«- Брось музыку.
- Что? Бросить? Просто…существовать?»
“Внутри Льюина Дэвиса”
«Что видит астронавт, когда смотрит на нас оттуда, сверху?» На старом фортепиано западает ре и педаль, прожимаясь, скрипит, но Феликсу уже всё равно, он давно перестал обращать внимание на такие мелочи. До тех пор, пока останутся хотя бы три рабочие клавиши, он будет играть. Песня заканчивается, звучит всё тише и тише, пока с последним звуком не уйдёт в бесконечность. Феликс кладёт руки на колени и приближается к микрофону. – Эту песню я писал для своего брата, он работает в Хьюстоне. В космической команде. Публика ожидаемо делает «Ооооо». – Мы все очень им гордимся. Мама, кажется, каждый разговор начинает с этого. «Здравствуйте, мой сын в космической команде, два пучка укропа и батарейки, пожалуйста». Зрители смеются, Феликс улыбается тоже. Он, конечно, преувеличивает, но не слишком. Так повторяется из раза в раз. Он играет «Блюз астронавта» и рассказывает о брате, давая отдохнуть пальцам. Всегда думает, что хорошо бы написать Филиппу, но потом снова об этом забывает. Брат у себя на юге забывает тоже, так и живут, не общаясь, порой, по полгода. В начале осени мокро и ветрено. Красные листья клёнов, выкупавшись в лужах, намертво приклеиваются к лобовым стёклам автомобилей. В подвальном кафе, где работает Феликс, по центру танцпола стоит электрический обогреватель – без него совсем зябко; тёмный зал приобрёл облик пещеры, вроде тех, где древние прятались от своих страхов. Когда Феликс заводит "блюз", в толпе мелькает знакомое лицо. Выжженные белые волосы - он никогда не хотел быть брюнетом. – Здравствуй, Филипп! – говорит Феликс, вместо обычной концовки, указывая рукой на него. – Дамы и господа, Филипп Эйбс, герой этой песни и член космической команды. Зал аплодирует, Филипп неловко кланяется, Феликс не может сдержать улыбку. Он отпрашивается пораньше и выскальзывает через заднюю дверь в переулок, Филипп уже ждёт там. – Братишка! – он раскрывает объятия и ловит в них Феликса. Предлагает: – Пройдёмся до метро? Ветер исподтишка бросает в них охапку мокрой листвы. – Ты всё там же живёшь? – спрашивает Филипп по дороге. Асфальт покрыт плёнкой воды, на ней – пятна света от витрин, и при каждом шаге из-под каблуков взметаются фонтанчики световых брызг. – Да, в старом доме. – Наверняка развёл там бардак, – Филипп шутливо бьёт его кулаком в предплечье. Феликс смеётся и потирает ушиб – сила у брата немаленькая. – Почему ты не в Хьюстоне? – спрашивает он немного погодя. Филипп отвечает не сразу, заминка секундная, но Феликс замечает. – Ну как я мог пропустить юбилей любимого брата. После метро в Джерси они добираются автобусом. Старый дом их семьи, где теперь живёт один Феликс, шестой в ряду одинаковых таунхаусов, почти на окраине. От дороги дома отделены канавой, в которой скапливается дождевая вода – раньше это был ручей. Пока Феликс копается в холодильнике, Филипп относит рюкзак на второй этаж. Спотыкается обо что-то, чертыхается, ворчит о вечном беспорядке. – Заведи девушку! – требует он у брата, появившись внизу. – Где, кстати, предыдущая. Джесс? Дженнис? – Джин. Расстались месяца три как. Не сошлись характерами. – Потому что ты вредный? – Потому что мне лучше одному. После ужина Феликс находит целый пакет забытых когда-то тыквенных семечек и высыпает их в эмалированную миску, варит кофе по-турецки. В доме мерзкий верхний свет и хищная тишина, которая окутывает, обвивает и съедает без