Секретный ингредиент

Она была необычная, сильная. Не той силой, которая была при дворе, потому что назвать придворных дам слабыми Фабьен точно не мог. Но их сила была сокрушительной, направленной лишь на то, чтобы подвинуть соперниц и возвыситься самим, даже если для этого надо было подсыпать яд или всадить кинжал в спину. Клодин была сильна тем, что никого не стремилась убрать со своего пути… Поначалу Маршаль обратил на эту девицу внимания не больше, чем на любую другую на ее месте: помощница лекаря, приглашенного королем, должна быть вне подозрений, но поскольку Клодин была дочерью врача, мэтра Массона, проверять ее связи не было смысла – ну что она может, кроме того, что ей велит отец? А может, дело было еще и в том, что Фабьен был занят расследованием гибели семьи королевской крестницы. Обнаруженная едва живая Шарлотт де Партенэ стала огромной удачей и… ужасной трагедией для Маршаля. К дьяволу ее родителей, к чертям всех слуг, которые ехали с ними! Но крестница Людовика должна была жить! И Фабьену казалось, что судьба помогает в этом: помогает королю обрести свою родственницу, показать всему двору безопасность дорог в Версаль, а самому начальнику королевской охраны помогает вести расследование, ведь так он мог бы узнать хоть что-то о заговорщиках… Но девочка умерла, так ничего и не раскрыв Маршалю, если она вообще что-то видела. И это была какая-то странная и страшная насмешка судьбы: вывести его к той, которая была нужна Людовику более всех, которая могла рассказать что-то… И остаться ни с чем! Вынужденный сообщать королю новость о том, что его крестница выжила, чтобы вновь умереть – уже по-настоящему – Фабьен чувствовал себя мерзко, он никак не мог отделаться от мысли, что именно он виноват в этой смерти. Разум, конечно, приводил тысячу доводов против этого, но ощущение, что было что-то еще… Это что-то еще никак не могло сформироваться до того дня, когда Маршаль не притащил раненного преступника в дом лекаря. Сам мэтр Массон даже не двинулся с места, даже услышав приказ спасти жизнь, в то время как его дочь, хоть и признала задачу невозможной, все же взялась за ее исполнение. Наверное, где-то внутри, неосознанно, Фабьен все-таки задался вопросом: а что было бы с крестницей Людовика, если бы ее лечила эта девушка? Но тогда начальник охраны не стал об этом думать подробно, может быть еще и потому, что, как и все, полагал абсурдным доверять мужское занятие женщине. Так что про мадмуазель Массон он попросту забыл до того момента, пока не узнал о смерти королевского лекаря, место которого заняла его дочь. Привычный к интригам и тому, как быстро убирают соперников при дворе, начальник охраны взялся проверить обстоятельства смерти врача. Негласно, разумеется, потому что ему подобного приказа не давали, но считая это своим долгом: женщина, которая отныне была так близко к королю, должна быть безупречна – необходимо быть уверенным, что если она открывает Людовику кровь, то закроет ее точно и вовремя, а если дает что-то выпить, то это безусловно поможет, а не убьет. Фабьен проверял Клодин, пожалуй, более тщательно, чем мадам де Лоррен (что зря, как показала жизнь). Однако все, что удалось обнаружить, это уникальную преданность мадмуазель Массон делу. Она даже решилась на вскрытие собственного отца, желая точно знать, что с ним сделали. Маршаль все больше видел в ней необычную личность. И все чаще думал о том, что сложись все иначе, Клодин могла бы спасти девочку, а он, в собственной привычке доверять себе, в собственной слепоте видя лишь женские интриги за место близ короля – он проиграл тот бой, который мог выиграть. И едва не проиграл еще один, когда так глупо доверился другой женщине… Фабьен не мог бы сказать, руководствовался ли он разумом или его вело страстное желание жить, когда он явился в домик Клодин. Но в тот раз он принял единственно верное решение, явившись к той, которая могла его спасти. А еще он теперь наблюдал за ней изнутри. Хотя вернее было бы сказать, чувствовал, потому что на этот раз он оказался слепцом. Вынужденный сидеть с повязками на глазах, Маршаль прислушивался ко всему, что делала девушка, достраивал и угадывал то, что не мог видеть. И еще… боролся сам с собой. После того урока, который ему преподала соблазнительная интриганка с сомнительным происхождением, Фабьен не готов был верить никому, даже тому, кого проверял до того лично. Но одновременно у него не было выбора – это был его единственный шанс выжить и остаться со зрением, а без своих глаз он был бесполезен на королевской службе. Потому начальник королевской охраны скрипел зубами, поминутно напоминал себе, что хуже для него просто не может быть (подумаешь, умрет – это лучше, чем слепота и позор!), и продолжал терпеть то, что делала Клодин. А еще он с ней говорил. Поначалу это звучало как подозрение, да, пожалуй, им оно и было, поскольку Маршаль просил объяснять, что девушка делает и зачем. Наверное, это было во многом бесполезно: ну что он может знать о свойствах той или иной настойки? Скажет она, что это для снижения боли, а он и возразить не может. И даже если усомнится… Да он ведь попросту и не разбирается в тех флаконах и порошках, которые стоят у нее на полках! Так что разговор был затеян исключительно для собственного успокоения и нежелания молчать. А вот обернулся он интересом… Клодин очень много знала. Фабьен был уверен, что ремесло лекаря довольно простое: они или пускают кровь, если считают ее зараженной, или делают клизму, если хотят очистить желудок от попавшей в него отравы, или зашивают рану, или отрубают конечность, если зашить нельзя, а заражение может пойти. Что еще? Ну роды порой принимают, да и то с этим вполне справляются повитухи, ребенок сам вылезает из утробы, всех забот – только вовремя пеленки подносить. Нет, конечно же, были свои знания, ведь надо же хотя бы отличать лихорадку от отравления, чтобы выбирать, кровь пустить или клизму ставить. Однако Маршаль был уверен, что эти знания не настолько и сложны. Разговоры с Клодин – а они продолжались регулярно все время, которое он находился у нее – изменили представление Фабьена. Может быть, конечно, не обо всех врачах, но та, что была рядом с ним, определенно обладала необыкновенными знаниями. И вместе с ними было и другое – ее интересы относились как раз к этим знаниям, а не к «наукам» соблазнения и прочим глупостям, которые женщины любили называть наукой. Маршаль не знал, отчего девушка делится с ним тем, что знает. Но ему хотелось думать, что теперь она это делает не потому, что ожидает его подозрений, а просто потому, что ей приятно говорить с ним. Во всяком случае рассказывала она ему уже не только о свойствах растений, настоев и порошков, но и о теле человека. Началось все с того, что Фабьен мельком заметил, что при дворе более чем яд, пожалуй, популярны лишь средства для возбуждения. В ответ Клодин совершенно серьезно отозвалась, что подобные вещества излишни, самой человеческой плотью заложена возможность сношаться с кем угодно из себе подобных, уж скорее людям следовало бы обратить внимание на свой разум, который отличается тем, что может сдерживать желания плоти, а подобные вещества плохо влияют именно на мозг. Фабьен чуть хмыкнул. Он почувствовал некоторое облегчение – девушка, сама того не зная, оправдала его глупость в поведении с мадам де Лоррен, пусть этим оправданием и была обычная плотская страсть. Но одновременно Клодин и ударила по больному: Маршаль всегда полагал, что контролирует все и не подвержен вспышкам желаний, что он-то действует так, как подсказывает разум, а не плоть… Поначалу он даже хотел возмутиться: что может знать об отношениях между мужчиной и женщиной девица, которая обо всем знает лишь из книг и рассказов пациентов? Однако немедленно возразил сам себе: а что может знать глупец, польстившийся на возможность добавить разнообразия в соитие, забывая о том, что во флаконе может быть любой яд, доверившийся женщине, о которой толком ничего не знал – и неважно, что там у нее с документами, среди придворных было предостаточно высокородных мерзавцев? Он, конечно, не удержался и попробовал пошутить, мол, неужели даже такой мужчина, как его высочество может совокупляться с женщиной. На это Клодин лишь фыркнула, напомнив, что ее высочество родила отнюдь не от святого духа, а недовольство шевалье де Лоррена говорит в пользу версии, что дорога к спальне супруги принцу хорошо известна. Так и повелось, что после девушка делилась с Фабьеном тем, что узнала о человеческом теле, о работе его органов, честно при этом признаваясь в том, чего она не знала. Эта ее открытость была второй чертой, которая подкупала. Клодин не пыталась состроить облик загадочной женщины, не пыталась казаться глупой или всезнающей – и это было во многом непривычно для того, кто постоянно сталкивался с обманом, двойной игрой и желанием что-то скрыть. - Ты могла бы ее спасти, - как-то однажды не удержался Маршаль. - Ее? Пришлось пересказывать историю с крестницей короля. Говорить было не очень легко, Фабьену было неприятно вновь вспоминать свой настолько глубокий провал. Но… чем больше он рассказывал, тем больше хотелось говорить. Может быть, потому что она просто слушала, ничем не прерывая его, не осуждая, разве что порой уточняя то, что ей не было понятно. - Никто из нас не знает, на что он способен, - наконец тихо