"Вы что, блять, творите, пидорасы?"

Антон не помнит, когда это произошло. Просто в один день он понял, что может испытывать светлое чувство любви не только к Полинке (которая, кстати, уже и давно отошла на задний план), а ещё к… мальчикам.  Голова шла кругом, а слова забывались, когда в банде Пятифанова вместе с главарём Антон видел Бяшу. Или, когда после школы они втроём шагали по заснеженной дороге и двое хулиганов останавливались у дерева, чтобы перекурить, а потом двигались дальше. Ромка всегда просил лучшего друга провести Антона до дома, мол, утащат такую тушку невинную, а Бяша, хоть и не без секунд трусости, да мог кому-то зарядить, чтобы обескуражить на какое-то время.  Тот манящий ежевичный запах, что приятно заливал сердце теплотой, каким-то образом сменился на табачный, мешанный с потом: не сказать, что пахло охуенно, но Антон ждал каждый раз, когда же нос почувствует его.  Нормально ли вообще испытывать подобное к своему полу, юный Петров не знал. От отца всегда можно было услышать: «Пидоры», когда дело касалось геев, но и никто из родителей никогда прямым текстом не говорил, что это плохо. Возможно, они просто слепо верили в то, что их дети вырастут "нормальными", без всяких "бзиков", да и Антон не спешил делиться с матерью или отцом по поводу своей пассии. Почему-то мальчик был уверен, что, скажи он это, его ждала порка самым тяжёлым ремнём, что носил глава семейства в своих брюках, а изо рта полились бы: «Я не так воспитывал своего сына», «Позор семьи!».  Рома тоже оставался в неведении: ему было откровенно насрать на то, чем занимаются Бяша и Антон, пока первый того провожает до дома, видимо, был уверен в том, что дальше обычных разговоров у мальчишек ничего не зайдёт. Как же он отреагирует, узнав, что его лучший друг причастен к "этим", когда сам Бяша неоднократно упоминал то, что считает слово "пидор" синонимом к слову "гей"? Допизделся, так сказать.  И получалось так, что об отношениях Бяшки и Антона не знал никто, кроме них двоих. Да и зачем посвящать в это других? Им и так комфортно. Правда, во лжи оба мальчика несильны, потому на некоторые вопросы отвечали с большим трудом.

