bees to flies

      У него сухие и прохладные губы. Самую малость словно неживые и от этого так сильно подходящие их владельцу. Он замирает под прикосновением чужих губ к своим выжидающе, скрыто мобилизуясь всем телом, продолжая сохранять внешнюю расслабленность. Он лежит на кровати, закинув руки за голову, закрытые глаза теперь открыты, смотрят внимательно, глубоко. Из-за близости скорее всего не в фокусе, но взгляд читаемый, узнаваемый.       — Зачем ты это делаешь?       Голос — не много, не мало, в меру, как и всегда. Без излишних шипящих и порывистых, от которых обожгло бы дыханием нежную кожу губ. Без резкого стекла и дрожания громких. Ровно так, чтобы не коснуться даже выдохом. Ровно так, чтобы не оттолкнуть децибелами. И вопрос такой же. Весь он умеренный, такой как надо, не больше, не меньше.       Майки хмыкает и прижимается на мгновение еще плотнее к сухим и прохладным, впечатываясь весомее, подтверждая свое присутствие. Он же ничего никогда не боится. И сейчас тоже не боится, просто внутри меняется калейдоскоп: то жарко, то холодно, то тесно. Холод — от прямого вопроса, теснота под кожей — быть пойманным за руку, жар — от легкого, но отчетливого движения губ в ответ в момент отрыва. Сухой прохладный чмок. От этого хочется повизжать от души, потому что, сука, мило. Уже от этой малости Майки расцветает праздничным салютом, он отстраняется, развалившись на локтях, контакт глаза в глаза. Кен спокоен, наблюдает разрезом своих драконьих, волшебных глаз, не шевелится и эмоции не выражает.       Он всегда такой. Неважно, что будет за ситуация — всегда поддержит. Даже если друг тебя неуклюже целует в сжатые губы. Ладно, хуй с ним. Если надо — Кену никогда не жалко. Весь целиком и полностью мифический, нереальный, не отсюда. Манджиро улыбается и сыто светится.       — Мне хочется.       Дракен дает минимум эмоций на ответ. Короткое движение брови вверх, грузится.       — Ладно.       Кен тянется, хрустит суставами своих бесконечных рук и складывает уже давно не мальчишеские большие ладони на живот. У Сано голова кругом: подростковый период, недавний пубертат. Как итог: крышу сносит капитально. Он думает о том, что Кен похож на кота. На какого-нибудь мейнкуна: тоже здоровый, тоже монументальный, но все еще кот. Это попросту умиляет и совсем не должно возбуждать, а возбуждает сильно, в союзе с экологичным «ладно» выносит на раз-два. Он снова атакует Рюгуджи, на этот раз совсем не играя в гуков, идет в лобовую, мажет горячим открытым ртом по чужому.       — Майки. — снова в меру, устало-вопрошающе-предостерегающе.       Мол, что с тобой, Майки? Ладонь большая, сухая и теплая, теперь уже на шее, большой палец поселился на щеке. Останавливает Сано слишком нежно, лучше бы в лоб дал кулаком или леща отвесил, потому что его, бедолагу, даже от этого крутит, рот и без того зовущий, превращается в настоящего монстра. Хочется этот свой рот вывернуть наизнанку, пройтись им везде, где можно дотянуться, испачкать слюной и потрогать языком. Хочется делать страшные вещи, какие никогда еще не делал, но уверен на все сто процентов, что справится. Он знает и много раз видел, как это делается. Проблема только в Кене, что слишком «комфортная зона». Можно было бы не быть таким комфортным, можно было бы не пускать, не разрешать. От этого его принятия и безусловной поддержки иногда блевать охота: у Майки в животе и выше давно цветут цветы из нежности, целая оранжерея для любования, любов-а-ни-я, лианы пустили по всему телу и даже туда, где еще ни разу не были их корни.       — Успокойся.       В глазах напротив спокойствия меньше. В черноте скользит что-то незнакомое, новое, с легким привкусом отчаяния. Кен проводит большим шершавым пальцем по щеке, закрепляя сказанное действием, и отворачивается к окну с еле слышным вздохом.       