отозвалась Клодин. – Я думала, что неспособна бросить отца… - Бросить? - Он умирал, - пояснила девушка. – Я не знаю, могла ли его спасти или нет, но он умирал у меня на руках, когда пришел месье де Бонтан. Он… - Потребовал идти к королю, - угадал Фабьен. - Да, - тяжело вздохнула Клодин. – Он напомнил мне о долге. И я… я понимала, что отца могу и не спасти, а король… он нужен всем нам, он нужен стране… - Все именно так, - попытался поддержать ее Маршаль. - Так, - с горечью отозвалась девушка. – Однако теперь я всегда буду думать о том, что, может быть, я могла бы спасти отца. Но не спасла. Фабьен промолчал. Он не знал, что может ответить ей на это, как избавить от возможного чувства вины? Клодин избавила от этого чувства его, дав понять, что и она не всесильна, в то время он и вовсе ее не знал. Вот только ее вина внутри гораздо глубже, потому что он сделал все, что в то время мог, во имя долга, а она оказалась перед выбором между долгом дочери и долгом подданной… Зато ему вдруг подумалось, что он может быть тут, в этом домике лекаря, рядом с этой девушкой. И неважно, что он не испытывает к ней тяги и страсти, но зато у них теперь есть общее чувство вины, то, которым каждый из них поделился только с другим. А еще есть общая цель – отыскать преступника. А еще… еще есть ее ум и сила. Он восхитился ее знанием, но и прочувствовал эту силу. Какая женщина еще выбрала бы долг – и после продолжала бы жить этой жизнью, не отчаявшись и не назначив виноватым в своей потери того же Людовика?! Фабьен выздоравливал, возможно, назло яду, задавшись странной целью – не дать лекарю стать слабой. Клодин отлично разбирается в медицине, но она не умеет искать преступников, это его обязанность. И если он не выживет, некому будет отыскать того, кто убил ее отца, кто совершал иные убийства при дворе, в том числе убийцу маленькой Шарлотт. Ради крестницы короля и ради Клодин, которая вынуждена была принять смерть отца, чтобы отправиться спасать Людовика, - ради этого просто необходимо выздороветь. И силой медицины или силой своей воли, но Маршаль поправлялся. Странным образом вместе с этим выздоровлением приходило и другое. Фабьену все чаще хотелось приходить сюда, к Клодин. Он уже не нуждался в повязках, а физически к ней его еще не тянуло, но ему не хватало той возможности просто поговорить с ней, притом ныне можно было и не о медицине, не о вине и не о долге, Маршаль обнаружил, что мадмуазель Массон довольно остроумна и, подмечая что-то при дворе, иронично описывала это. Она была сильной. Вновь и вновь была. Начальник стражи хорошо помнил, как она с легкостью возражала Бонтану и особам королевской крови, просто указывая на то, что необходимо, например, когда нужно было оставить в постели герцогиню Орлеанскую, не позволяя ее перемещать. В Клодин была свобода. Это тоже было странно, потому что свободными при дворе чувствуют себя все и не чувствует никто. Знать, имеющая богатейшие поместья, уверена, что свободна, потому что может купить все. И одновременно понимают, насколько они зависят от милости Людовика, а потому служат ему как рабы. Клодин не унижалась, она служила королю всей душой, она старалась сделать все, что от нее зависело, но… оставалась свободной. Именно потому ей не нужно было интриговать, убирать кого-то со своего пути. Она была сродни самому Маршалю – то есть служила сердцем, жила своей работой, а не искала способов возвыситься за счет этой службы. В какой момент Фабьен понял, что именно его тянет сюда, в небольшой домик лекаря? В какой день не очень симпатичная и совершенно лишенная соблазна девица стала самой привлекательной и манящей для него? Когда беседа по необходимости стала необходимой беседой? Он являлся вроде бы по делам, то отыскав яд, чтобы показать его, то расследуя иные преступления. Сталкиваясь с ней при дворе, он будто бы и не замечал ее, потому что там его внимание было направлено на тех, кто мог нести опасность. Встречаясь с ней где-то на улице, Фабьен отпускал ироничные замечания на ее шуточки, что он якобы ухаживает за ней. Да может ли он ухаживать за ней? Мужчина, погруженный в такую службу, может поиметь любую женщину – не ради влечения, а ради того самого успокоения плоти. Мужчина, так преданный королю, может жениться на женщине, брак с которой будет выгоден сюзерену. Но какие могут быть чувства у такого мужчины – того, кто легко калечил пленников во время пыток, кто попросту не знает, что такое жалость? - Как могут руки, убившие стольких людей, быть такими нежными, - кажется, она сказала именно так… Клодин тогда была сонной, потому, пожалуй, в этих словах было мало иронии, они были тяжкой царапающей правдой, они были