и с синяком под глазом. Эсма с трудом смогла добиться от него, почему он подрался и с кем. Фырат упорно молчал, ничего не говорил и даже когда Миран предложил ему поиграть в его новую железную дорогу, отказался, хотя до этого дня три упрашивал его. Потом выяснилось, что он подрался со своими одноклассниками, которые дразнили его «незаконнорожденным». Миран тогда не понял, что это значит, но уяснил себе, что нечто очень обидное. Когда же Фырат немного успокоился, а Эсма и пришедший ей на помощь дядя Али съездили в школу, дабы «поговорить с директором», он объяснил Мирану: то обидное слово означает, что у человека нет отца. Миран не подал виду, но жутко испугался: у него ведь тоже не было не только отца, но и матери. Что будет, если и его начнут дразнить, когда он пойдет в школу? Он, конечно, тут же решил, что не даст себя в обиду и, как и Фырат, проучит обидчиков, но все равно ему было страшновато. Кончилось все тем, что утром первого своего школьного дня он заявил, что лучше уж ему остаться дома. Генюль, которая в школу должна была пойти через год, обрадовалась и сказала, что в таком случае они пойдут с Мираном вместе. Но тут бабушка подошла к нему, присела рядом с ним, взяла его за плечи и, взглянув прямо в глаза, спросила в чем дело, что его тревожит. Миран, разумеется, не мог солгать бабушке и честно признался: ему не по себе, вдруг ему там не понравится, потому что его, как и Фырата, станут дразнить, раз у него нет отца. — Зато у тебя есть дядюшка Али, — сказал вдруг дядя, который тоже присутствовал при разговоре. — И если кто-нибудь посмеет обижать моего племянника, то ты им объясни, что твой дядя Али придет и надерет им всем уши! — А дядя Ахмет добавит! — заявил дядюшка Ахмет, что было несколько неожиданно, потому что он всегда казался Мирану слишком уж строгим. — Вот видишь, лев мой, — погладила его по голове бабушка, — тебе нечего бояться. И потом, ты забыл, что и бабушка у тебя тоже есть? Которая непременно за тебя вступится, если что. — И поверь, — подмигнул ему дядя Али, — в этом случае твоим обидчикам ой, как не поздоровится! — Но я уверена, — улыбнулась бабушка, — что все будет хорошо. Кроме того, ты ведь и сам сможешь себя защитить. Ты же сильный, помнишь? Миран успокоился, но тем не менее, бабушка сама отвезла его в тот день в школу. Она довела его до ворот, поцеловала на прощание, пожелала удачи в первый школьный день и вновь повторила, что все будет хорошо. Потом она еще раз попрощалась с ним и пошла назад, к ожидавшей ее машине. Миран же, замешкавшись, все стоял у ворот, смотрел ей вслед и про себя просил ее оглянуться. Ему показалось, что если она сейчас обернется, то все и впрямь сложится как нельзя лучше. Когда Ферхат распахнул перед бабушкой дверь машины, она действительно вдруг взяла и обернулась. Миран улыбнулся, помахал ей рукой и побежал в школу. Он уже и не думал ни о каких мифических обидчиках, тем более, что его и впрямь никто и не думал задирать… Позже бабушка время от времени точно так же провожала его и Генюль, и всякий раз Миран задерживался у ворот, чтобы посмотреть ей вслед и мысленно «позвать» ее, чтобы она посмотрела на него. И бабушка всегда оглядывалась, будто знала, что он ждет этого. Конечно, время от времени Миран вновь начинал скучать по своим родителям, и тогда ни Генюль, ни Фырат не могли его растормошить и развеселить. Тетя Султан, случалось, лишь недовольно поджимала губы и говорила, мол, ну все ясно, наш Миран «явно не в духе, лучше его не трогать». Тетя Салиха напротив старалась его как-то отвлечь и тайком от бабушки (потому что нечего перебивать аппетит перед обедом) угощала шоколадным печеньем. Но по-настоящему успокоить и утешить удавалось одной бабушке. Ей достаточно было положить руку ему на лоб (на всякий случай — не заболел ли), а потом тихо спросить, что же случилось, почему у него испортилось настроение. Миран обнимал ее в ответ и, положив голову ей на плечо, тихо говорил, как ему плохо без мамы и папы. Бабушка лишь тихо вздыхала и ласково гладила его по спине. Она говорила, что, как никто, понимает и сочувствует ему и всякий раз при этом напоминала, что оба они никогда не должны забывать, кто обрек их на страдания. Миран помнил. Он запомнил имя Хазара Шадоглу еще тогда, в тот страшный день, когда родители навсегда исчезли из его жизни, и уже тогда понял: этот человек стал их злейшим врагом. Сейчас же он твердо знал, что подлец ни за что не останется безнаказанным, потому что именно с той ужасной ночи это сделалось делом всей его жизни. И жизни его бабушки — тоже. — Ты должен верить в себя и в свою месть! — повторяла она. — Запомни, сынок, и никогда не позволяй никому заставить тебя свернуть с верного пути. — Я обещаю, бабушка, можешь даже не сомневаться! — уверенно отвечал он. — Верю, лев мой, верю: однажды ты отомстишь за нас. Именно в тот день свершится справедливость, а после… После я смогу спокойно уйти. — Нет, бабушка, после мы сможем стать счастливыми… почти как раньше. — Может быть… может быть, ты прав, родной.***