Внутри астры. Белые и пушистые, стоят комом в горле — еще немного и начнет блевать цветами, этим абстрактным небом. Внутри же целый мир? Чуть ниже здоровые розовые кусты с раскинувшимися лапами темно-зеленых листьев и свечками ярко-розовых бутонов. Из грудной клетки льется неземной свет золотыми лучами, греет темно-зеленые листья, и пчелы, пчелы, пчелы. Жужжат, перебирают лапками теплые нежные лепестки, постоянное шевеление, гудение, движение. Духота стоит невероятная. Вьюнок цепляется за ребра, тянется к легким своими усами, стремится задушить в будущем, а пока — просто кудри из лиан, каскадом падающих вниз. А там внизу, в глубине его царства, в самом низу темнота и заросли, колючки и влага, толстые стебли и бесконечный рост. Хочется мудро закрыть все листьями, чтобы не мешало, не навевало вопросов. Хочется, да не можется. Рвется наружу вместе с кровью, гормонами и жесткими курчавыми волосами наряду с другими совсем уже недетскими проблемами.       От Кена пахнет всегда цветами, а если не цветами, то чем-то сладким. Насквозь пропитан массажным маслом и розовыми полотенцами. Несмотря на это — крепкий и однозначно мужчина. Уже в свои года — мужчина. По всем параметрам, не только физически. Майки знает, что и то самое мужское у него большое, как и весь Дракен. По-другому и быть не могло. Размышления эти без подоплеки, простое подростковое любопытство и наблюдение, вот они как раз мальчишеские, поэтому только мысли и опыт в банях, а не разговоры.       — Тебе нравятся девушки?       Сано греется на солнце, под легкими порывами ветра, что лохматит волнами волосы. Взгляд серьезный, никакого ехидства или беззаботной тупости. Все серьезно и очень важно. Дракен молчит не много, не мало. Как и нужно.       — Нет.       Внутри стремительно раскрывается еще одна глупая пушиста астра.       — Тебе нравятся парни?       — Нет.       Кен оборачивается, становится широко на своих длинных ногах, сунув руки глубоко в карманы штанов, голову немного наклонил, глаза щурятся от солнца. Понимает все и осознает, наблюдает, что будет дальше, инициативы не проявляет, что хорошо и плохо одновременно. Майки тяжело вздыхает.       — А я тебе нравлюсь?       Вот сейчас молчание повисает катастрофическое. Очевидное, понятное, безвыходное. От него щекочет внутри и немеют кончики пальцев. Сано кажется, что он задыхается от эйфории, он может быть и да, а может это ветер, что очередным порывом лезет в нос и забивает легкие. Рюгуджи опускает голову, Манджиро видит, как двигаются ресницы вслед за бегающими глазами. Дракену так тяжело дается ответ, что хочется его успокоить.        — Я не понимаю. — это Майки, разбивает тишину через несколько минут.       — Я тоже. — Кен поднимает наконец голову и взгляд открытый, честный, искренний. Пробивающий голову.       От этого ответа одна роза жухнет, но ничего страшного — взгляд спасает остальной сад. В нем отчаяние и непонятная мука, а еще нежности на два мировых бассейна, и этого в принципе достаточно. Сано спрыгивает с парапета и подходит к замершей рептилии. Солнце золотит тонкие нитки платиновых волос, их сдувает ветром, поэтому вокруг Дракена весь воздух словно искрится. От него пахнет остаточным сладким и его нагретой кожей — этот запах Сано узнает из тысячи. Щурится, как обычно, во всей позе читается какое-то смирение.       — Давай поцелуемся.       Рюгуджи даже моргает как-то особенно, особенно ахуевше. Даром, что морально готовился — все равно не помогло. По телу проходит эмоция: что-то между желанием уйти проветрить голову и накричать.       — Кенчик? — если битва уже проиграна, Майки не может себе отказать.       — В другой раз.       Манджиро кажется, что он даже не разочарован. Да и с чего ему разочароваться? Садам даже отказ вреда не нанесет, главное, что рядом и позволяет дальше.       