Кинк на похвалу

Дни не отличались ничем друг от друга. Одно и то же: снова задания от босса, снова убийства, агональные крики и предсмертные судороги, лужи крови, накопленная месяцами усталость. И венечная символизация завершения этого бесконечного дня — иллюзия эмоциональной разгрузки — допитая до дна бутылка вина и пришедший с ней пьяный сон в неудобной позе на ненавистном продавленном диване. Однако алкоголь не приносит избавления от всех мыслей, что зацикленно крутятся в голове вот уже несколько лет, и каждый последующий бокал лишь усиливает фиксацию на них. В тщетных попытках заглушить воспоминания и всю боль от них — что было и чего так и не случилось — Чуя агрессивно глушит очередную бутылку до дна прямо из горла. В полудрёме, разметав рыжую копну волос по подлокотнику дивана, Накахара видит знакомый силуэт, конечно же, Дазая. Да, он нереален, да, это всего-лишь пьяное воображение, но сейчас парню важнее всего было высказаться старому «другу» в лицо. — Чёртов Дазай, этот ублюдок! — устало кричит Чуя в никуда. — Свалил, не попрощавшись, сбросил всё на меня… Бросил меня здесь одного! Да и пошёл ты к чёрту, я сам со всем неплохо справляюсь… нет! Даже отлично справляюсь, чтоб ты знал! Без тебя даже лучше, только под ногами мешался, суицидник долбанный! Ты же даже не видишь, как я стараюсь, как я работаю, как вкладываюсь! Так ни разу и не сказал мне ничего доброго, только о себе и думаешь, эгоист! В этом переходном состоянии, где стираются границы между реальностью и сном, где все накопившиеся эмоции мешаются с фантазиями, парень видит раздражающую до скрежета зубов улыбку Дазая, стоящего перед ним. Он, недвижимый, сейчас рядом, как ни в чём не бывало, нежно поглаживает по затылку и тихим голосом, подобно успокаивающему мурчанию большого домашнего кота, говорит о том, как гордится юным мафиози, о том, как Огай Мори повезло с ним, а особенно — всему его отряду подчинённых. Дазай плавно переходит на комплименты его внешности, больше всего останавливается на чувственном взгляде глаз, цвет которых — извечная война между бездонным таинственным океаном и лёгким манящим ясным небом. Чуя теряет связь с реальностью, когда руки Дазая скользят по его коже, когда каждое прикосновение отзывается вставшими дыбом волосками, когда член начинает напрягаться, когда возбуждение морским узлом сворачивает все внутренности в области паха, и всё тело покрывается мурашками. Накахара не знает, в какой момент он упускает из вида Осаму: когда закрывает глаза и, полностью расслабившись, отдаёт себя сну или ещё в самом начале, в момент, когда закружилась голова от слов детектива про его глаза. Чуя просыпается на утро со спущенными брюками, испачканными своей уже высохшей спермой. В бессилии улыбается и идёт в душ, по пути скидывая с себя грязные вещи и ногой отшвыривает их в угол, именуемый «для стирки». Это далеко не первый раз и, очевидно, не последний.