О браке, стрелах и дивных узорах на спинке

Миша поднял повязку и задумчиво проследил, как стрела улетела далеко вверх — куда-то на восток, в сторону леса. — Все у тебя не как у нормальных людей, рыжий, — рассмеялся Олег, проходя мимо — его стрела улетела в купеческие подворья. Миша рассеянно кивнул, а потом закинул тугой лук на плечо. Царевич стрелял из лука с пяти лет, и никогда еще стрела так не летела. Лес за неприступным тыном, хоть и был березовым и светлым, имел дурную славу — незаметно твердая земля переходила в опасную болотину. Ходили здесь редко, и Миша шагал медленно и старательно высматривал полузаросшую тропу — еще утопиться перед свадьбой не хватало. «Хотя какая, к черту, свадьба», — подумал он устало, а потом увидел это. Большой плоский камень у тропы, в землю рядом с которым воткнулась его стрела с охряным оперением. И лягушку с черным узором на спинке, неподвижно сидящую посреди камня. — Ага, — сказал Миша сам себе. Не так уж далеко стрела улетела, но и так далеко не должна была. Лягушка смотрела на него, не мигая. — Невесту, значит, ищешь? — услышал Миша чей-то голос и нервно обернулся, но светлое душное болото оставалось пустынным. Да и голос был странным — не взрослым и не детским, не женским и не мужским. — Ну бери. — Кого? — ляпнул Миша вслух и снова заозирался. Не с болотным ли дурманом он говорит… — Меня бери, дурак, — посоветовал голос. — «Где стрела упадет — там и сватайся»… Миша ущипнул себя за предплечье — не дурман. Он попытался найти, кто вздумал с ним шутки шутить, но сошедший с тропы здесь мог только утопнуть под ближайшим кустом — уже в ладони от протоптанной дорожки густая грязь радостно старалась утянуть поглубже. Поэтому царевич подошел к камню, вытащил из мягкого мха стрелу и посмотрел на лягушку, которая даже не дернулась. — Тебя, что ли? — спросил он миролюбиво. Лягушка заметно перебрала лапками. — Еще кого-то видишь? — голос неожиданно приобрел ехидные нотки. — Тебя точно не Иванушкой кличут? — Говорящая лягушка всяко лучше невесты, — вслух подумал Миша, похлопал себя по карманам и вытащил чистый отрез ткани — хранил на повязки. Накинул на ладонь и подставил — лягушка тут же прыгнула на руку. — Да ты, я смотрю, так и горишь желанием окольцеваться, — ехидства стало только больше. «Даже лягушка хочет замуж больше меня», — подумал Миша с фальшивой скорбью. По фырканью из ниоткуда он догадался — вслух говорить с лягушкой не обязательно. В царских палатах, конечно, на него смотрели, как на блаженного. Особенно красноречиво — отчим. Владислав головой качал, а Олег хохотал неприкрыто. — Не было на болоте никого. Мне что, с пустыми руками возвращаться? — огрызнулся Миша, когда они с отчимом остались наедине. Тот потер висок. — Хоть, надеюсь, не бегал по всему болоту, чтобы поймать какую-то лягушку, — пробормотал он. Миша пожал плечами. — Сама в руки прыгнула. Лягушка сидела на ладони спокойно и даже не дергалась. Отчим молчал какое-то время, глядя на нее, а потом тяжело вздохнул. — Раз я сказал, что сыновья мои женятся… — произнес он весомо. Миша был уверен, что услышал сдавленный смешок тем самым ничейным голосом. Долго ли, коротко ли, но сыграли царские сыновья свадьбу. И сложно было Мише все время держать лицо — его лягушка весь день ехидничала только так. Попало и сводным братьям, и их невестам («они в темноте, ежели что, любимых супругов, в первый раз увиденных, не перепутают?»), и свахам, и гостям… Зато полный церемоний и «горько!» день пролетел быстро, и со свадьбы Миша вырвался первым — ему не надо было ни скабрезные пожелания выслушивать, ни повозку ждать. Вывел своего гнедого из конюшен да поскакал тихонечко, придерживая в ладони замершую камнем лягушку. Двор, который отвел ему и «супруге» отчим, находился дальше всех остальных, почти на отшибе. И был удивительно пустынен. На закате темные срубы за свежим тыном выглядели покинуто — ни единого пятнышка света. Миша спешился, отвел коня в конюшню — тоже большую и тихую, — расседлал и проверил, чтобы вода да овес были. Лягушка