Миран достал смартфон, чтобы просмотреть только что пришедшее сообщение в мессенджере. Элиф прислала ему анимированную картинку с танцующими котятами из ее любимого мультфильма и написала: «Это я — прыгаю от радости, потому что приезжает братик!» Следующим сообщением она прислала штук пять смайликов-поцелуев. Миран улыбнулся, отправил ей обнимающихся смайлов и написал, что очень скоро обнимет свою милую сестренку. Интересно, подумал он, какая она стала. Он не видел Элиф уже больше года, ну, разумеется, и она сама, и бабушка, и Генюль присылали фотографии, но ведь когда ты видишь человека перед собой — это совсем другое. Так или иначе, Элиф стала уже совсем взрослой, красивой и грациозной девушкой. Даже и не верится, что совсем недавно она училась ходить, смешно переступая ножками по каменным плитам двора. Тетя Салиха держала ее за ручки, приговаривая, что ее милая дочка такая умница, а дядя Ахмет посмеивался, мол, оглянуться не успеешь, как она станет бегать, и за ней и не угонишься. Вслед за этим Мирану вдруг вспомнился тот день, когда она родилась. Вся семья ждала радостного известия, и уже к вечеру дядя Али позвонил бабушке и сказал, что у него родилась дочка. Миран с Генюль потом целый вечер с радостными воплями бегали по дому и обсуждали, как лучше назвать сестру. Генюль предлагала назвать ее Айсун, а Миран никак не мог придумать какое-нибудь красивое имя, которое подошло бы их сестренке, поэтому предположил, что дядя Али захочет назвать дочку в честь мамы, Салихой. После, подумав немного, Миран заявил, что, пожалуй, лучше всего назвать малышку Азизе — в честь бабушки. — О, Миран, и ты туда же! — усмехнулась на это тетя Султан. Потом уже, когда сестренку привезли домой, дядя Али сказал, что бабушка должна выбрать имя для своей внучки, и она назвала ее Элиф. А еще Миран запомнил тот день, когда тетя Салиха вернулась из роддома домой с малышкой на руках. Честно говоря, Мирану до сих пор было стыдно… Тетю Салиху и дядю Али встречала вся семья, все радовались, желали новорожденной расти здоровой и счастливой. Бабушка приблизилась к улыбающейся тете Салихе, и та передала ей ребенка. Бабушка взяла ее, принялась укачивать, приговаривая при этом, что Элиф — ее милая малышка, «самое драгоценное сокровище», «бабушкина радость», отныне все будут ее любить, и впереди «маленькую принцессу» ждет одно только счастье. Наблюдая эту сцену, Миран почувствовал, что у него натурально сердце в пятки ушло, а вся радость вдруг мигом улетучилась. Он вдруг разозлился на бабушку, а заодно и на тетю Салиху, и на маленькую Элиф. Он убежал со двора, заперся у себя в комнате и долго сидел там, обнимая подушку и глотая слезы. Что же получается, теперь бабушка будет больше любить младшую внучку, а не его? Иначе она не брала бы Элиф на руки, не баюкала, не говорила бы, мол, она — «бабушкино счастье». Это несправедливо! У Элиф есть мать и отец, так почему она, даром, что только-только родилась, хочет отобрать у Мирана бабушку? Странно, но к Генюль он никогда так не ревновал, может быть, потому, что Генюль всегда была рядом, сколько он себя помнил. Когда Эсма позвала его за праздничный стол, он отказался, сказал, что у него разболелся живот и потому ему совсем не хочется есть. Эсма вздохнула, покачала головой и ушла, а через несколько минут пришла бабушка. — Миран, что с тобой? — с порога спросила она. — Ничего! — буркнул он и отвернулся. Бабушка вздохнула, поплотнее прикрыла дверь, после чего подошла и села рядом с ним на кровать: — Сынок, что стряслось? — она взяла его за подбородок, заставив тем самым поднять голову и посмотреть на нее. — Ты расстроился, да? Он резко помотал головой. — Из-за чего? — не отставала бабушка. — Миран, скажи наконец, что с тобой происходит? — Не знаю, — он пожал плечами, — просто… — он с трудом подбирал слова. — Вы все там… Ты сказала… она — твоя радость и… — не в силах произнести больше ни слова, Миран махнул рукой, чувствуя, как по щекам потекли слезы. — Ах, вот оно что! — бабушка не рассердилась, а напротив, рассмеялась. — Теперь понимаю: я приласкала Элиф, и ты на меня за это обиделся. Решил, что я тебя разлюбила, да? — Я не на тебя!.. — тут же отозвался Миран. — Я вообще… Почему ты не можешь быть только моей бабушкой? У Элиф же есть еще папа с мамой, а у меня — ты одна! Бабушка вздохнула и, придвинувшись ближе, обняла его за плечи: — Да, — кивнула она, — одна. И ты у меня один, ты — память о моем дорогом сыне, которого отняли у меня наши враги. Я же тебе говорила столько раз: я всегда буду с тобой, потому что ты мой внук. Но и Элиф, и Генюль — они тоже мои внучки, дочери моих сыновей. Поэтому их я тоже люблю. — А кого больше? — тихо спросил Миран. — Ты знаешь, — отозвалась бабушка, поцеловав его в макушку, — когда-то давно, когда твой отец и твои дядя Ахмет и дядя Али были маленькими, они, бывало, спорили и ссорились, ну, вот как вы с Генюль иногда. А потом бежали ко мне, чтобы я их помирила, и тогда кто-нибудь из них обязательно спрашивал: «Мама, кого из нас ты сильнее любишь?» Знаешь, что я им отвечала? — Что? — Что я не могу ответить на этот вопрос, ведь все трое — мои дети, мои любимые и самые храбрые львята. И они не должны сомневаться в этом, потому что каждый из них — частичка моей души. Разве я могу душу свою разделить на части? Точно так же и вы: ты, Генюль, и Элиф. Все вы — моя кровь, мои душа и сердце. Миран вздохнул: — Прости, — прошептал он, — наверное, я плохо поступил, что так подумал… — Да нет, милый мой, если подумать, то в некотором роде это естественно. Знаешь, когда родился твой дядя Али, — вспомнила вдруг бабушка, — то Мехмет мне то же самое сказал, что ты сейчас. Когда мы с твоим дедом позвали их с Ахметом в детскую, чтобы познакомились с братом, они постояли молча, посмотрели, переглянулись и ушли. А