***
В чужую каморку Эстер даже не стучится — не привыкшая. Брезгливо она ступает по грязи и песку, аккуратно ставя ноги в серо-шёлковых туфлях. Сопровождающий уж тянется, чтоб открыть дверь, но леди одёргивает его. — Без Вас, князь. Без Вас. — Но это неслыханно! Миледи, Вам нельзя оставаться с гладиатором один на один! Это незаконно! — Я приказываю. Склонив голову, князь открывает перед ней дверь и отходит в сторону. Удовлетворённо леди глядит как сопровождающий повинуется её приказам — о, сладкое чувство! — Совсем уйдите. Я догоню. Сопровождающий больше не спорит. «Он устал, я устала». И она делает шажок в темноту. Морщит острый нос от резкого запаха пота, смешанного с медной кровью. — Пришла ты, цесаревенка? — доносится до неё хриплый голос, от которого всё замирает. — За лентой пришла своей? И встаёт во весь рост, горой возвышается над Эстер в тесном тёмном и пыльном пространстве так, что той приходится задирать узкое лицо. Её глаза уж привыкают ко тьме и видят, как чужие, другие почти светятся чёрным камнем. — Может быть, — уклончиво ответствует она, а сама рассматривает могучую грудь, столь же открытую, как и полчаса назад на арене — благо, глаза примерно на том же уровне. — А если я тебе её не отдам? — вдруг будто бы хитро выспрашивает гладиатор, имени которого Эстер даже не знает — если у него вообще есть имя. В леди вскипает гнев. Не за лентой пришла она в грязную каморку гладиатора. За новым чувством. За новым человеком. Но его дерзость… как он смеет? Гладиатор, очевидно, подмечает и это. Щурится, ухмыляется. — Не злись, герцогинюшка, не буйствуй. Удачу мне эта лента приносит, видимо. Эстер собирает всё своё самообладание в кулак с худыми пальцами. Улыбка оказывается на её лице столь же быстро, как этот гладиатор убивает своих противников. — С чего мне злиться, когда эта лента моей будет? Вместе с тобою, раб, раба сын? Притворно удивлённо, играючи глядит на неё непобедимый гладиатор. И что-то в Эстер пробуждается от одной только мысли, что она покупает его, владеет его жизнью, в то время как он может убить её чуть ли не одним пальцем. Что он не смеет её ослушаться. — А зачем тебе это, принцесска? К чему? — насмешливо осведомляется гладиатор, встряхивая промасленными чёрными волосами впотьмах. — А затем, что, может быть, жаль мне тебя, — непринуждённо вещает Эстер, шлифуя самодовольство снисходительностью. — Бьёшься, бьёшься — так и убьёшься однажды! И всё тут. А я тебя спасу. Куплю. Для того и рабы, чтоб на них лишние деньги менять… Довольно она наблюдает за искрой неистовой злобы, взметнувшейся в глубине агатовых глаз. Удовольствие выпивает до дна от сжавшихся крепких челюстей, таких же кулаков. И продолжает: — А послужишь мне хорошо, славно, как долг велит — свободным тебя сделаю. Такой от меня дар тебе будет, в честь одержанной победы с моей ленточкой, — леди Эстер молчит, а после добавляет: — В первую очередь звать ты меня должен «леди» или «миледи», а обращаться на «Вы». А то… Ох, я придумаю, что тогда! Эстер топает ножкой в прехорошенькой туфельке, а гладиатор делает к ней шаг, пригибаясь своим лицом к её. — Ты? Мне? — рычит он ей в лицо по-звериному. — Подачки и снисхождение твои мне не нужны, миледи. Простите, Ваши. Гладиатор вдруг хватает её узкие запястья, крепко сжимает их в своих мозолистых кулаках. Эстер бы вырваться, завопить — а она только вздрагивает от неожиданности, глядит почти заворожённо. Никто прежде не оспаривал её приказы, не противился ей, не стискивал её тоненькие запястья так, будто хотел их переломить пополам. — И свободы я сам добьюсь, миледи. С силой выворачивается Эстер из тяжёлых рук гладиатора, уводя его в сторону, и падает на пыльную кровать — очевидно, единственное мягкое место в этой комнате, что оказывается жёстче соломы. Она чувствует лишь, как растрепалась её причёска, как, кажется, от резких движений порвалось тонкое платье, оголив худые плечи. — Как же ты собираешься её добиться? — шипит горько и зло оскорблённая леди. — Тебя убьют! До свободы убьют! От меня откажешься — так я тебе устрою. Гладиатор резко хватает её за открытые плечи, больно сжимая их грубыми пальцами. — Ах, устроите! Ах, устроите, миледи! — раскатисто рычит он, явно еле сдерживая первобытную ярость. Ох, и гордый раб попался леди Эстер! Она прикусывает губу и оглядывается на