все это время терпеливо ждала его на седле, перекинутом поверх дверки, и, когда он закончил, сама прыгнула в руки. Во дворе — из-за севшего солнца тьма стояла хоть глаз выколи — Миша запер ворота (тяжелые, с-сука) и осторожно двинулся в незнакомую избу. — Не так уж и плохо, — заметил голос, когда Миша почти что на ощупь прошел сени и нашел дверь в горницу. Лягушку он осторожно оставил на столе, а сам занялся печью — в горнице к ночи было зябко. Пламя занялось быстро, и пару секунд Миша просто грел пальцы у пока безобидного огня. Потом он нашел лучину, затеплил ее и закрыл дверцу. Где-то в горнице обязательно должны быть светильники — не сидеть же в темноте. Он нашел один и зажег — теплый неяркий свет растекся по комнате, разом сделав ее уютнее. Изба была… просторной, и не пустой — посуда у стены, рушники узорчатые, сундук с тканями, и даже в красном углу что-то поблескивало. Миша обернулся, осматриваясь… Лягушка на столе знакомо перебрала лапками. — Ладно, чего уж тянуть, — вздохнул ничейный голос, и лягушка прыгнула, ударилась оземь да обернулась красной девицей в длинном зеленом сарафане. Девица перекинула длинную черную косу на спину и уставилась на Мишу знакомым немигающим взглядом. Тот уставился на невесту в ответ — скуластое красивое лицо, кожа бледная, как лунный камень, брови черные, по византийской моде густо подведенные глаза, бисерный узор, натянувшийся на груди, тонкие нитки малахитовых бус, золотившаяся вышивка на подоле… — Не девица ты, — медленно сказал Миша, и девица-лягушка поперхнулась, — а перевертыш болотный. Девица возмущенно вскинула темные брови, но не успела и слова сказать — Миша отмахнулся: — Да плевать, человек ты или навь. Сарафан только смени. — И чем тебе сарафан не угодил? — недоуменно переспросила девица-лягушка. Миша подошел ближе и молча провел ладонями от плеч до живота, прямо по бисерной вышивке — ни намека на женскую грудь, хотя взгляду казалось совсем иное. Колдун тут же отступил. — Не дурак, — признал он недовольно и звонко притопнул каблуком. Женские одежды разом сменились штанами да зеленой рубашкой с богатой вышивкой. Подведенные глаза, правда, никуда не делись, как и длиннющая коса, но теперь колдун стал просто симпатичным парнем на полголовы ниже его. Пару минут они стояли молча, рассматривая друг друга, пока Миша не спросил задумчиво: — И где твоя лягушачья кожа, которую нельзя сжигать? — и колдун прыснул. — И это первое, что ты спрашиваешь? — голос у него был чуть ниже. Темные глаза смеялись. — Не «и что теперь скажут люди», не «какого лешего ты не женщина», и не… — Меня женили на лягушке, — заметил Миша, расстегивая кафтан — в горнице понемногу теплело. — Ты думаешь, им есть какое-то дело? Колдун расхохотался в голос. — И правда, — он стер выступившую слезу, от чистой удачи не размазав сурьму. — Нет, меня не проклинали, и вся моя шкура на мне. Но вещи мои и правда лучше не жечь, а то обижусь и сожгу что-нибудь в ответ. И волосы не срезать, я их с детства растил. Даже не знаю, от каких еще глупостей предостеречь. Колдун осмотрел горницу и вдруг щелкнул пальцами. — Я завтра зачарую ворота, — он продолжал оглядываться, но уже расчетливей. Как будто прикидывал, что куда сдвигать. — И десяток помощников тоже сделаю, вдвоем тут тяжеловато будет. Если после в дом гостей пригласишь да сам ворота откроешь — ни чары защитные, ни морок не сработают. — Хорошо, — смиренно ответил Миша, перекидывая снятый кафтан через локоть. Он ни черта не понимал, о чем речь, но спорить не стоило. — А зовут тебя как? — Зови Ильей, — рассеянно отозвался колдун. — Илья, значит. А меня Михаилом зовут, — представился царевич. Какими бы странными ни были события, которые их свели, от приветственных ритуалов отказываться не стоило. — Да кто тебя не знает, царевич, — улыбнулся колдун, не глядя на него. — Сквозь мороки всегда умел смотреть али узелок кто сделал? — А почему моя стрела улетела точно к тебе-лягушке? — не остался в долгу Миша. — Потом поговорим, — тут же отступил колдун. На том и сошлись.