Паутина черных вдов протянутая прочной леской свивается в канаты. Канаты платиновых кос, которые он перекинул к нему на берег. Если они смогли простить убийство Баджи, то разве могут ли сады стать той непреодолимой пропастью? Сады не смогут, ничего не сможет: у Кена там под кожей тоже тесно, тоже ярко. Это чувствуется на уровне теплового излучения. К Мицуе такого нет, хотя вместе через ад и лед долгие годы, через смерть и заключения. Ни к кому такого больше нет, хотя волшебный дракон со всеми добр. Наверное, его чудовище тише и приземлённее, ведь он такой зрелый и из борделя.       Заносит крепко через месяц от Кровавого Хэллоуина. Дракен удобно сидит на диване, зависнув в телек, глубоко ушел под лед своих мыслей. Денди без дела лежит в ладонях, пока пиксельного качка мочат ногами под глухие рыки. Когда рука касается острого подбородка, он послушно инертно поддается. Драконьи глаза еще в астрале, где-то в пограничном, Майки секунду сам влипает в эти глаза и ресницы, прежде чем совершить свой самый импульсивный выпад.       Губы сухие и теплые, и дыхание тоже теплое, ощущается сразу. Губы на вкус чуть сладкие, Майки трогает их своим ртом. Поцелуи — они почему-то всегда с закрытыми глазами, если от сердца, а еще поцелуи — это больно. Где-то внутри, как шипучка, с треском разрывается, колется, щемит. Когда целуешься, слышишь чужое дыхание, даже слышишь движение чужого языка. Сано это узнает, когда Кен разжимает челюсти. Если Майки дрючит от чрезмерного всего, он хмурится, вцепляется руками в выбритый затылок, то Дракен целуется тягуче, как фрутелла, так, что сводит скулы. Никуда не торопится, не медленно, не быстро, в меру, как надо. Как ему, Майки, надо.       Но его заносит же, верно? Заносит так, что он валится на своего дракона, забирается на него верхом, а ему это смиренно позволяют, как обычно остарегая от падения. Правда, потом отстраняются, дают благосклонно перевести дыхание и облизать зудящие губы. И первое, что он видит — глаза. С вопросом и усталостью.       — Почему?       Почему разрешил? Почему не дался? Дракен выдыхает и откидывается, выглядит в полном порядке, в отличие от срывающегося Сано. Он до сих пор крепко держал в ладонях горячую драконью голову, теперь они сползли на плечи.       — Потому что тебе это надо.       Ответ тяжелый для обработки, практически не подъемный. Искра в садах быстро гаснет, тает и оседает светлячками там, где корни и влага.       — А тебе не надо?       — Ты изменился после больницы и Баджи. Я тебя понимаю. — ответ такой, что в пору играть в шарады. Хотя интуитивно посыл считывается.       Теперь очередь Сано устало вздыхать, он отваливается на диван рядом и накрывает глаза предплечьем. Что-то не клеится, не вяжется. Простая неопытность или чувство долга?       — Что ты об этом думаешь? — вопросы у Манджиро в пору ответам Дракена — такие же шарадные.       Вопрос, как рыболовная снасть — что-то да выловится. А может и все сразу. Ставки бессмысленны, ситуация легко подойдет под шаблон: 1. И так все понятно — хули тут говорить. 2. Хули говорить, если нихера не понятно       — Что это сложно. — взгляд у Майки на такой ответ недобрый, Кен цыкает и закидывает руки за голову, продолжая. — Разве это не усложнит все?       Внутри жухнет еще одна роза, разве и так не все сложно что ли?       — В смысле, наш образ жизни не позволяет нам переживать друг за друга еще больше.       — Какая-то херня, а не ответ. Разве есть куда больше?       Разве, разве, разве. Глаза у Дракена налитые свинцом, переносить их проникающий взгляд сложно, понимать его смысл — еще труднее.       — Я думаю, есть. — задумчиво.       Ответ неудобный, он колется, как его не поверни — в голове все равно не укладывается, не вставляется никуда, как в тетрисе, чтобы уничтожить этот груз. Порождает новые вопросы, которые заданы не будут.       — Что еще? — жестко, угрожающе.       