собственные белые плечи, покрасневшие под руками гладиатора. А бёдра-то, бёдра её ещё белее… От внезапно накативших мыслей, Эстер сводит тощие коленки вместе и прикусывает губу до крови, уставившись на гладиатора, всё ещё нависающего над ней. Нехорошие мысли в не такой уж хорошенькой головке. «Он мой, мой, мой, я ведь что захочу могу приказать». Она вдруг расслабляется в чужих руках и улыбается — как не засмеяться? Гладиатор смотрит то недоумённо, то взгляд отводит. И будто бы всё понимает — взор его чёрный блуждает по-звериному, по-мужицки, падает на открытые плечи. Так ни князья, ни лорды не смотрят. Эстер едва сдерживает себя, чтобы не заскулить, чтобы не умолять его взять её прямо здесь и сейчас, как её даже самый страстный любовник бы не взял — и как ни один из её многочисленных любовников не брал никогда. А гладиатор точно всё понимает. Она теперь знает. В глазах читает, в уголках губ читает, в смеющейся над ней масляной черной пряди, на лоб его опустившейся, читает. Опускается перед леди Эстер на корточки, отпускает её плечики, нарочито поправляя на них испорченное безнадёжно платье. — Знаете что, миледи? Я Вам послужу, — вкрадчиво рокочет раб и смотрит на неё чёрным взглядом, аж мурашки бегут по белому тощему телу. — Что ни попросите — сделаю. Так попросите же. Эстер вздрагивает. Просить? Приказывать! Леди хмурится и вздёргивает острый подбородочек. — Я приказываю тебе, как своему… Она осекается — гладиатор встряхивает её и притягивает, ухватив её под коленки, к себе. — Просите! — рычит. — Просите меня, госпожа! Умоляйте! Леди Эстер прикрывает глаза. Губы сжимаются, жуются, кровоточат. — Я прошу тебя, рабский сын, ниже рабынь опускаюсь, — голос её понижается до мучительных всхлипов, словно бы от тихого плача, от стона мучений и наслаждений. — Ты знаешь, о чём я думаю, особый ты. Я молю тебя, рабский сын, ниже рабынь опускаюсь. Ты знаешь, чего я хочу — а я даже не знаю твоего имени, если есть оно у тебя. Первой моей просьбой тебе будет стать моим любовником, какого у меня не было. Довольный клёкот доносится из крепкого горла гладиатора, из глубины его широкой груди, поросшей грубым чёрным волосом. «Что же ты делаешь со мной, рабский сын? Почему я усмиряю гордыню и прошу тебя? Или похоть моя сильнее меня? Пусть сильнее, пусть». — Имени у меня нет, как назовут, такое и будет. Как ты хочешь меня назвать? Переходит снова гладиатор на «ты», а Эстер не замечает. Вновь глядит леди Эстер на крепкое тело и гордую стать, какой и у лордов, у королей нет, и восклицает: — Мегатронус, как звали великого основателя. Кивает бычьей головой гладиатор Мегатронус. — Это хорошее имя. Эстер медленно моргает. «А как он принял моё приказание, на страсти сделанное?» И ответом возвышается вдруг над съёжившейся леди, растерявшей последние гордость и стыд, из собственных ладоней просыпав бусинами в песок все слова, о ней другими сказанные, что хранила она горделиво и бережно. Смуглые руки прижимают Эстер к пыльной и грязной кровати, а такое же тёмное лицо всё ближе… Вот, сверкают глаза агатами, вновь пахнет потом и кровью, а нежную кожу на лице и шее колет жёсткая чёрная бородка. Это гладиатор не целует её — пробует на вкус, как дорогое вино, не понимая, отчего оно дорого. Юбки её тонкие уж задирает, по-животному, нечеловечески. Эстер кидается в секундную панику. Отчего сейчас, не потом? Что она говорила, чем дала понять, что именно сейчас желает отведать новых чувств? — Сейчас князь вернётся, — пытается властно взвизгнуть она. — Всё после, после! Но не слушает её уже гладиатор. Всё дальше устремляются его поцелуи, напоминающие примеривание хищного зверя к плоти оленёнка — где получше кусок оторвать? А юбки всё ещё задраны. Эстер ёрзает — вдруг кто зайдёт? Это её не беспокоило ранее а теперь… А теперь это её будоражит. Пусть, пусть заходят — и увидят самый лучший момент её жизни. Вдруг скулит она от неожиданности — гладиатор одним рывком подтягивает её за бёдра к себе, подминает под себя полностью. Эстер же освобождёнными тоненькими руками хватается за широкие плечи, как утопающий за корягу, цепляется за них острыми ноготками. Трудится гладиатор в темноте над хитрой набедренной повязкой — а Эстер уже кажется, что она бы скорее высвободила его из грубой ткани, чем он делает это теперь сам. Леди нетерпеливо ёрзает