***

Илья оказался не такой уж пугающей навью, а брак — не такой уж страшной штукой. Колдун больше брата-дружинника напоминал, чем супругу. Мише так даже больше нравилось. И в своем доме лучше было, чем в царских палатах: никто не говорит, что делать сегодня, никаких перешептываний за спиной, и по рукам не дают, если заметят невовремя на кухне. Кухарка, завидев его, наоборот норовила чем-нибудь подкормить — даром что не человек. «Помощники» колдуна оказались глиняными человечками, двигающимися в нарушение всяких земных законов. Илья даже показал, как они выглядят с мороком — прикрыл ладонью Мише глаза, и сквозь раздвинутые пальцы царевич увидел вполне обычных слуг, снующих по двору. Даже перекликались изредка и ругались, если что-то падало из рук. Но стоило Илье убрать ладонь, как красивая картинка исчезла, и холопы превратились в молчаливых глиняных истуканов. Колдун потихоньку притащил в горницу целые полати заморских книг — тяжелых (как хороший меч каждая!), со странными плотными страницами. Потом в сенях и на чердаке появились пучки подвешенных к потолку трав. На молчаливый вопрос Илья улыбнулся: — Говори, что на чай, — а потом добавил задумчиво: — Но если взять ту, что в углу, и вот эту, с желтой ниткой — чай может стать последним. Миша только головой покачал. Сам он проводил дни так же, как и раньше: тренировался и охотился иногда, выгуливал лошадей, да еще следил за домом и тыном. Они с «супругой» пересекались только за завтраком да вечером после заката, если Мишу не вырубало от хорошей работы. Чаще он засыпал под приглушенный свет светильника — колдун читал или мастерил что-то до ночи. А когда Илья разбил у амбара небольшой сад, царевич вполне легко выторговал разрешение послеживать за растениями. Колдун был изумлен, и первое время постоянно отирался рядом — но быстро перестал. — Тебя земля любит, — на третий день произнес он, наблюдая за тем, как пересаженные травки уверенно приживаются в новом месте. У царевича дернулся уголок губ, но он ничего не ответил. Потом к колдуну начали прилетать птицы: вороны, голубки да ястребы. Долго не задерживались, но Миша не сразу привык к виду Ильи в сокольничьей перчатке посреди двора, да еще и каждый раз — с новой птицей. Илья внимательно слушал их — или говорил с ними, Миша не слишком бы удивился, — а потом отпускал. А еще навь удивительно любила воду — зачарованные помощники топили баню каждые два дня. Вскоре царевич признал: если бы у него были слуги, которые никогда не жалуются, он бы тоже так делал. Мылись раздельно — Илью постоянно было не дождаться, и как-то Миша привык, хоть так и не понял, чем колдун занят каждый раз. Потом в предбанник как-то запрыгнул поджарый серый волк. У Миши душа в пятки ушла — как тын перескочил, тварь?! ворота не закрыты, что ли?! — а потом волк обернулся голым бледным Ильей с выпачканными в земле ступнями и ладонями, и на промелькнувшую ехидную улыбочку царевич в сердцах рявкнул: — Ты меня второй раз погнать мыться хочешь?! — и уже из бани в ответ раздался искренний хохот. Под него Миша тискал в руках нижнюю рубашку, а потом все-таки прикрикнул: — В следующий раз нарежу березы да отпарю от души! Хохот прервался. Так и жили.