Мученический выдох рядом не предвещает ничего хорошего, он заставляет напрячься всем телом. Дракен отрывается от спинки и упирается локтями в колени, растирая глаза.       — Мне не интересен секс.       Настолько хуево, что может быть действительно похожим на правду. Бьет по башке и как будто оскорбляет. Он сам еще не думал настолько далеко, все его мысли были абстрактны, фантазии — размыты, без четкого представления кто и как, куда. Этого просто хочется, и этого желания пока было достаточно. Опять этот волшебный все продумал наперед. Становится смешно, хотя не до смеха. Майки сжимает зубы и убирает руку от лица, рожая невеселый хохоток.       — Со мной?       Дракен оборачивается резко, смотрит пронзительно и ошеломленно, даже будто зло.       — Вообще. — его корпус теперь в пол-оборота, кулак левой руки упирается в жесткую ладонь правой. — Я вообще просто не представляю, как это осуществить. Не технически… — он теряется, разводит руками. — Блять.       — У тебя не стоит? — супер, дальше — хуже.       — Стоит. — вот теперь точно злится, слышен даже скрежет зубов. — Я просто не могу это сделать с тобой. Не знаю, как. И не могу, чтобы ты это сделал со мной.       — А с девушкой представляешь? — голос загробный, лицо обмелело.       — Представляю, там все предельно ясно. Просто этого не хочу совсем.       — А со мной хочешь?       Молчание и взгляд, как тогда, на крыше: открытый, честный, искренний. Пробивающий голову. Наполненный непонятным страданием.       — Хочу. Больше, чем совсем никак.       — Понятно. — хотя на самом деле понятного мало. — Это все?       И снова этот взгляд. Как у грустной сторожевой собаки, или будто кто-то умирает. Разговор вроде идет, а ясности не приносит практически никакой. Да, есть откровение. Но под ним все равно скрывается еще что-то, что-то темное и что явно не понравится Майки.       — Это все. — и Дракен врет.       — Ну, — Сано встает, покачиваясь и невесело усмехаясь. — Нам же не обязательно решать все сейчас, верно? Тем более есть много способов, как можно это сделать по-другому. Без проникновения.       Теперь улыбка получается почти веселой, Манджиро щурит глаза и жмурится, чтобы они не выдали его с головой.       Внутри сады — неподъемным грузом. Оказывается, вот так цвести — безумно больно. Почему раньше чувствовать чувства не причиняло такой дискомфорт? В детстве все было понятно: брат хороший, любимый, сестра маленькая, любимая, мама и папа, которых нет, тоже любимые, дедушка, который всегда рядом, любимый вдвойне. Сейчас тоже есть любимые, но есть «НО». Это «но» стоит уродливым забором до неба, частоколом из кривых и острых балок, как гнилые зубы. И пахнет теперь это «люблю» по-другому. Страданием, болью, потом и немного спермой. Как будто с взрослением внутри что-то неизбежно ломается.       — Мне сказали, что ты пропустил удар, «чтобы наказать себя». — голос — не много, не мало, как обычно в меру.       Дракен стоит рядом, руки в карманах, голова четко смотрит вперед, непробиваемый. Мягкий снег опускается на платиновые волосы и замирает хлопьями. Наверное, когда они касаются бритой части, то ощущается, как поцелуй. Прохладный и мокрый. Даже снег целует, а он нет. Майки молчит, не шевелится, ткнулся носом в шарф, медитирует на снегопад.       — За что ты себя наказываешь? — поворот головы и раздражение.       Дракон, как и любое могучее существо, не любит, когда его игнорируют. За это можно и получить: не обязательно кулаками, можно получить хорошо знакомое, отвратительное смирение. Хруст снега, разворот и никаких платиновых кос в камере обзора.       — Майки! — серьезно зол.       От того хватает не по-детски, сжимает руку до боли, дергает так, что при желании можно потерять равновесие.       — Отъебись! — рев и толчок в грудь такой, что его дракон оставляет полосы от кед на заснеженной дорожке. — Что тебе от меня надо?       — Мне страшно. — звон в голосе — не в меру, заставляет остановиться, умерить пыл.       Поцелуй на дорожке окрашен отчаянием. Наверное, его поцелуи тоже такого цвета, только в другой плоскости. Дракен целуется с отдачей, тягуче, с зажмуренными глазами. Отдает себя, согнувшись над Сано, притянув большой ладонью за шею. Каким бы ни был этот поцелуй, от движения драконьего рта становится легче и хочется плакать. В нем много слюны, ее хочется глотать, выпить до дна, потому что она — как и чудовище, его целующее, волшебная. Обещает излечение.       — Это из-за меня? — шепот тоже не в меру, обжигает губы.       Это из-за всего. Тяжело, когда первые юношеские сады не находят удобрения там, где стволы и влага. Тяжело, когда первая любовь не любит слияние тел, чтобы липнуть кожей, чтобы было сладко до дрожащих ног и эйфории. Тяжело играть в школе в мафию и нести за это неигрушечные последствия.       — Нет, не из-за тебя.       Внутри астрами салютов расцветает необычайное тепло. Все искрится, переливается, разукрашено огнями. Настоящий китайский Новый год — огней внутри примерно столько же. Пылают, завернутые в красную бумагу, и это только усугубляющее обстоятельство. От прикосновений к голове хочется ныть, настолько приятно. Майки полулежит, полусидит — растекся бесформенной лужей по дивану, вместо подлокотников — драконовские колени. Они твердые на ощупь, немного волосатые и прохладные. Кен одним глазом здесь, другим — в телевизор. Ничего стоящего там не показывают, просто ящик на него оказывает гипнотическое действие. При этом всем достаточно собран: в зубах торчит резинка для волос, взгляд суровый, нахмуренный. С густыми волосами Манджиро хрен разберешься, а тут еще косы надо заплести — сам ведь вызвался. Волосы у него, как он сам: твердые, непослушные, рассыпаются, стоит только на секунду упустить из-под контроля упругий локон. Перебирать их пальцами приятно, зарываться в теплую густоту вообще отпад, там у самой кожи головы еще в дополнение колючий ежик, хотя куда еще больше волос. Заплетенные косы все равно долго не продержатся — одними резинками этот хаос не сдержать, им просто обоим в кайф.       — Закончил.       Сразу после Майки похож на эльфа, через тридцать минут — на чучело. Сано разморено угукает и поднимается выше, опираясь о чужие бедра, чтобы устроиться головой на чужой твердой груди. Кен уверен: сейчас тот отрубится и продрыхнет несколько часов. Вытягивает ноги вдоль чужого тела и готовится, в одной позе все равно будет тяжело.       Он не знает, что вместо привычных светлячков — китайские фонарики, а у Майки в голове калейдоскоп из воспоминаний и моментов, которые разжигают настоящий пожар. Одна небольшая свеча хранит в себе их первое осмысленное разглядывание друг друга. Тогда обошлось без прикосновений, только взгляд полный интереса, наполненный желанием познакомиться, изучить. Другой большой факел — первые прикосновения в душевой. Без секса и других подтекстов, просто рука на чужом естестве, которое начало моментально тяжелеть. Даже у Дракена тогда потяжелело, из-за чего долгое время являлось одним из самых ценных ощущений. Если закрыть глаза и сильно постараться, то можно даже сейчас ощутить эту тяжесть в ладони.       Конечная станция — напалм. Тогда у Сано сильно засвербило, они целовались минут тридцать. Сначала вполне себе целомудренно, простые чмоки, которые потом переросли в какое-то безумие. Походило на бой огня и воды: с ума сошедший от желания Манджиро и нежный, умеренный Кен, касающийся ртом его по телу, как касался бы руками — бережно и ласково, изучающе. Беспорядочное хватание и сжимание с укусами против безбрежной нежности дающего. Тогда под конец и у дракона дыхание сбилось, стало похожим на сановское, ведь он тоже не железный, тело реагирует. Закончилось все для Майки печально — наращивание оборотов жестко разбилось о реальность. Залихватское ерзанье на чужом паху с отчетливым возбуждением достаточно быстро пресекли. Пришлось в крайнем раздражении продолжать в одиночку в тесном туалете, пока Рюгуджи размеренно восстанавливал дыхание в перевороченной постели. Что Дракен не отсюда, тогда для Майки перестало быть сомнительным.       — Ты хочешь заняться сексом?       Дракен не то, чтобы да, просто в целом не против. Тем более, когда Майки трясет мелкой дрожью, что чуть ли зубы не стучат, а взглядом раскрасневшегося лица можно сжигать города. Широкие шорты не скрывают возбуждения, бездушная гравитация его наоборот подчеркивает тканью. Одной зрительной оценки достаточно, чтобы понять — от отказа проснется Фудзияма, и мало не покажется никому. Дракен улыбается и старается не смеяться.       — Хочу.       То, как Сано неуклюже подрывается, выглядит трогательно и заставляет все-таки тихо рассмеяться. У него на лице написан восторг и не верящее счастье. У Дракена щемит в груди от нежности, когда он кладет ладонь на шею и притягивает к себе для поцелуя. Он получается тоже нежный, но Майки очевидно уже не здесь, он сдавленно ноет в рот, тянется щенком, совершает много бесполезных движений. Уложить его на диван становится проблемой, от чего приходится применять захват.       — Боже, Майки. — Кен уже не пытается скрыть смех, пока вытягивается вместе с ним на узком диване.       У того, что с садами, глаза на мокром месте от возбуждения и экзальтации, он шарит руками по широкой спине, пытаясь отыскать край футболки, чтобы проникнуть под нее ладонями. Кена так не тащит, поэтому он и выглядит более уверенным: уверенно ведет поцелуй, который постоянно перебивается укусами и клацаньем зубов, уверенно оглаживает бок и подцепляет пальцами резинку шорт. Они же явно не нужны, верно? Дыхание спирает от неожиданности, когда одна ладонь пропадает со спины и внезапно оказывается в паху, где сжимает его мужское через ткань хлопчатых брюк. Взгляд глаза в глаза, у Манджиро даже в таком состоянии безмолвный вопрос и напряжение: боится, что слишком, боится, что остановят.       Ситуация экстремальная для обоих: у Сано вообще вылет на орбиту, у Дракена сердце колотится, как бешеное. Кен согласно закрывает глаза, улыбаясь, оставляя в покое раскрасневшиеся губы, чтобы спуститься дорожкой легких поцелуев на шею. Майки это любит, он уже выучил. И поэтому он стонет так вымученно, что Дракену даже становится жаль, что он не видит в этот момент его лицо. Чужая рука в паху делает дело, он чувствует, как тяжелеет, как острее становятся ощущения, а хлопковые брюки больше не кажутся такими удобными. Он выдыхает в чужое пылающее ухо и неуклюже стягивает с себя штаны. У Майки на это вместо глаз — две луны. Поплывшие, бездонные. И самое правильное в них смотреть, потому что от них выносит сильнее, чем от любых движений рук.       Между ними жарко и душно, совсем мало места. Манджиро умудряется стоять чуть ли не в полумостике, от чего просунутая рука неудобно изворачивается. Он на ощупь горячий, твердый и немного липкий от возбуждения, что тонкой ниткой сочится из него.       — Майки, — ноль реакции, только загнанное дыхание и мертвая хватка на спине. — Майки, ляг.       Захват уходит не сразу, с сомнением, зато когда его отпускают, становится легче двигаться. Руки, прогнанные со спины, быстро находят себя на чужом члене. Касание к нему выбивает дух у сразу двоих. Майки смотрит мазано, с собачьей преданностью, когда ощупывает его, катает в пальцах кожу. Дракена сводит, он жмурится, привыкает. От сановской руки горячо точечно, совсем не так, когда это делаешь сам. От этого разноса с привычными ощущениями остро до дерганья.       