Вечность

1914 год, Бельгия… Больничные стены, равнодушные и беспристрастные, создавали какую-то особую, давящую атмосферу, вызывали только одно желание — уйти отсюда, покинуть это помещение, этот маленький мир, холодный и безразличный к судьбам тех, кто невольно становится его частью. Фридрих сидел на стуле у изголовья старой кровати, с болью рассматривая родное лицо. Голова была опущена, из голубых глаз, покрасневших от слёз, исчез блеск, выражающий какую-никакую надежду на дальнейшую мирную и счастливую жизнь. На ровную спину немца, казалось, взвалили непосильный груз. Не камень, который человек, поднимаясь на гору, силится дотащить до вершины, а какого-то паразита, способного вытянуть всякое желание жить. Из него. Одновременно вытянув крохи жизни из этой американской журналистки, ставшей для него единственным лучиком света во тьме так ненавидимой им войны. — Д-Дора… — он аккуратно погладил её пальцы, взяв женскую ладошку в свои суховатые, но такие изящные руки. Сдержанность, характерная для молодого немца, сошла на нет, когда он, только получив разрешение навестить Теодору, увидел, зайдя в палату, бледный неподвижный силуэт, лежавший на койке. Девушка была похожа на безжизненную куклу, которая больше никогда не прижмёт Фридриха к своей груди, помогая ему справиться с тяжёлыми воспоминаниями, не поцелует, даря непривычные, но такие приятные ощущения, не поддержит юношу, коснувшись его ладони, не скажет, что любит его таким, какой он есть, несмотря ни на что, что будет с ним до последнего. Взгляда на окровавленные бинты на животе Теодоры было достаточно, чтобы из глаз арийца потекли слёзы. За окном стояла ночь. А Фридрих сидел у постели любимой, умоляя её жить. — …bitte…s-stirb ni-nicht, mein Schatz…* Утро. Надо возвращаться, пока отсутствие Фридриха не заметили сослуживцы. Уходить мучительно больно. А что если, вернувшись сюда вечером, он обнаружит меняющую со слезами на глазах бельё на койке Йоке? Что если его Доры не станет? Она покинет этот мир, не ощутив напоследок родного тепла? А он потеряет драгоценные последние моменты рядом с единственным дорогим человеком? Солдат только еле заметно качает головой, кидая взгляд на Теодору и с тяжёлыми мыслями выходя из палаты. *** Жарко. Светловолосый мужчина просыпается, тяжело дыша и стараясь унять дрожь, что вызвал кошмар. За окном ночь. Он откидывает одеяло и спускает ноги с кровати, ступая босиком по прохладному полу. *** 1916 год, США Фридрих шёл с работы, немного задержавшись. Потемневшее небо выпустило из своих объятий несколько дождевых капель. Молодой человек погрузился в свои мысли. Концерт в ресторане был поистине славным. За достойную дополнительную плату они с пианистом больше получаса радовали уши посетителей заведения дивными мелодиями. Бывший немецкий солдат знал: скоро закончит работу и его любимая женщина. Фридрих, как всегда, встретит её рядом с офисом журнала, и они, немного прогулявшись в сумерках по аллеям, усаженным молодыми деревьями, пойдут к себе домой. Сейчас он перейдёт дорогу и свернёт на узенькую улочку, где и встретит Тео. Всегда собранный, предавшись размышлениям, германец не заметил внезапно выехавшего из-за поворота автомобиля… Последнее, что видел нетрезвый мажор, сидевший за рулём, — испуганные голубые глаза не успевшего отскочить высокого блондина. Выйдя из офиса, Теодора вдохнула свежий воздух и сделала несколько шагов. Фридриха поблизости не было. Странно. Обычно пунктуальный молодой человек уже стоял здесь в это время, даже когда задерживался. Заправив за ухо