вечером Мехмет приходит ко мне чуть ли не в слезах. Я перепугалась, вдруг что-то случилось, а он вот тоже, как ты, обнял меня, крепко так, что было сил вцепился и говорит: «Мама, я хочу, чтобы ты была только моей мамой!» И тогда я ему сказала то же, что и тебе: у меня одно сердце, и бьется оно, и болит за них троих одинаково. — Но все равно я тебя люблю сильнее всех! — воскликнул Миран, еще теснее прижавшись к ней. — Просто невероятно! — тихо проговорила бабушка, гладя его по волосам. — Даже эта фраза… Слово в слово! Ты говоришь точь-в-точь как мой Мехмет. — Видишь, — довольно улыбнулся Миран, — папа всегда знал, что говорил! Потому что ты — лучше всех на свете! — Ладно, — потрепав его по голове, бабушка встала, — пойдем уже за стол. Все готово, и мы ждали только тебя! — Идем. И, знаешь, бабушка, я хочу Элиф подарок какой-нибудь сделать. Пусть она на меня не обижается, я правда-правда буду ее любить! — Разумеется, — кивнула бабушка. Конечно же, он полюбил Элиф, как и все остальные члены семейства. Генюль с Мираном любили понянчится с ней, она частенько просила поиграть с ней или помочь ей, скажем, переодеть любимую куклу в новое платье, построить ей из кубиков «замок», и тому подобные забавы. Особенно же Элиф нравилось, когда Миран качал ее на качелях. Она просила раскачивать сильнее, «чтобы лететь все выше и выше». Он, шутя, предупреждал, чтобы не жаловалась, и сейчас так раскачает, что Элиф улетит в космос, а она громко и заливисто хохотала при этом. — Миран, умоляю, сынок, только осторожнее! — просила тетя Салиха, если заставала их за этой забавой. Бабушка же, всплеснув руками, требовала немедленно «прекратить безобразие», пока никто не покалечился. — Да я слежу за ней, бабушка, она крепко держится, не переживай! — успокаивал ее Миран. — А мы когда-то наперегонки с качелей прыгали, помнишь, Миран? — вспомнила неожиданно Генюль, на что Фырат заметил, что тут уж Мирана никто и никогда победить не мог. Элиф же заявила, что прыгать она боится, а что касается Мирана, то он мог бы и посильнее ее раскачивать. — Сейчас я твоего папу позову, вот он уж как раскачает! — усмехнувшись, проговорил Миран, и Элиф аж взвизгнула от радости. Дядя Али и в самом деле еще маленьких Мирана, Генюль и Фырата, как сам же шутил, «запускал на земную орбиту». Они радостно верещали при этом от восторга и просили, как и Элиф, «еще сильнее и еще выше». Вообще дядя Али частенько играл с ними: он придумывал, допустим, как одна из кукол Генюль поехала в дальнее путешествие на стареньком грузовике, который подарила Мирану мама. Иногда (Элиф тогда еще не родилась) дядя Али возил их с Генюль на прогулку к горному озеру, и они все вместе играли там в Робинзонов. А вот дяди Ахмета Миран, честно говоря, немного робел, потому что тот обычно бывал строг и не слишком-то разговорчив, хотя Генюль он баловал, всегда был с ней ласков, и она, естественно, его очень любила. Дядю Али же Миран всегда воспринимал как старшего друга или брата. Можно даже сказать, что в некотором роде он заменил Мирану отца. Еще Миран обожал, когда дядя Али катал его на мотоцикле. Тогда еще и папа с мамой были живы. Миран любил рассматривать новенький, блестящий черный мотоцикл, а когда видел, как дядя чистит его, собираясь куда-нибудь поехать, просил немного его покатать. Главное, было подловить момент, чтобы не видели ни мама, ни бабушка. Папа вот мог и сам дядю попросить, чтобы тот «побаловал племянника». Дядя смеялся и соглашался, убеждая при этом отца, что будет очень осторожен. У Мирана всякий раз сладко замирало сердце, когда он сидел, зажмурившись и подставляя лицо встречному ветру. Они ехали медленно, но он представлял, будто мчится изо всех сил. — Миран, сыночек, ну разве можно так! — всплеснув руками, вздыхала мама. — Али, вы же могли убиться! — мягко упрекала она дядю. — Я же следил, и он так просил… Ну, извини меня, Дильшах, я должен был у тебя сначала спросить! — улыбался дядя. — Ты меня в гроб хочешь уложить, да, Али?! — принималась кричать бабушка. Если ей становилось известно о прогулке на мотоцикле, она не была столь же хладнокровна, как мама. — Мало того, что у меня каждый раз, когда ты садишься на этот свой… драндулет, чуть инфаркт не случается, так ты теперь еще и внука с собой берешь! — Все-все, мама, я больше не буду! — обнимал ее дядя. — Только не ругайся, прошу тебя! Когда бабушка успокаивалась и уходила, дядя разводил руками, виновато вздыхал, а после, потрепав Мирана по голове, подмигивал ему и говорил, мол «в следующий раз они будут тщательнее соблюдать конспирацию». Как-то раз Миран, лет десять или одиннадцать ему тогда было, подрался со своими одноклассником Джемилем. У них вообще отношения не клеились, потому что Джемиль однажды заявил, мол, папа у него «самый главный судья», которого все в городе уважают. Миран на это заявил, что хвастаться нехорошо, а его лучший приятель Бурак поддержал его, сказав, мол, его отец — начальник пожарной охраны, но он же не трубит о том на всех углах. За это Джемиль показал им язык и затаил обиду. Время от времени он подстраивал какие-нибудь гадости: когда кто-то случайно сломал подставку для глобуса, не моргнув глазом, Джемиль свалил все на Бурака, и учительница строго отчитала его. Миран вступился за друга, громко заявил, что Джемиль лжет, так что пускай теперь берет свои слова обратно и извиняется. Следом весь класс принялся спорить, разделившись на две группы: