Мадера

Любовь до боли, смерть моя живая, жду весточки – и дни подобны годам. Забыв себя, стою под небосводом, забыть тебя пугаясь и желая. Федерико Гарсиа Лорка

             – Вот она, – Диего де ла Вега не без гордости продемонстрировал пузатую бутыль с мадерой, после чего протянул ее капитану Монастарио.       – Минуту, я сниму плащ… – отозвался тот, берясь за завязки у ворота.       Избавившись от плаща, он взял бутыль в руки – хозяин спальни как раз успел протереть ее от пыли и сейчас расставлял на круглом прикроватном столике бокалы.       – Весьма недурно, – коротко похвалил капитан мадеру.       Польщенно улыбнувшись, Диего пригласил гостя располагаться со всеми удобствами на своем ложе и предложил снять мундир.       – Не стоит, зима ведь, пусть и калифорнийская.       – Пламя в камине и мадера нас согреют, – уверил де ла Вега.       – Могу я расположиться в кресле? – сделал последнюю попытку предотвратить надвигающийся шторм комендант.       – Можете, но так нам будет неудобно общаться, – объяснил Диего, безуспешно пытаясь откупорить бутыль.       – Нужен штопор, – подсказал Монастарио, скромно присев на край чужой постели.       Ему внезапно вспомнилось, как де ла Вега задрал ногу, уперев ступню в изножье. А эта его манера подбочениваться? И где только юноша из приличной калифорнийской семьи позаимствовал подобные повадки? У танцовщиц фламенко в тавернах, что ли? Энрике тихо фыркнул.       – Вы что-то хотели сказать? – отозвался де ла Вега, роясь в ящиках стола и безмятежно демонстрируя гостю весьма заманчивую часть тела.       – Нет, ничего, – Монастарио ухмыльнулся, размышляя, не поглупел ли он в глуши: может, его все эти месяцы соблазняли, а он не замечал очевидного?       Если и так, то пусть де ла Вега подождёт ещё немного: асьенда дона Алехандро Энрике не вдохновляла. Вздрагивать при каждом постороннем звуке не хотелось. Хотя… говоря откровенно, к черту бы вино, отца Диего и прочие доводы рассудка. «Обнажитесь, – до безумия, до ломоты в костях хотелось потребовать капитану, – я хочу на вас посмотреть. Я хочу увидеть вас… тебя, Диего, распростертым на этой постели». Фантазировать дальше не стоило, иначе Монастарио за себя не ручался.       С любезной улыбкой де ла Вега протянул ему наполненный до краев бокал, после чего, скинув сапоги, вольготно расположился на кровати, опершись на подушки. Покосившись на запертую дверь, Энрике подумал, что все же приснопамятный узорчатый халат был бы сейчас уместней – и безопасней – черного костюма разбойника, но, видимо, Диего нравился риск – и то, насколько живописно он смотрится на роскошной зелёной кровати под балдахином.       – Что ж, за успех нашей поездки? – предложил тост хулиган де ла Вега.       – За успех, – отозвался капитан Монастарио. И сделал небольшой глоток. – О-о!       – Согласитесь, дружба с Зорро имеет свои преимущества, – лукаво заметил Диего, отпив из своего бокала.       – А разве эта мадера не из семейных запасов?       – Когда-то была, – подтвердил Диего, – но потом я решил хранить ее в убежище Зорро – на случай, подобный этому, – признался он.       – Понимаю, – кивнул Энрике, приходя к выводу, что из спальни де ла Веги можно пробраться в тайное логово Лиса. Что это? Бывший подземный ход? Похоже на то…       Смакуя орехово-карамельные оттенки вкуса превосходного португальского вина, де ла Вега и Монастарио искали общий язык и находили его; находили темы, интересные для них обоих. Однако Диего был прав: в спальне жарко пылал камин, а мадера горячила кровь. И вскоре хозяин вновь предложил гостю разоблачиться – хотя бы снять шейный платок и расстегнуть верхние пуговицы строгой рубашки. Поколебавшись, Энрике так и поступил. Сам де ла Вега, ни мгновения не смущаясь, снял пояс и, выпростав рубаху из брюк, расстегнул пуговицы до самого подола. Вперившись взглядом в грудь де ла Веги, поросшую редкими кудрявыми волосками, Монастарио потерял нить беседы. Хотя кого-кого, а голых мужчин в силу службы он повидал столько, что должен был и вовсе перестать на них реагировать. А де ла Вега всего лишь распахнул на груди рубашку…       – ...Сеньор команданте? – пробилось в его сознание сквозь туман.       Моргнув, Энрике тряхнул головой.       – Простите, задумался.       – Это все вино! – слишком громко засмеялся Диего.       – Вероятно, – уцепился за спасительную подсказку Монастарио.       Но де ла Вега, как обычно, умудрился все испортить, поинтересовавшись:       – Дон Энрике, простите мое любопытство, но у вас... волосы на груди совершенно не растут?       Мысленно застонав, вместо ответа комендант молча расстегнул и снял рубашку.        – Действительно, почти не…       – У вашего любопытства существуют границы? – несколько ехидно поинтересовался Энрике.       Сделав невинные глаза (впечатление портило то, что взгляд выдавал количество выпитого), Диего де ла Вега вскинул руки ладонями вверх:       – Все-все, обещаю соблюдать приличия!       – Можно подумать, вы не видели обнаженных мужчин, и не можете предположить… – буркнул Энрике.       Де ла Вега, конечно же, не представлял, что именно вытворяет. Или, напротив, – очень хорошо представлял, и в таком случае у него попросту нет ни капли совести!       – Могу, но иногда предположения значительно расходятся с реальностью, – ответил Диего. И прибавил, в последний раз наполняя бокалы: – Какая жалость, что все хорошее когда-нибудь заканчивается…       – Не могу не согласиться с вами. – Задержав немного мадеры во рту, прежде чем сделать глоток, Монастарио вдруг спросил: – А вы любите мадридские пончики?       – Не особо. А вот пить горячий шоколад люблю, – ответил Диего. Следующий его «финт» в беседе был настолько внезапен, что Энрике едва не пролил остатки вина на кровать: – Мужчины говорили вам, что вы привлекательны? Если я задал неуместный вопрос, то прошу прощения.       Усмехнувшись, Энрике честно ответил:       – Что, если не только говорили?       – О чем вы? – де ла Вега либо совершенно неопытен, либо играет с ним. «Нет, сеньор, хватит игр».       – Об этом, – спокойно ответил Монастарио.       После чего также спокойно поставил полупустой бокал на столик, а затем, положив де ла Веге ладонь на затылок, притянул к себе и поцеловал. Так, как давно хотелось: властно и горячо.       Диего застыл, не сопротивляясь, но и не поощряя, а затем обхватил голову Энрике руками и ответил – так, что Монастарио впервые за вечер ощутил себя вздрызг пьяным. Гостеприимство де ла Веги заставило забыть, что он имеет дело с Зорро, и вот ему напомнили об этом, да ещё как напомнили! Если бы капитан мог в тот момент размышлять, то подумал бы, что его ещё ни разу настолько страстно, исступленно и отчаянно не целовали. Словно благородный разбойник Эль Зорро стоял у подножия виселицы, а этот поцелуй с капитаном испанской армии Энрике Санчесом Монастарио был последним желанием в его жизни. Был острым и ласковым, гибельным и знойным, как сама смерть – та смерть, о которой лишь испанцы имеют представление, ведь она – луна, желающая стать апельсином; она – солнце, превращающее бутыли с обычным крепленым вином в чудо. Она – изогнутая в форме лука Купидона верхняя губа дона Диего де ла Веги и стрелы ресниц его, и сила, отбирающая чужие души.       Энрике, словно в поединке, попытался перехватить инициативу в поцелуе – в итоге они оба завалились на кровать, де ла Вега оказался снизу, а его рубашка распахнулась. Далее происходящее состояло из торопливых ласк и жадных поцелуев, не всегда в губы. Возможно, усы и бородка немного кололись, де ла Вега не привык... Неважно.       Наконец Энрике нашел в себе силы оторваться от Диего и, прерывисто дыша, спросил:       – Что у вас с опытом?       – Каким именно? – в лучших традициях «поэта и музыканта» поинтересовался Диего.       – Понятно, – немного разочарованно (хотелось всего и сразу) и в то же время радостно (он первый!) отозвался Монастарио.       – Что вам понятно?       – Вы хоть целовались прежде с мужчиной? – вопросом на вопрос ответил капитан. – Или, может, было что-то… – он замялся, чтобы выразиться так, как принято в обществе, черт возьми, – …кроме поцелуев.       – Нет. Мне намекали на желание, м-м, такого рода близости со мной, но не особо хотелось, и… я опасался, что меня станут презирать.       – Тот, кто предлагал?       – Да.       – Но почему?       – Я – кабальеро. Знали бы вы, как невыносимо создавать у отца, у всех окружающих впечатление, что я… слабак. А ещё это…       – Понятно. А со мной почему?       