под мощным телом между наконец-то опустившимися по обе стороны от неё тёмными колоннами рук. Протяжный стон и скулёж вырываются из её узкой груди от того, как бесцеремонно входит в неё гладиатор, раб. Не князь, что всё крутится вокруг да около, не лорд, что не знает с чего начать, и даже не слуга, безмерно хвастающийся своими умениями. Леди Эстер не больно, но её бросает то в жар, то в холод, от резких ритмичных движений, её острый подбородочек трясётся от возбуждения, а от нового чувства хочется кричать. Эстер зажмуривается, слёзы текут по щекам. Чтоб не завопить, она кусает собственную руку, утыкаясь в крепкие плечи. Не леди, давно не леди чувствует его внутри себя, раба, взявшего её; раба, победившего её; раба, умоляемого ею — и такого не было никогда в жизни её, никогда такой не целовал её, никогда такого не просила она ни о чем. Более того, она никогда и никого ни о чем не просила. Теперь умоляет. Умоляет громко, протяжно, то словами, то всхлипыванием. Притирается тощими белыми бёдрами к твердым, шрамированным бокам гладиатора. И цепляется за его плечи, смуглые плечи, в белых шрамах плечи. А от нового чувства слёзы текут. Натруженные, мозолистые руки прижимают её, должно быть, тысячами атмосфер к проклятой и грязной как сама Эстер кровати, выдавливая жалкие солёные капли из глаз. Первый раб, что доводит дерзкую леди до слёз и экстаза одновременно. Первый раб, оказавшийся ей, будущей герцогине Кламатис, господином. Калейдоскопом перед глазами смешивается время с чёрными глазами — Эстер и не заметила бы, как раб Мегатронус отник от неё, если бы не его кровь под её острыми ногтями, если бы не прекращённое внезапно уже милое ей чувство сдавленности во всём её маленьком и теперь не таком уж белом теле. Эстер блаженно прикрывает глаза, не думая даже об испорченном платье и о том, как она будет объяснять всё это сопровождающему. Не нуждается это в объяснениях. Ноги леди Эстер ещё трясутся, а плосковатая грудь тяжело вздымается — даже не встать ей. А всё туда же, властью упивается: — И всё-таки ты мой теперь, — прерывисто, но властно выдыхает она в лицо своему новому рабу, что, даже не пытаясь отдышаться, всё также нависает над ней, пусть и не прижимая к постели больше, но глядя теперь на леди с таким интересом, с каким волки глядят на добычу. Медленно он вытягивает руку к своей новой госпоже, проводит по жидким волосам большим пальцем почти ласково, а Эстер глядит на него, дикого, во все глаза. Вдруг сдавливает он жёсткими пальцами нежный острый подбородочек и притягивает к себе ближе. — На бумаге, может быть, и Ваш, миледи. В Ваших наивных мыслях, может быть, и Ваш, миледи. Но, надеюсь, вы помните — за себя я сражаюсь. За себя сражаюсь, себе я сам господин, никто больше. Возмущённо глядит на дерзкого раба леди Эстер. — Ты сказал, что служить мне будешь, как ни прикажу. — Потому что я этого хочу. А впредь, — раб Мегатронус отпускает личико леди так, что та от неожиданности падает спиной и затылком обратно на постель, поднимая целый столп пыли. Ей бы закричать, возмутиться — но страшна ей дерзость раба, но нравится ей дерзость раба. — …знайте, что я Ваш, лишь если попросите меня… Вы будете просить? Так ли уж я Вам нужен? Эстер сдавленно кивает, а из мощного горла Мегатронуса вырывается почти мурчание, каким львы награждают подруг за добрую охоту. Тут он протягивает и кладёт ей в раскрытую ладонь что-то скомканное, странного цвета. — Вы, кажется, за лентой шли, миледи? Она ваша, — произносит насмешливо он. Эстер подносит к глазам «что-то» и видит ленту, всю облепленную запёкшейся кровью. Счастье приносит ленточка эта! Леди прижимает её к груди искренно, едва ли не целует, как поцеловала бы возможность повторить этот день. Эстер сдвигает тощие колени вместе и придумывает самое глупое оправдание в Галактике, которому не поверит даже её сопровождающий. Эстер чувствует, шестым чувством ощущает, что начинается нечто великое, почти историческое.***
И ныне командир Кламатис помнит каждое движение, сделанное и леди, и рабом, помнит каждое слово, сказанное в тот знойный и пыльный день. Иногда она глядит на своего господина и не верит, что тот сам называл когда-то госпожой и её — об этом помнят лишь она сама, её хозяин и серая атласная лента, чистой отданная гладиатору, окровавленной возвращённая леди.