кто-то поддерживал Мирана, кто-то Джемиля, — и учительница еле-еле всех успокоила. В один прекрасный день Джемиль отобрал у Мирана пенал и забросил его на шкаф, а Миран за это спрятал рюкзак своего обидчика под учительским столом. В результате мальчишки сцепились друг с другом, выясняя, «кто первый начал», кинулись в драку и в результате сорвали урок. Учительница в наказание поставила одного и другого в угол и заставила стоять там до окончания занятий, а после пригрозила «довести все до сведения родителей». Стоило Мирану переступить порог родного дома, как бабушка, строго взглянув на него, потребовала немедленно сказать, что происходит, почему учительница жалуется, мол, внук Азизе ханым стал «невыносимым драчуном». Миран вздохнул и вынужден был все рассказать: он вовсе ни при чем, потому что Джемиль — бессовестный нахал, а терпеть его гадости он не намерен, жаловаться же не хотел, потому что «мужчине это не пристало». — Ах, вот оно, значит, как, — задумчиво проговорила бабушка. — Что ж… видимо, мне придется побеседовать кое с кем в этой школе, — прибавила она, и Миран поежился. Тон, которым бабушка произнесла эти слова не предвещал ничего хорошего. Миран давным-давно уже уяснил себе, что если бабушка повышает голос и начинает сурово отчитывать его, это значит, что она не слишком-то сердится, просто тот или иной проступок Мирана несколько вывел ее из себя. А вот если она в упор смотрела на Мирана враз потемневшими глазами и при этом совершенно спокойно велела идти к себе, потому что ей «больше не о чем с ним разговаривать», вот тут хотелось то ли от стыда сквозь землю провалиться, то ли убежать и спрятаться, поскольку это означало, что она рассержена, как никогда. Так было, например, когда Миран вместо того, чтобы отправиться в гости к своему школьному приятелю сбежал вместе с ним в ночной клуб. — Оставь, мама, — сказал в тот день дядя Али, который слышал их с бабушкой разговор, — я могу сам разобраться. Поверь, больше они нашего Мирана и пальцем не тронут! — И все же я поеду с тобой! — заявила бабушка. Они действительно ездили в школу, дабы поговорить с учителем и с родителями Джемиля. Когда они вернулись дядя Али сказал Мирану, что больше тот мальчишка к нему и близко не подойдет. — И впредь они зарекутся выставлять моего внука отпетым хулиганом! — прибавила бабушка. — Но тем не менее, — повернулась она к нему, — тебе, мой милый, тоже стоило бы вести себя более осмотрительно. И не драться с кем попало по поводу и без! — Да я ему всего-то пинка дал хорошего! — буркнул Миран. — А крик поднял… — Ну, мам, — усмехнулся на это дядя Ахмет, — согласись, первая школьная драка у него случилась, скажем так, поздновато. Если уж сравнивать с его отцом и особенно со мной. — Не напоминай, пожалуйста! — покачала головой бабушка. — По поводу твоих драк меня вызывали чуть ли не ежедневно, а твой отец лишь посмеивался, мол, боевой у меня парень растет. — Но когда я поколотил одного заносчивого нахала, который дразнил Мехмета «неуклюжим увальнем», потому что на игре в футбол он пропустил гол, видите ли, или когда мы с ним надавали тумаков обидчикам Али, ты нас не наказывала, — он повернулся к улыбающемуся до ушей Мирану. — Сказала, мол, раз за честь брата вступился, то ругать не станет. Миран, поняв, что нагоняя уже не будет, вздохнул с облегчением и развесил уши, потому что ему безумно нравилось, когда дядя случайно вдруг вспоминал какой-нибудь эпизод из своего детства, потом другой, потом присоединялась бабушка, а затем они вспоминали о папе… Он слушал бы и слушал, до того ему нравилось. Джемиль и впрямь перестал с того дня замечать Мирана, а через год родители забрали его из школы, поскольку решили переехать жить в столицу.***
И все ж таки они были счастливы тогда. По крайней мере сейчас Миран вспоминал эти дни, как одни из самых счастливых и безмятежных в своей жизни. Да, конечно, временами он все так же тосковал по своим родителям, но у него была Генюль, были Фырат, Элиф, дядюшки, тетя Салиха, которая отчего-то всегда была ему ближе, нежели тетя Султан, и конечно же, бабушка, которая всегда являлась центром их семьи, и благодаря которой они были все вместе. Горе, которое они испытали, конечно же, сильно всех подкосило, но время шло, раны зарубцовывались, и казалось, что несмотря ни на что, они все же смогут вновь стать счастливыми. Но тут судьба нанесла им всем еще один страшный удар. В тот день, Миран хорошо запомнил, они в очередной раз поругались с Генюль. Сейчас уже трудно сказать, из-за чего именно. Генюль вообще тогда расстраивалась из-за всякого пустяка, Миран временами даже переставал узнавать свою любимую сестру и лучшую подругу. Скажем, один раз она позвала его, дескать, им срочно нужно поговорить. Миран пришел, Генюль пристально посмотрела на него и тихо спросила: — Ну, как? — Чего «как»? — недоуменно захлопал глазами Миран. — Ну и дурак! — вспылила Генюль и стремглав убежала. Примерно через четверть часа бабушка позвала Мирана и принялась допытываться, чем он обидел Генюль. Миран пытался им обеим втолковать, что и слова не сказал, потому что Генюль сама не дала ему рта раскрыть, а просто ни с того ни с сего расплакалась и убежала. Тогда Генюль обозвала Мирана слепым кротом, потому что он, понимаете ли, не заметил, что она по-новому заплела волосы и украсила прическу заколками, которые он же ей и подарил! Бабушка, услышав это, рассмеялась, обняла Генюль и, гладя