Зима тысяча восемьсот двадцать пятого

— Пять минут до полуночи… Сколько же можно там торчать! — нервно подумал про себя Алексей Степанович и тут же осекся. Не замечал он раньше за собой привычек сварливой женушки. Как бы не хотелось ему воспринимать отношения с Чацким как интрижку, чем дальше они шли рука об руку по жизни, тем тяжелее это давалось. Хотелось верить, что его воспринимают не как сиюминутное развлечение или развратную прихоть. Несмотря на долгие томные ночи, проведенные вместе, его все преследовало ощущение неправильности и нереальности происходящего. Словно не было этих ночей, признаний в любви и долгих разговоров, с детальным разглядыванием душ, где они перестали быть друг для друга лишь вздорным крикуном и вечным слугой. Алексей, идя на поводу у именно этого ощущения неправильности, связанный по рукам и ногам каким-то иррациональным стыдом, не делал того, что Саша мог потенциально расценить как предъявление прав на него. Не допытывался в подробностях обо всех деталях Сашиных раутов, а лишь робко, стараясь запрятать глаза куда то в пол, спрашивал скоро ли тот вернется домой. Вот и теперь, меряя шагами комнату, он с нетерпением ждал возвращения Александра Андреевича. Погруженный в раздумья, Алексей сам не заметил, что уже несколько минут стоял перед окном и смотрел на начинающеюся декабрьскую метель: на улице было уже темно, падал частый мокрый снег и где-то в этом месиве были фонари. К радости Лёши этот статичный пейзаж был разбавлен коляской, въехавшей на двор богато обставленного Сашиного дома, это заставило его мгновенно отлипнуть от окна и быстрым шагом пойти вниз, к главному входу. — вот, принимайте ваше благородие — с этими словами извозчик несильно подтолкнул изрядно пахнущего алкоголем Александра к «секретарю». Щеки его рдели, по всей видимости, от количества выпитого игристого, а глаза, голубые и глубокие, смотрели весело и мутно. Поблагодарив извозчика и расплатившись с ним, Алексей завел Чацкого в дом. — Лешенька, любовь моя — громко проговорил Чацкий не отходя от передней, за что получил ладонь Алексея Степановича у себя на рту и недовольный взгляд коричневых глаз. Любовь любовью, но у стен есть уши, а у людей рты, вдруг из прислуги кто услышит, а лишние слухи им не к чему. Поняв, что Чацкий от него сегодня просто так не отстанет, Молчалин решил хотя бы довести его до спальни. — а я то думал, что вы на собраниях занимаетесь чем-то полезным, а не жертвоприношениями Бахусу* — недовольно заметил Алексей. — одно другому не мешает, Лёш. Упреки Алексея действительно были не к месту, он редко видел любимого приезжавшим от кого ни будь в таком состоянии. Из рассказов Саши тот знал, чем занимались в обществе, что или кого обсуждали. Знал и боялся. Знал, что Александр пламенная личность, готовая сгинуть в пучине сибирских руд за свои убеждения и боялся, потому что понимал, что так скорее всего и будет. Он хотел лучшего для Саши, вот только понятие лучшего было у них разное. Несмотря на это он любил именно такого Александра — яростного, увлеченного, спорящего с кем-то до хрипоты. Поднимать напившегося Чацкого по лестнице на второй этаж было тяжко, особенно когда он самым наглым образом попытался продолжить то, что начал в передней. Упав на ступеньки, он не только не воспользовался рукой Лёши что бы встать, но и утянул его за собой, аккурат устроив на четвереньках между своих ног с опорой руками на ступеньку, к которой сам был привален спиной. Молчалин не успел и опомнится, как был втянут в долгий глубокий поцелуй. Рад бы был он сказать в этот момент, что хотелось оттолкнуть Александра Андреевича, да соврал бы. Податливое тело зашлось приятной истомой явно прося о ласке, места, которых касался Александр, словно горели. Лишь на короткий момент он задумался как все это началось… Вспомнил, как просил забрать себя из дома Павла Афанасьевича и поехать с Чацким из Москвы, а тот, увидев синяки на теле, не утерпел и согласился. Пожалел. Позже, в долгих беседах, показавших им кто есть кто на самом деле, он узнал и