остатка. Так что они вытаскивают еду на крыльцо и устраиваются там, наплевав на промозглый ветер. Под жёлтым фонарём вьются последние сонные мошки. – Это место всегда было таким унылым? – спрашивает Филипп. – В детстве мне казалось, что здесь весело. – Здесь было весело, когда ты часами носился по двору с визгом, потому что хотел разогнаться до третьей космической, – хихикает Феликс. – А ты, умный мальчик, играл свой baby blues, забывая переодеться после школы. Кстати, как работа? Так и не нашёл ещё ничего получше того клуба? – спрашивает Филипп. Феликс поводит плечом, раскусывая скорлупку семечки. – Я особенно и не искал. – Почему? Феликс, ты там сгниёшь, – Филипп смотрит слишком серьёзно, но брат безмятежен. – В нашей семье ты покоряешь просторы космоса. Я играю блюз за семь долларов в час и каждый день таскаюсь в Гринвич из Джерси. Филипп отводит глаза. Молчит, забывается, глядит в пустоту долгим взглядом, как будто стоит у железной дороги и пытается высмотреть, где кончаются рельсы. – Ты ведь не из-за моего дня рождения приехал, верно? – всё так же спокойно щёлкая семечки, спрашивает Феликс. Филипп медленно кивает головой. – Я больше не покоряю космос. И никогда не буду. Я уволился. – Почему? – Меня не взяли в полёт. Выбрали…другого парня. Я готовился семь лет, и ничего не вышло. – Мама всегда говорила, что зависть – плохое чувство. – Да, а потом часами читала нам лекции о том, как прогнил строй, в котором у Энн Марпл из соседнего дома есть стиральная машинка, а нам приходится всё кипятить. Они тихо смеются, пугая бродячую кошку, которая думала заглянуть на огонёк. Заметив её, Феликс подскакивает и успевает перехватить тощее существо на переброшенных через канаву мостках. – Вы куда двинули, ваше высокородие? – воркует он. – Я третий день вас жду. Рядом с входной дверью стоит миска с кормом, которую Феликс подвигает поближе к краю. Кошка, стоит опустить её на крыльцо, рьяно принимается за еду. Феликс смотрит на неё с любовью, ненавязчиво поглаживает по загривку. – Твоя кошка? – отвлекается Филипп. – Не то чтобы, так, заглядывает иногда. Так ещё раз, почему ты ушёл? – Не вынес разочарования, наверное. Обиделся. Понял, что не смогу после такого всю жизнь просидеть в офисе, оплакивая несбывшиеся мечты. Филипп не выдерживает, опрокидывается с тихим вздохом, как солдатик, у которого кончился завод, утыкается лицом в колени. – Знаешь, что самое невыносимое? Я никак не могу понять, почему он? Почему? У нас одинаковые показатели, некоторые у меня даже лучше, но выбрали всё равно его. Почему? Это несправедливо. Ты спрашиваешь, что видит астронавт из космоса, а я никогда, никогда, никогда не смогу тебе рассказать. Феликс похлопывает его по спине. Говорит: – Наверное, он просто умеет улыбаться. Ты не умеешь, улыбаешься только губами. Там решили, что, если после полёта тебя заснимут, люди посмотрят в твои глаза и подумают: «Что же такого ужасного он увидел, когда посмотрел на нас сверху?». – Да уж. Герой всего человечества должен внушать людям надежду на лучшее. Такое время нам досталось, когда ты должен стать как минимум астронавтом. Когда нужно быть оптимистом даже если не знаешь, как заставить себя вставать по утрам. – Предпочитаю реализм. То есть, я тоже не знаю, я просто встаю и иду делать музыку. – Но она тебя никуда не приведёт. Так и будешь жить в хиреющем доме и играть в плохом баре. – И кошку ещё гладить. По-моему, звучит терпимо. Кошки, это хорошо, согласись.