ее по волосам, сказала, что не нужно плакать, ведь таковы уж мужчины, они частенько не замечают того, что происходит у них под носом. Миран, смутившись, попросил извинить его, и был вынужден признать, что Генюль очень идет новая прическа. Вот и в тот злополучный день у них случилась какая-то размолвка, они оба побежали к бабушке, чтобы та разрешила их спор, но тут зазвонил телефон. Бабушка выслушала, что ей сказали, побледнела и чуть было не лишилась чувств. Оказалось, что ей сообщили об аварии, в которую попали уехавшие по делам в Мардин дядя Али, дядя Ахмет, тетя Султан, тетя Салиха и малышка Элиф. Выжили лишь Элиф и тетя Султан, и в доме вновь все погрузилось в траур. В те дни Миран вновь испытал такой страх, которого, казалось, не переживал никогда в своей жизни. Прежде у него была семья, а сейчас… Рухнуло их с таким трудом восстановленное из пепла счастье. Бедняжка Элиф чудом выжила в катастрофе, она воочию видела смерть своих родителей, и это явилось для бедняжки тяжелым потрясением. Первое время после трагедии ее мучили ночные кошмары, и она долгое время не могла говорить. Тетя Султан находилась в больнице рядом с ней, Генюль безостановочно рыдала у себя в комнате, повторяя, как ей жаль папу и дядю с тетей. Миран сидел с ней и старался хоть как-нибудь утешить. Он ведь, как никто, понимал ее. А бабушка… Когда Фырат привез ее тогда домой, после того, как они ездили на опознание, Миран, снедаемый беспокойством, выбежал ей навстречу, без конца спрашивая, как она себя чувствует. Бабушка посмотрела на него, после чего медленно опустилась в кресло, закрыла лицо ладонями и расплакалась. Эсма тут же принесла бабушке лекарства и без конца уговаривала ее хотя бы немного успокоиться и поберечь свое сердце. Бабушка же разрыдалась еще сильнее, она кричала, что Аллаху не за что ее так наказывать, она хочет лечь в могилу рядом со своими детьми, потому что жить ей больше незачем, и никто не может вынести столько боли. Миран подошел к ней, сел прямо на пол рядом с креслом, взял бабушку за руку, поцеловал ее и, положив голову ей на колени, задыхаясь, проговорил, что если она умрет, то и он попросту не сможет выжить. — Нас тоже не будет без тебя, бабушка: ни меня, ни Генюль, ни Элиф! Никого… Ты… Я прошу тебя, хочешь, я все что угодно сделаю, только ты не плачь! — Мальчик мой, — прошептала она, — Миран… Тихо-тихо, успокойся! Да, ты прав, мы должны быть сильными. Все! Я не плачу, вот, видишь, не плачу уже! — она быстро вытерла глаза. Миран поднялся и бросился ей на шею, как он всякий раз делал в раннем детстве, когда ему было страшно или одиноко. После похорон Генюль заперлась у себя в спальне, когда Миран приходил, она, всхлипывая, повторяла, что ей очень плохо, потому что ее папа и дядя с тетей погибли. Миран же молча брал ее за руку и вздыхал, он понял тогда, что слова тут попросту не помогут… Бабушка уезжала на целый день в больницу к Элиф, хотя за ней присматривала Султан, а возвращаясь, она шла проведать Генюль, укладывала ее спать, утешала, как могла, а после шла к Мирану. Он уверял бабушку, что справится, и ей нет нужды беспокоиться еще за него. — Я могу тебе помочь, бабушка, — убеждал он ее. — Ты не переживай, я за домом присмотрю, и Фырат мне поможет, и Эсма… — Знаю, лев мой, — бабушка погладила его по голове, — ты теперь моя единственная опора. Только ты у меня остался. Единственный наш защитник… А ведь тебе еще так мало лет! — Это ничего, бабушка, не так уж и мало, целых четырнадцать уже! Бабушка улыбнулась сквозь слезы и поцеловала его в лоб… Иногда, когда ему не удавалось ночью заснуть, и он шел на террасу, чтобы подышать немного свежим воздухом, то останавливался ненадолго у двери в бабушкину комнату. Случалось, он замечал, что у нее горел свет, и он слышал приглушенные рыдания. В такие минуты он отчаянно хотел распахнуть дверь, войти к ней и крепко-крепко обнять, так же, как она обнимала его тогда, после гибели родителей. Но он так и не мог решиться, потому как думал, что бабушке будет неловко, и она может подумать, будто он специально следит за ней, а ему не хотелось смущать и огорчать ее. Она не хотела бы (он знал и об этом) выглядеть слабой. Зато утром, когда она выходила к завтраку, он целовал ей руку, а после, обняв, клал голову на плечо и, прижимаясь щекой к мягкому шелковому платку, что она носила, тихо говорил: «Не грусти, прошу тебя, не надо!» В ответ она прижимала его к себе, говоря, что он дает ей силы жить дальше, потому что в нем она видит отражение его отца. И Миран был неимоверно горд собой. А потом, словно мало было им всего пережитого, они были вынуждены уехать из Мидьята в Карс. Оказалось, Шадоглу, как говорится, не сидели сложа руки и сумели выставить семью Асланбеев лжецами и бесчестными людьми. Сколько бы ни пытались они очернить, видите ли, Хазара Шадоглу, у них ничего не получилось и уже не получится. Насух Шадоглу без обиняков заявил бабушке, что ей лучше убраться из Мидьята, а иначе он не даст ей жизни. У бабушки же после потери дяди Али и дяди Ахмета не было сил бороться с Насухом, а кроме того, как Миран сейчас понимал, она беспокоилась за них, своих внуков. Поэтому-то однажды вечером она собрала их всех за столом и объявила, что они уезжают в Карс и отныне станут жить там. Во всяком случае до тех пор, пока не пройдет какое-то время, и она не придумает способ наказать наконец Шадоглу за все зло, что они им причинили. — Кто знает, может быть, так даже лучше, — вздохнула тетя Султан, — будем жить подальше от этого дома. То есть, я хочу сказать, смена обстановки нам всем пойдет на пользу, разве я не права, мама? — взглянула она на бабушку. — Думаю, в данном случае права, Султан, — отозвалась бабушка. — Значит, решено. В ближайшее время мы переедем. Отъезд был, мягко говоря, безрадостным. Хмурые Эсма с Фыратом помогали Махмуту и Ферхату переносить вещи в машины, Генюль крепко держала за руку испуганную Элиф, которая зябко ежилась и искала глазами бабушку. Лишь тетя Султан улыбалась, тихо повторяя, словно про себя, что наконец-то «этот склеп» останется в прошлом. Бабушка со слезами на глазах закрыла ворота, вздохнула и, оглядев всех остальных членов семейства, сказала, что отныне у них начинается новая жизнь.***