***

В этот раз Ромка обыденно проговорил: «Проводи Тоху», и только сделал вид, что развернулся в сторону своего дома. Ага, сейчас. Эти непонятные тёрки двух корешей без внимания не прошли, оттого главарь хотел узнать, что за хуйня происходит. Как-то слишком они сблизились за всё время, что Антон находился в их компании: то на переменах вместе отходят куда-то, то переглядываются каким-то особым взглядом, которого Пятифанов даже при всём желании не понял бы, в конце концов обычные рукопожатия у них заменились на крепкие объятия, правда, прекращавшиеся в тот момент, как Бяша увидит непонятливое лицо хулигана и закашляется, выпустив Антона из своих рук. Вопросов появилось достаточно много, а ответов Рома даже попросить не мог: считал, что не его это забота, только вот до истины докопаться хотелось. Очень хотелось. Правда установка в его голове твердила: «Разговоры для баб», потому он и заикнуться не смел при мальчиках, не то чтобы задать грызущий душу вопрос.  Спрятавшись за дерево, Рома подождал, когда мальчишки отойдут на достаточное расстояние от него, и только потом позволил себе выйти из "укрытия". Благо, что снег поглощал каждый звук, особенно тихий, потому и его шагов следом было точно не слышно. Оставалось только надеяться, что эти два дурачка не додумаются обернуться, иначе контрастом чёрная одежда Ромки сразу станет заметна, а опознать, кто это, им уже труда ни капли не составит.  Бяша закинул руку на плечо Петрова и несильно прижал к себе, одно только это действие заставило Пятифанова уже поморщиться; второй легко поддался и неслышно хихикнул: они ведь даже не подозревали, что за их спинами находился наблюдатель, который по факту должен был идти в обратном направлении к себе домой.        — Бяша… Мне так хорошо с тобой, — с детской наивностью произнёс Антон и остановился, кладя ладони тому поверх куртки на плечи.        — Мне тозе с тобой хоросо! Когда мы видимся, у меня… я чувствую как будто голод, но чуть-чуть повысе, — Бяша прислонил руку к груди, к сердцу, правда, прогуливая уроки биологии, он вряд ли вообще знал, где то находится.  Антон смутился и отвёл взгляд в землю, его щёки покрылись румянцем совсем не от мороза, а по телу разлилось приятное тепло, которого зимой так не хватало.        — Тос, ты такой милый, — Бяша просиял неполной улыбкой и потянулся к лицу Петрова, дотрагиваясь шершавыми пальцами к его нежным щёчкам.  Как же приятно было слышать такие вещи от человека, который играл чуть ли не главную роль в твоей жизни! Казалось, будто сейчас лето или поздняя весна, совсем не холодно, прикосновения согревали получше той же батареи или горячего какао в морозный вечер.  Это же неправильно: об этом все твердят и твердили всю жизнь, но с бурятёнком так хорошо. Не как с другом, а как с человеком, который каким-то образом поселился в сердце и голове, всегда умел поднять настроение и не дать ему упасть в минус, постоянно украшал жизнь. Это называется любовью? Непростой. Любовью двух мальчиков, которых могут даже побить за неё. Запретный плод. А он ведь так сладок.        — Тос, а мозно..? — Бяша неуверенно взял очки Антона за дужки и медленно снял их. Перед глазами всё расплылось, но фигура Бяши, кажется, никогда этого не сделает. Сейчас он словно единственный в мире, луч света в непроглядной тьме, солнце в конце туннеля, надежда на всё.  Бурятёнок, явно стесняясь, неторопливо сократил расстояние между ними, коснулся губ Антона. Резко возник глупый страх, что никто из них не умел целоваться, но он тут же пропал, когда Петров взял щёки Бяши в свои ладони и притянул к себе сильнее, пока он сам морозил металлом очков его лицо. Это в какой-то степени забавляло, и никто из них не спешил остановиться. Они, будто оторванные от мира, стояли посреди заснеженной дорожки, по которой почти никто не ходил, наслаждались друг другом, ведь понимали, что любят.  Челюсть Ромы отвисла настолько, что тот застыл в оцепенении от переизбытка чувств: от ненависти до непонимания. Как такое, блять, вообще возможно? И не зря он постоянно думал о странном сближении Антона и Бяши, сейчас на глазах, к его сожалению, происходило то, чего он даже в самом ужасном кошмаре не видел.  Пятифанов, плюнув на своё желание остаться незамеченным, резко махнул головой и с несоизмеримой злостью устремился к мальчикам. Первым на еле уловимый звук шагов в страхе обернулся Бяша, но было уже поздно: руки Ромы силой схватили обоих за куртки, тем самым разорвав поцелуй.       — Вы что, блять, творите, пидорасы? — крикнул главарь настолько громко, что птицы поспешили покинуть ветки деревьев.  На лицах обоих мальчишек читался страх в перемешку с полным недоумением. Антон ничего не видел без очков, но голос Ромы ему был слишком знаком, чтобы не узнать.        — Ме-е… Ме-е-е… — Бяша заблеял и еле втиснул очки Петрову.        — Что ты блеешь, баран недоделанный? — в тоне Пятифанова слышалась некая горечь, словно он был недалёк от слёз, но лицо продолжал держать грозным.       — Ром… — Антон кое-как напялил очки трясущимися руками и, залившись краской, нашёл силы взглянуть на главаря. — Ч-что ты тут делаешь?       — Что я делаю? Вас, пидоров, караулю, блять! — он начал порывисто дышать. — Какие же вы… Мне даже слов не подобрать, чтобы описать то, какой пиздец вы тут вытворяли! Конченные гандоны!  Бяша спрятал нос в воротнике куртки и опустил взгляд в землю, издавая странные звуки, неспособный и слова сказать на крики друга.        — Я… Я не имею дела с пидорами, — он поочерёдно посмотрел в лица обоих мальчиков, а после без зазрения совести харкнул на ботинок Бяши. — Вы для меня теперь ебаный мусор, молитесь, чтобы об этом никто не узнал. С меня хватит! Рома пнул сугроб, развернулся и, всё ещё пребывая в огромном гневе и ненависти, двинулся в сторону своего дома, вероятно, он успел тысячу раз чуть не сблевать по пути, с каждым шагом поражаясь больше и больше увиденному. Плевать, остался он без друзей или нет, уж лучше дружить с "нормальными", чем с такими, какими оказались Бяша и Антон. Мальчики молча глядели в след и даже не могли заговорить друг с другом после вмешавшегося Ромы. Страх нарастал, а звук биения сердца неприятно отдавал в уши, благо, хотя бы бурятёнок затих и не блеял. Хотелось просто исчезнуть и никогда больше не появляться в этом мире.        — Бяш… Я сам дойду, — быстро бросил Петров и поспешил скрыться с этого проклятого места, которое буквально пару минут назад горело пламенем детской наивной любви. Слёзы застилали глаза до слепоты, скатывались по щекам, из-за чего кожу неприятно морозило и щипало. Бурятёнок остался один на заснеженной дороге, его голова медленно поворачивалась из стороны в сторону: куда ушёл Антон и куда Рома. Всё произошло настолько быстро, что казалось невозможным. Как так за короткий промежуток времени можно было успеть порадоваться, что живёшь и что-то чувствуешь к кому-то, а сейчас стоять в одиночестве и проклинать себя за это же?  Он не мог сдвинуться с места и пойти куда-либо. Хотелось просто упасть в сугроб, замёрзнуть и никогда больше не открывать глаза, в которых Антон всегда находил красоту.