о работе простого секретаря в доме Фамусова и о том, как он любил свою душеньку отводить. Битьем…. Леша то даже не сопротивлялся особо, лишь слезы ронял да всхлипывал тихонько, ощущая свою беспомощность рядом с этим человеком. А потом милости получал разные и все успокаивал себя, что тепленькое место в Москве, пусть и такое, лучше каморки в Твери. А меж тем от резких движений и звуков громких трепыхаться стал. Последнее на что рассчитывал Алексей — это то, что Саша окажется таким же. Любовь свою и тягу к мужчинам Лёша считал болезнью и стыдится восторженных взглядов на некоторых представителей своего пола. Александр был для него недостижимым идеалом — смелый, непокорный и одновременно с этим чуткий и сострадающий. Алексею хотелось быть таким же, но вспоминая унижения, которым он подвергся за всю жизнь, он искал в себе душевные силы и… не находил… Пресмыкаться было удобно, практично и, самое главное, — безопасно… Голода и холода не будет больше, а остальное… остальное можно и перетерпеть. Хотя перед Сашей лебезить не хотелось, сердцем Алексей чувствовал, что тот его не обидит, не накажет за отношение к себе как к равному и не унизит. Так и попривык помаленьку, стал смелеть и, через время, все напускное в нем прошло рядом с Александром. Остался Молчалин работать в доме у Александра и через время стал замечать странные жесты с его стороны — то за руку возьмет, то по спине нежно погладит, то, прости господи, руку на талию положит словно девице. А Лёша так и млел от этого и хотелось еще, еще… Каждый раз он невольно блаженно прикрывал глаза, а после стыдился и надеялся, что Александр не заметил изменений в его лице. Еще через полгода он получил то, чего ждал с тайной робостью в сердце и ощущал всю невозможность этого события — признание в любви. В реальность его вернуло ощущение пустоты на собственных губах — Чацкий отстранился и пристально смотрел на него. — Леш, если ты правда не хочешь, я неволить не буду, только скажи. Настала очередь Молчалина проявлять свою благосклонность. Аккуратно, словно целуя фарфоровую статую, он потянулся к губам и, приложившись, попытался раскрыть их языком. Саша поддался и тут же подумал, что пахнет от него табаком, хорошим и дорогим, таким, которого Алексей не мог позволить себе на скромное жалование секретаря, но мог Чацкий, а ему для своего мужчины ничего жалко не было. Когда обоим стало не хватать воздуха Молчалин отодвинулся и томно посмотрел на мужчину. — Я люблю тебя, Алексей — после этих слов Чацкий взял Лешу за руку и повел в спальню. Комната встретила любовников приветливым теплом от горящего камина. Сидящий на мягких перинах Алексей снова робел, пока Чацкий небрежно стаскивал с него одежду. Не зная куда деть свои руки, Леша скользнул кистью вверх по внутренней части бедра, и она немного огладила член через штаны, вызвав судорожный вздох со стороны Александра Андреевича. Постепенно на кресло недалеко от кровати опустились сюртук, жилет, рубашка, брюки и белье, пока наконец Алексей не был полностью наг. Даже сейчас, без пяти минут слившись с Чацким он все пытался прикрыться одеялом, в то время как Александр старался избавится от очевидно лишнего сейчас платья. Одежда была стянута без церемоний, всего парой рывков. Забравшись на постель к любовнику, Чацкий подполз вплотную, но никаких действий от него не последовало. «Хочет от меня взаимности» — тут же смекнул Алексей и вжался влажно, требовательно и, к своему стыду, неумело. Саша был для него первым и единственным, и потому Алексею иногда было неловко за собственную неопытность. «Он то наверняка много с кем был, с кем-то лучше меня…» — думал про себя Молчалин и жалел, что не способен доставить любимому мужчине то удовольствие, которое хотел бы. Они целовались неспешно, наслаждаясь каждым мгновением, разделённым на двоих. Поняв, что нет смысла тянуть, Александр откинул одеяло и уверенно, но осторожно, огладил впалый живот, перейдя сначала к уже вставшему члену, а потом к ногам, подав знак раздвинуть их. Алексей задрожал коленями и Саша, поняв