Как ни странно, но тетя действительно оказалась права. Переезд и впрямь всем пошел на пользу. Элиф, которая после трагедии замкнулась в себе, ни с кем не разговаривала, часто болела и временами плакала буквально целые дни напролет, будто ожила. Она вновь начала улыбаться, с радостью исследовала, под присмотром Мирана и Генюль, разумеется, новый дом, а когда пошла в школу, то быстро обзавелась новыми подружками, и девочки, с одобрения их родителей и бабушки, приходили к ней в гости. Правда, болезненность ее, к всеобщему огорчению, никуда не делась, она простужалась от любого сквозняка. Бабушка безумно волновалась за нее, но врачи наперебой убеждали ее, мол, все пройдет, как только девочка подрастет. Генюль тоже пришла в себя, она вдруг стала невозможной модницей: ездила с матерью по магазинам, покупала новые наряды и косметику, проводила перед зеркалом чуть ли не по два-три часа ежедневно. Если она замечала, что Миран украдкой наблюдает за ней, оборачивалась, пристально смотрела на него и загадочно улыбалась. — Ты чего? — случалось, спрашивал ее Миран. Генюль в ответ тяжело вздыхала и тихо отвечала: — Просто так… Тетя Султан сделалась вдруг еще более суетливой, шумной и многословной. Она твердила, что «этот дом порядком запылился, и потому нужно навести тут порядок». Бабушка милостиво разрешила ей «делать все, что душе угодно» в ее собственных комнатах и комнате Генюль. Но в остальном пусть уж поумерит свой пыл. — Благо, моя спальня в другом крыле, и я буду избавлена от ее… бурной деятельности! — сказала она Мирану. Генюль предложила Мирану помощь в обустройстве его спальни, но он лишь отмахнулся, сказав, что ему много не надо. И все же Генюль подарила ему новые занавески в тон обшивки мебели и две фарфоровые вазы, чтобы было чем украсить оконные проемы. Миран поблагодарил ее, признав при этом, что в комнате и впрямь стало гораздо уютнее. Генюль довольно улыбнулась, а затем быстро подошла к нему и невесомо чмокнула его в щеку, после чего покраснела, точно спелый помидор, и, окончательно смутившись, убежала. Миран же потом долго не мог понять, что вообще с ней такое творится… Разбирая старый-престарый шкаф (Миран намеревался его выкинуть и просто решил проверить, нет ли в ящиках какого мусора), в дальнем углу он нашел небольшой, потрепанный фотоальбом. Не в силах побороть искушение, Миран достал его, смахнул пыль и открыл. Альбом был заполнен наполовину, на некоторых страницах фотографии отсутствовали, то ли их убрали оттуда, то ли их там и вовсе никогда не было. Все же остальные страницы были заполнены фотографиями молодой бабушки. Миран, как завороженный, рассматривал уже несколько поблекшие от времени изображения красивой молодой женщины, стоящей во дворе их Мидьятского дома рядом с детской коляской, сидящей на диване в гостиной, обнимая при этом за плечи прижавшихся к ней с двух сторон улыбающихся до ушей мальчишек. Было несколько фото крупным планом: обычный ее строгий и сосредоточенный взгляд и задумчивая полуулыбка. На одной из фотографий бабушка была одета в длинное платье в пол, явно праздничное, для выхода, в фамильных драгоценностях, которые она на его памяти практически не носила, но Миран знал, где они хранятся — в резной шкатулке, в ее комнате в шкафу, — а рядом с ней, положив руку ей на плечо, стоял высокий мужчина в черном костюме. Миран долго рассматривал его, показавшееся ему несколько суровым и высокомерным, лицо, а от цепкого взгляда темных глаз почему-то сделалось немного не по себе. Больше фотографий деда в доме, кажется, не было, за исключением их с бабушкой свадебной фотографии. Она хранилась в семейном альбоме, который они с Генюль просто обожали рассматривать в детстве. Но та фотография была маленькой, помятой и полустертой от времени, так что толком рассмотреть лицо Нихата Асланбея не получалось. На последних страницах обнаружились фотографии малыша на игрушечной лошадке-качалке (Миран сразу же узнал в нем дядю Али), мальчика лет семи в новенькой школьной форме, сжимавшего в руках огромный леденец на палочке (вне всякого сомнения, это был отец Мирана) и подростка лет двенадцати, сидящего в плетеном кресле, закинув ногу на ногу (дядя Ахмет всегда любил сидеть именно в такой позе). — Где ты это нашел, Миран? — изумилась бабушка, когда он отдал ей альбом. — В старом шкафу у себя в спальне, — ответил он. — Этот шкаф скоро в пыль рассыплется, я решил его сменить, вот и… Слушай, а почему эти фотографии были здесь? Я никогда раньше их не видел. Она пожала плечами, продолжая рассматривать альбом: — Странно, — задумчиво проговорила она, — я и забыла об этом