теми мыслями, что последнее время все чаще терзали Фабьена. Но, вот странность, они противоречили ее натуре, они стали подтверждением того, к чему он стремился. Потому что сама Клодин не отшатывалась, говоря это, не выказывала отвращения, напротив, она доверчиво прижималась к нему, она ценила эту нежность, которую он проявлял к ней, она тянулась к этой заботе. Да, пожалуй, тогда он и решился. И это тоже было совершенно неразумно, пожалуй, потому что именно тогда она лишилась своей службы, именно он после потерял доверие Людовика и отправился в отставку… Однако она при этом ничуть не изменилась, она оставалась предана делу. - Яд похож на любовь… в нем есть тайный ингредиент, - кажется, говорила она что-то про ту дрянь, которую исследовала. И после добавила что-то о том, что не успокоится и непременно будет искать, пока не отыщет. А Фабьен… Он просто смотрел на нее и понимал, что да, она не успокоится – и этим она тоже манит его к себе. Маршаль уже ушел тогда по делам, когда на полпути понял, что эти ее слова – о том, что она не будет знать покоя в поисках – не дают покоя и ему. Он больше не был начальником охраны, более того, когда Бонтан попросил его не оставлять службу, Маршаль отказался, так что теперь он мог рассчитывать только на себя, а сам он не мог быть всюду. И все время, как он был один, Фабьена это полностью устраивало, он привык сам за себя отвечать… Внезапная мысль о том, что если на этот раз он будет мыслить так же, то может потерять Клодин, как не смог спасти Шарлотт, пронзила Маршаля и заставила действовать. Он попросту не вправе отпускать ее одну куда-либо, пока она ищет яд – убийца, опасаясь за себя, уберет любого, кто ему будет угрожать, неважно, оружием или знаниями. А ведь он, Фабьен, последнее время слишком часто бывает у врача, одно это может вызвать внимание к девушке. Бывший начальник королевской охраны впервые послал к черту все запреты и правила, он просто воспользовался своим авторитетом у мушкетеров, попросив одного из них переодеться в простое платье и следовать за мадмуазель Массон всюду и сообщить ему обо всем подозрительном, что заметит. Он впервые, пожалуй, доверился странному чувству – своим желаниям, смешанным с подсказками разума. И был во всем прав. Мушкетер явился к нему с коротким докладом о том, что мадмуазель побывала в трущобах Парижа, но сейчас уже вернулась домой, однако за ней следовал кто-то, неизвестно, решится ли войти сегодня, потому что солдат умышленно покрутился какое-то время возле дома, раскрывая себя, пожалуй, но давая понять, что женщина находится под охраной. Маршаль только коротко поблагодарил и поторопился к дому, который уже почти считал своим. Он появился в тот момент, когда к двери направлялся неизвестный. И потому Фабьен на несколько мгновений замер, борясь с выбором: позволить преступнику войти и поймать его на месте или поскорее избавиться от мерзавца. Все решил сам мерзавец, потому что он осторожно огляделся по сторонам, заметил Маршаля и, конечно же, поторопился скрыться. Фабьен дернулся было за ним… Но быстро сообразил, что на узких улочках преследовать кого-то бесполезно, убийца затеряется в два счета. А самого Фабьена тянуло к Клодин, он хотел убедиться, что с ней ничего не случилось. - А, господин начальник охраны! – приветствовала его улыбкой девушка, обернувшись на минуту от каких-то своих бутылок и порошков. – Вы вовремя. - Я больше не возглавляю королевскую охрану… - Полагаю, что скоро уже вновь возглавите, - лукаво отозвалась Клодин. – Я нашла секретный ингредиент, а это значит, что найти преступника будет гораздо проще, не так ли? Разве тот, кто его найдет, не вправе вернуться к своей службе? Фабьен долго молчал. В своих мыслях и планах он уже давно покинул эти места, переселился в небольшой домик, подальше от всех интриг и забот двора… Но лишь сейчас подумал о том, а сможет ли он жить такой жизнью? Он, который всегда рисковал, подозревал, искал… А еще, что важнее, сможет ли так жить Клодин? Она ведь прямо сказала, что не сможет успокоиться. Лишенная положения королевского лекаря, она не отвернулась от Людовика, продолжала искать то, от чего необходимо его уберечь, чем пропитан двор. Уж если ради чего и искать преступника, так для того, чтобы вновь обезопасить… будущую мадам Маршаль, если она согласится ею быть. - Хорошая мысль, - наконец проговорил Фабьен. – Но его величество обретет своего начальника охраны лишь вместе со своим придворным лекарем. - А может быть, я больше не хочу носить мужское платье? – вновь ироничная улыбка в ответ. - Может быть, - отозвался он столь же насмешливо. – Тогда мне придется выставлять еще одно условие для своего возвращения.