Он втягивается быстро, хотя дышать труднее и сосредоточиться становится все сложнее. Зачем он смотрит в лицо Манджиро, когда облизывает свою ладонь, он не знает. Потому что после этого Сано стонет совсем разрушено и запрокидывает голову, пряча бордовое лицо. Мокрая ладонь скользит лучше, выбивает задушенные звуки из Майки, уткнувшегося в диванные подушки, у него стиснуты зубы, и Дракен чувствует, как у него мелко трясутся бедра. Ему самому на самом деле сложно: хрен пойми, что именно там вытворяет свой рукой Манджиро, ничего не разглядеть, но каждое движение — словно током по голым нервам.       Стоять сложно, его целиком дергает от каждого движения, это как-то слишком, совсем не так, когда трогаешь себя сам. Слишком и в то же время приятно до потери связи с реальностью, заставляет жмуриться, потому что глаза в расфокусе. Оргазм приходит волнами: то совсем немного, чтоб взорваться, то непонятно что. Он все еще пытается посмотреть вниз, туда, где две руки и чавканье. Где горячо и запах. Ему мешает футболка, с ней бороться совсем нет никакой возможности: либо упасть, либо отпустить Сано. Когда он поднимает голову, то видит Майки. Зрелище не для слабонервных: тот в полускручивании, смотрит на него в полнейшем беспорядке. Рот открыт, вцепился в опорную руку ногтями, хватает воздух коротко, неглубоко.       — Я сейчас кончу. — сказать не получилось, получилось простонать.       Через секунду его догоняет молодость, его выворачивает дугой, в пальцах становится слишком горячо и вязко, он пульсирует и дергается. Шумный, Манджиро такой шумный. Кричит сквозь сцепленные зубы, услышал бы Дракен в других обстоятельствах — испугался бы. Сейчас тоже пугается, потому что рука на его мужском сжимается мертвой хваткой, и это непонятно: приятно или больно.       Самое хуевое, что она останавливается, оставляя Кена на самой грани подкатившего оргазма. У него тоже молодость, для первого опыта хватает с головой.       — Черт, Майки!       Он хрипит и даже бесится, когда перехватывает испачканной рукой чужой стальной кулак и сам двигает им, доводя до точки. Из него льется. Долго. И трясет его тоже долго, до онемевших губ. Когда наконец отпускает, он даже думает, что больше никогда в жизни на это не подпишется.       — Пиздец.       То, что у него адски затекло все тело, он понимает, только с трудом отвалившись на спинку дивана, отпихнув по пути чужую ногу. Правой руке совсем пиздец, отдает аж в плечо от неудобной позы. Правда дышится легко, совершенно как-то по-другому, в голове приятный звон, сейчас бы полежать…       В лицо что-то впечатывается, перебирает короткими пальцами, царапает щеку. Дракен перехватывает чужую жилистую щиколотку, пачкая ее их спермой, и рывком тянет к себе смеющегося обладателя ноги. Майки не сопротивляется, тянется по дивану раскинутой звездой.       — У тебя ноги воняют. — загробно.       — Спасибо. — совсем не по теме, но Дракен понимает. — Было здорово, да?       — Да.       Кен улыбается Майки, который сейчас действительно похож на чучело, и размазывает по волосатой лодыжке коктейль из двух С, пока он не превращается в омерзительные катышки. Манджиро смотрит на это в целом равнодушно, у него по мозгам долбит бесконечное счастье. Он выглядит таким расслабленным и счастливым, что у его дракона сжимается сердце. Вот бы так было всегда. Вот бы это было по-настоящему. Ему страшно хочется его уберечь, хочется донести мысль, которая крутится в голове нон-стопом последние месяцы. Мысль, нашедшая себя в чужом «чтобы себя наказать». Поддавшись этой слабости, он выдает с головой настоящую причину, что он об этом думает:       — Давай закончим.       — О чем ты? — Майки напрягается стремительно, и это проблема. Проблема, что Майки не тупой.       — О Тосве. Давай закончим с Тосвой.       Счастье крошится на глазах. Оно трескается и разлетается осколками бутылки, брошенной в бетонную стену. Момент растворяется в арктическом льду, пропасть ширится чернотой, как голодная пасть.       Могильная, трупная, способная поглотить все сады на Земле. Вместо садов поселяется Импульс.