альбоме, хотя сама подарила его Нихату, когда мы только-только поженились. У него как раз был день рождения… Он еще сказал тогда, что ему редко дарили подарки, и он всегда будет его хранить. Говорил, хочет, чтобы там были только мои фотографии. Видимо… так он и хотел сделать, а потом забросил. Вот эта, — она показала на их с дедом совместный снимок, — была сделана через четыре года после свадьбы. На приеме у каких-то его друзей и деловых партнеров. Я там никого не знала, думала, будет мне неловко в обществе малознакомых людей, но он меня убеждал, что бояться нечего… А потом весь вечер ворчал, что тот прием — скука смертная. Через два дня мы с ним приехали сюда, дети еще совсем маленькие были, и им так нравилось бегать по комнатам, прятаться друг от друга… А еще через пару месяцев я узнала, что у меня будет еще один ребенок. Твой дядя Али. — Бабушка вздохнула, нежно провела пальцами по изображению отца и закрыла фотоальбом. — Спасибо, что нашел его, сынок! — Ты мне никогда раньше про все это не рассказывала. Про деда… и вообще. — Случай подходящий не представлялся, милый, а потом, знаешь ли, у нас с твоим дедом этакая идиллия длилась совсем недолго, потом… Словом, всякое было. И плохое, и хорошее… В общем, жизнь шла своим чередом, дни сменялись днями, и горе вновь стало понемногу притупляться. Миран мог бы сказать определенно, что и годы, проведенные в Карсе, были по-своему прекрасны. По крайней мере, они все вновь смогли выстоять и не сломаться от того удара, что обрушился на их семью. Ну, а вскоре детство закончилось, как говорится, окончательно и бесповоротно. Генюль уехала учиться в Европу, присылала оттуда восторженные послания, часто звонила матери и бабушке, взахлеб рассказывая о новых впечатлениях. Мирану она писала в основном по электронной почте и в своих письмах рассказывала о Лондоне, о новых подругах, присылала фотографии и всякий раз прибавляла, что безумно скучает. Фырат, окончив колледж, стал работать на семейном предприятии, занимался в основном финансовыми вопросами. Эсма так и светилась от гордости, а сам Фырат стал носить исключительно деловые костюмы с галстуками, и вообще выглядел теперь серьезным и респектабельным мужчиной. Даже и не верилось, что это тот самый, вечно растрепанный мальчишка. Эсма, помнится, по пять раз на дню начинала увещевать сына: «Фырат, милый, причешись!» А он лишь отмахивался: «Да ну, мам, мне некогда!» И действительно, где уж там было причесаться, когда они с Мираном целыми днями лазили по деревьям и крышам, дабы тайком пробраться в соседний двор, чтобы проверить, правда ли там живет затворником дряхлый старик, который некогда из ревности задушил свою жену. И при этом оба наперебой грозились поколотить Махмута, если он только вздумает донести бабушке о том, что они задумали. Старик Ибрагим, к слову сказать, действительно жил в соседнем доме затворником, ему было уже очень много лет, он передвигался, опираясь на длинную палку, и очень плохо видел. Правда, никаких жен он не душил, это уж местные кумушки выдумали и сами поверили в дурацкую сплетню. Просто он остался на этом свете совсем один: все его близкие давно умерли. Единственного сына убил его соперник, у которого он увел невесту, жена не перенесла горя и покончила с собой. Миран с Фыратом потом часто бегали к Ибрагиму Аге, чтобы проведать его и отнести сладких пирожков Эсмы. Он всякий раз благодарил их, просил Аллаха благословить добрые руки Эсмы ханым и посылал сердечный поклон почтенной Азизе ханым. Бабушка потом рассказала, что сын Ибрагима Аги когда-то был хорошим знакомым деда Мирана, а та ужасная трагедия разыгралась как раз в тот год, когда родился его отец. Когда же отец Мирана и его братья подросли, они тоже обожали навещать Ибрагима Агу, потому что он всегда угощал их фруктами и орехами. После отъезда в США Мирану еще больше стало казаться, что вся его прежняя жизнь осталась позади, и теперь ему надлежит навсегда распрощаться с прошлым и со своим детством, которое было омрачено потерей любимых родителей, но тем не менее, в нем были и радостные мгновения. Он бережно хранил их в памяти, а заодно каждый день напоминал себе, что вся его жизнь после возвращения должна быть подчинена одной цели: призвать к ответу того, кто разрушил его жизнь, лишил отца и матери, причинил тем самым ужасную боль его бабушке и заставил страдать всю семью. Жизнь вдали от дома, стоит сказать, также имела свои преимущества. Мирану нравилось чувствовать себя хозяином, когда он мог делать что угодно, не оглядываясь на домочадцев. Первый год, чего уж греха таить, он наслаждался свободой: ездил с новыми приятелями по ночным казино, ночи напролет веселился на вечеринках, которые устраивали его однокурсники, завел первый в жизни роман, правда, толку никакого не вышло, потому что спустя два месяца Роуз, его подружка, заявила, что он «слишком скучный», а к тому же «проявляет собственнические замашки». Мирану и впрямь не нравилось, что она, встречаясь с ним, позволяет себе обжиматься и целоваться с другими, а если бы ее обтягивающие платья с таким глубоким декольте, что проще было бы ходить вовсе в одном белье, увидела бабушка, ее наверняка хватил бы удар. Это не говоря уж про «открытые отношения безо всяких обязательств», которых всю жизнь придерживалась Роуз. Миран сильно подозревал, что оные «отношения» и особенно саму Роуз в его родном городе окрестили бы совсем другим словом. Тем