выбившийся из причёски золотой локон, журналистка пошла в сторону, откуда всегда шёл, чтобы её встретить, германец. Вскрик невольно вырвался из груди, а в горле встал комок. Теодора упала на колени на пыльную дорогу. Её милый Фридрих, окровавленный, в гематомах и открытых ранах от удара о камни мостовой, на которые упал, лежал, не подавая признаков жизни. Девушка, собирая остатки здравомыслия, схватила ладонь молодого человека, пытаясь нащупать пульс. Мужская рука, ещё мягкая и тёплая, рушила последние надежды отсутствием даже едва заметной пульсации. Эйвери сжала запястье Фридриха сильнее. Её сердце, казалось, останавливалось вместе с его. — Фр… Фрид… Уголки губ опустились, серо-голубые глаза увлажнились, а тело затряслось в беззвучных рыданиях. Теодора подтянула немца поближе, с трудом положив его голову себе на колени, прикрытые запачканным дорожной пылью тёмным подолом платья, задравшимся неприлично высоко по тем временам. Руки не слушались. Отрицание. Понимая бессмысленность своих действий, журналистка обхватила Блумхагена под мышками, приподнимая. Положив руки на худые щёки, потрясла его голову. — Нет… Фридрих… Гнев. Воздух разрезал пронзительный крик. Дикий. Нечеловеческий. Глаза молодой женщины застилали слёзы. Казалось, мир вокруг перестал существовать, сузившись до лежащего на коленях Теодоры Фридриха. — Нееееет! Вспышка. Светлые глаза мелькнули фиолетовым отблеском. Воздух поплотнел и, казалось, затрясся, завибрировал. — Фридрих! Вспышка. Белые женские ладони крепче сжали руки молодого немца. В голове замелькали картинки. Вот они подплывают к берегам Америки. Фридрих обнимает Теодору сзади, мягко прижимая к себе. Тонкие пальцы поглаживают длинные золотые волосы, ласкают родное лицо…"Дора»… Вспышка. Сердце отдавало сильной пульсацией и, кажется, было готово выпрыгнуть из груди. Изнутри поднималось что-то мощное, дикое, необузданное. Мышцы наполнились непривычной силой. Энергия рвалась наружу. Тело стало слабой оболочкой.Безвольной.Чужеродной. Бесполезной. Перед глазами всё закружилось. Мир потерял свои чёткие контуры. Взору Теодоры открылась бездна. Кажется, эта новая сила достигла своего апогея. Журналистка, пытаясь удержаться в реальности, ещё сильнее сжала руки Фридриха. Всё померкло в один миг. Казалось, все силы ушли из молодой женщины. Она упала рядом со своим любимым. В грязь и пыль. В лужу крови, что вытекла из его ран. Серо-голубые глаза закрылись, не в силах увидеть, как заживают на немце повреждения, как затем он приходит в себя… *** Теодора, она же Одри, резко села в постели, пытаясь отдышаться. Проклятое интервью… Воспоминания о тяжёлых моментах долгой жизни нахлынули одно за другим. Поправив упавшую с худенького плеча бретель шёлковой сорочки, она встала с кровати, проходя на кухню. — Тебе т-тоже не спится, Дора? Как же давно он не заикался… Поняв всё без слов, Тео подошла к Фридриху, крепко обнимая его и в ответ чувствуя на спине тёплые заботливые руки. Мужчина подал ей стакан воды. — Снова этот сон? — Да, — в глазах его появилась грусть, а белые аристократичные руки покрепче сжали Теодору, — и…у тебя? — Да, но теперь всё хорошо, — она погладила его по щеке, в глазах обоих стояли слёзы. — Очень, mein Schatz… — он мягко коснулся её губ своими. Одри взглянула на часы. 2:36… — С Рождеством, любимый… Взгляды обоих устремились на видневшийся сквозь чистое стекло кусочек тёмного неба, обрамлённый праздничным венком. — С Рождеством… — он поцеловал её в макушку. Звёзды волшебной россыпью украшали неизведанную вечность. Их вечность.