причину, поцеловал их, успокаивая. — ты мой хороший. — сказал Чацкий утешительно — Самый лучший. Я обещаю, что сделаю только приятно, у меня ни одной дурной мысли в голове. — речь Александра была прервана Алексеем Степановичем, передавшим бутылек с маслом и видимо все же решившимся на начало. Расценив это как знак дозволения, Саша смазал указательный палец в масле и, дождавшись кивка, вставил его. Первый палец не причинил Леше дискомфорт, а Чацкий не торопил. Желая как-то раскрепостить все еще смущавшегося Алексея, Александр стал ласкать его спереди, и реакция не заставила себя долго ждать: он неосознанно выгибался на встречу и тяжело, гулко дышал. — Ах, боже, Саша, пожалуйста, сделай еще хоть что-то… так хорошо… — сказал он умоляюще и тут же замолчал, потупив взгляд. Алексея все еще грызло чувство стыда и абсолютной открытости перед любовником. Снова расслабившийся со временем и погруженный в пучину собственных наслаждений, Алексей даже не заметил, как к первому пальцу прибавился сначала еще один, а потом и второй, и вот его нутро Чацкий осваивал почти всей рукой под громкие вдохи и выдохи. Поняв, что Алексей уже готов, Александр вынул пальцы и нашел головкой члена судорожно сжимающуюся, пустую дырку. Крупная и горячая она раздвинула ее стенки, и Алексей с трудом подавил всхлип. Несмотря на продолжительную растяжку, он все же почувствовал неприятное ощущение при проникновении, на что Александр сразу же вернул руку на его член, лаская и пытаясь отвлечь от ощущений в заднем проходе. Подождав некоторое время и позволяя привыкнуть, Саша сделал первый толчок, удачно попадая по простате. Алексея словно холодной водой окатило — боль прошла, как и не бывало — теперь он ощущал лишь тягучее удовольствие от плавных и размеренных толчков, последовавших за первым. Стало настолько хорошо, что он, почти забыв о смущении и стыде, перестав казаться себе дамой из дома для утех, стал негромко постанывать. Чацкий, не теряя время зря, увеличил темп руки, двигая ей согласно с движениями бедер. Стимуляция с двух сторон доводила Молчалина до пика, но недостаточно быстрый ритм все не давал ему необходимой и такой желанной разрядки. — Сашааа, прошу, быстрее, быстрее, пожалуйста, еще чуть-чуть и я — но оргазменные судороги не дали ему договорить. Сперва он даже не совсем понял, что произошло, пока не разглядел белесые капли у себя на животе и на руке Чацкого. Толкнувшись еще несколько раз Александр последовал за ним, излившись внутрь. Запыхавшийся и удовлетворенный он упал на простынь рядом Алексеем, обняв его. — ты как? — спросил он с легким беспокойством в голосе, гладя рукой розовеющую щечку Молчалина. — я в порядке, спасибо тебе за все. И Лёша улыбается. Улыбается как-то грустно, неправильно кривя губы, отводя мокрый взгляд в сторону. Чацкий и рад бы спросить, но, все же поймав Лешин взгляд, понимает — не время сейчас. «Утро вечера мудренее» — последнее, о чем думает измотанный Александр проваливаясь в сон. Не мог Молчалин, еще долго впотьмах меривший глазами высокий потолок с лепниной похвастаться, такой радостью. Бессонница стала привычной спутницей Алексея в ночах, хотя иногда Чацкий и мог прогнать ее лишь покрепче обняв секретаря, но чаще в таких ситуациях Молчалина спасали пилюли, рекомендованные каким-то немцем, приведенным к нему Александром Андреевичем. Так было и теперь. Подойдя к тумбочке с лекарством, взгляд Леши вперился в зеркало, стоящее подле. «Подстилка. Поиграет и бросит» — прозвучала в голове Молчалина и эхом стала расходится навязчивая мысль. «Думаешь Сашенька в какой-то момент не захочет остепениться? Завести семью, детей? Сдался ему такой выродок». Почуяв острую нехватку воздуха Алексей поспешил к окошку, чтобы открыть его. Холодный воздух проникает в легкие быстро, а ощущение такое, словно бы не доходит до груди, теряясь где-то раньше. Голос усиливается. А на улице уже успел разойтись нешуточный буран, с бьющим ветром во все, что он встречал. На улице холодно. Зима одно тысяча восемьсот двадцать пятого выдалась тяжёлой…