самым, которое уличные мальчишки в свое время кричали несчастной Нилюфер, дочери доктора Шахина, который жил на соседней улице. Будучи незамужней, Нилюфер родила дочку, которую ее отец велел отдать в приют. Нилюфер тенью бродила по улицам Мидьята, закрывая лицо платком, а за ней всегда бежала стайка уличных мальчишек, которые кричали ей вслед обидные слова. Один раз Миран с Фыратом вышли поиграть на улицу, и Нилюфер как раз прошла мимо их дома. Миран толкнул приятеля в бок и громко произнес то самое слово, которое не раз слышал от уличных мальчишек. Фырат потом объяснил, что слово то неприличное, а означает оно «гулящую женщину». Бабушка, которая в тот момент как раз тоже вышла во двор, услышала, подозвала Мирана и поинтересовалась, откуда он понабрался таких гадостей. Затем она объяснила, что, во-первых, даже если несчастная Нилюфер и впрямь согрешила, то лишь Аллаху решать, как ее наказывать. А во-вторых, произносить подобные слова приличному и воспитанному человеку просто не пристало. И если она еще раз услышит от Мирана и Фырата нечто подобное, то заставит их мыть рот с мылом. Потом уж Миран понял, что в том обществе, в котором выросла и жила Роуз ее поведение в порядке вещей, и это он, с ее точки зрения, выглядел глупым и неотесанным мужланом. Очень скоро он привык к подобному, и даже завел интрижку с Дениз, которая также была довольно раскрепощенной современной женщиной, и ей нравились эти самые отношения «без обязательств». Она была нежной и ласковой, и Мирану было в общем-то хорошо с ней. Правда, сердце его, что называется, не отзывалось на безудержную страсть Дениз. Он был с ней, он испытывал определенное наслаждение, но и только. Того, о чем показывают в фильмах и пишут в книгах, когда «сердце трепещет и замирает от восторга», и когда «ты и твоя возлюбленная становитесь одним целым», — такого он не испытывал. Да и не знал, честно сказать, можно ли взаправду испытать подобное, или все это выдумки. Чем дальше, тем больше он склонялся к тому, что выдумки. Ну, или попросту не всем везет встретить на жизненном пути истинную любовь. Кроме того, он знал, что на эту самую любовь у него покуда и времени-то нет. Ведь прежде всего — его главная цель… Когда в один прекрасный день к нему в гости нагрянули Генюль и Элиф, Миран по-быстрому спровадил Дениз из своей квартиры и велел несколько дней не звонить и не приходить, чтобы сестры с ней не столкнулись. Иначе не одна, так другая доложила бы бабушке и пришлось выслушивать наставления, мол, нельзя терять голову, стоит вести себя подобающим его положению образом, и тому подобные вещи, которые он и сам прекрасно знал. Кроме того, перед бабушкой, так сказать, обнародовать подобные отношения ему все ж таки было немного совестно… Генюль, кстати сказать, все же заметила чулки Дениз, которая та то ли забыла, то ли специально оставила на кресле в гостиной. Генюль удивленно приподняла брови, после чего обиженно поджала губы и заявила, что Мирану следовало бы «хорошенько прибраться у себя в квартире». Элиф же, увлеченная переключением каналов нового телевизора, на это заметила лишь, что, «и так хорошо, пусть Генюль не придирается». Стоит сказать, что отношения с Дениз Мирану уже прискучили, да и вообще жизнь вдали от дома и родных тоже стала утомлять. Поэтому он несказанно обрадовался, когда бабушка позвонила ему и сказала, что, пожалуй, время пришло, и настала пора ему возвращаться. Миран обрадовался, мигом собрал вещи, а после позвонил Дениз и вызвал ее на серьезный разговор. Она, конечно, расстроилась, но сказала, что ждала подобной развязки. Вздохнув с облегчением, Миран пожелал ей счастья и ушел.***
Посмотрев еще раз на табло, Миран улыбнулся: наконец-то объявили посадку на самолет. Что ж, этот этап его жизни тоже остался в прошлом. Теперь начинается самое главное: ему предстоит наконец-то столкнуться лицом к лицу с самыми злейшими своими врагами. Правда, до поры до времени Шадоглу не будут ничего знать, они встретятся с человеком, который станет их добрым знакомым, и который поможет им удержать на плаву их фирму. А потом… потом их так называемая империя пойдет ко дну и исключительно его стараниями! Этот план придумал когда-то дядя Али, и он бы добился разорения этих негодяев, но трагедия, оборвавшая его жизнь, не дала плану осуществиться. Теперь же Миран непременно добьется своего. И это только начало, потому что потом он откроет им свое имя и спросит наконец за смерть своих отца и матери, а заодно и за свое раннее сиротство. Пусть Хазар не думает, что тот страшный грех, что он когда-то взял на свою душу, давно забыт, но это не так, и рано или поздно ему придется за него заплатить. И Миран лично позаботится об этом. Бабушка говорит, что сердце и душа ее не перестанут гореть и изнывать от боли, пока враг не понесет заслуженную кару. И Миран, как никто, понимает это, потому что и он сам не сможет спать спокойно, пока месть не свершится. Он достал телефон, отправил бабушке еще одно сообщение, что наконец-то вылетает, а после подхватил свою дорожную сумку, повесил ее на плечо и зашагал к выходу на посадку. Скоро он будет дома, и от этого у Мирана, впервые за долгое время сделалось радостно на душе. Дома ведь, как говорят, и стены помогают. Кто знает, может быть, после того, как Миран осуществит задуманное, и когда справедливость восторжествует, то и он, и все члены его семьи вновь обретут потерянное некогда счастье.