Диего де ла Вега опустил взгляд. Сейчас он был таким… таким, что Энрике стоило неимоверных усилий не поцеловать его снова.       – Хочется, – просто сказал Диего. Тихо, но твердо. И зачем-то прибавил, хотя было ясно и так: – Очень. Вы не подумайте, я сознаю, на что иду.       «Сильно в этом сомневаюсь», – подумал Энрике. Конечно, он был пьян. Они оба были пьяны. Не настолько, чтобы это помешало возбуждению, напротив, но достаточно, чтобы натворить глупостей.       «Что я делаю, – как в бреду подумал Энрике, сбрасывая с себя одежду прямо на пол, – зачем…» А ещё в эту самую минуту он понял, что, пусть и не в полной мере (он – подлец, но не настолько, чтобы воспользоваться…), но соблазнит Диего де ла Вегу и уедет в Мадрид. Один. Пусть де ла Вега его проклинает, пусть – если захочет – познает науку запретной любви, но уже с другими. В революционную Испанию Энрике его не повезет. Это слишком опасно. И чем он только думал, когда предлагал?.. Какие, к дьяволу, мадридские пончики с шоколадом по утрам?!       Энрике зацепился взглядом за крест на груди обнаженного Диего – золотой, конечно же, но, характерно для жителей колоний, строгий, без изысков. Почему-то эта простота показалась Монастарио трогательной. Он молча потянулся к юноше; легко прижался губами к его груди над сердцем, затем лизнул сосок и проложил цепочку коротких, но неторопливых поцелуев вниз. Энрике не знал, зачем нежничает – может, никак не привыкнет, что де ла Вега это Зорро? Лис располагал к тому, чтобы спустить штаны и вставить без масла, близость с Диего была немыслима без многочасовых прелюдий, вот и получалось то, что получалось.       Монастарио понятия не имел, чего пожелает в следующее мгновение, пока перед его глазами не оказалось мужское достоинство де ла Веги, более чем готовое к любовному сражению: навершие уже влажно блестело от выступившей смазки. Решившись, Энрике тронул чужую плоть языком – в ответ де ла Вега громко, изумлённо ахнул и замер: видимо, хотелось продолжения, но он был слишком потрясен, чтобы сказать хоть что-то. Усмехнувшись, капитан с наслаждением вдохнул запах любовника и осторожно проследил кончиком языка набухшую жилку. Он никогда не делал ничего подобного прежде и даже не предполагал, что ему захочется попробовать. Пожалуй, стоило не дразниться, целуя и вылизывая Диего, а взять в рот так глубоко, как получится, плотно охватить губами ствол и, помогая себе рукой, доставить удовольствие любовнику, но это потом. Сейчас хотелось – так. Однако, услышав полный страсти возглас: «¡Madre de Dios, Enrique!» – Монастарио понял, что стоит претворить свой первоначальный план в жизнь, и побыстрее, иначе для них обоих все скоро закончится, и в памяти останутся лишь эти его неловкие, стыдные ласки.       Оторвавшись от Диего, Энрике предложил ему лечь на живот, и, быстро облизав ладонь, влажными прикосновениями прошёлся по внутренней стороне чужих бедер. После чего вжался в де ла Вегу сзади, вложив ему между бедер член, и попросил свести их. Напрягшийся было Диего понял, что от него требуется, расслабился, и послушно сдвинул ноги, зажимая плоть любовника между ляжками. Монастарио не сдержал короткого стона и, вжимаясь в ягодицы Диего, обхватил его рукой поперёк талии, удерживая на месте. Начиная тереться у де ла Веги между бедер, Энрике почувствовал, как тот туже сжал ноги, а затем услышал длинный, томный, почти отчаянный вздох, когда, верно, его твердая плоть задела чувствительные места, которые коменданту даже мысленно было неловко сейчас называть так, как привык. Но он все же назвал, напрочь теряя голову от вожделения, и ещё много чего по-солдатски грубого и донельзя хмельного звучало в его голове, когда Диего, его целомудренный и порочный Диего не сдерживал тихих, сладострастных стонов, хотя любовников и могли услышать. «Пусть считают, – мысленно скалился Энрике, – что Диего спит и стонет во сне, и снится ему, допустим, танцовщица… О-о, puta madre… да-а!..»       От непристойных звуков происходящего в спальне кровь вскипала в жилах, и Монастарио было хорошо так, как, он бы поклялся, ни разу до того. Диего часто и резко толкался ему в руку – им обоим до финиша оставалось совсем немного. И Энрике прикусил влажную от пота кожу де ла Веги над правой лопаткой, сжимая пальцы на его члене, и двинулся так сильно, как мог – раз, другой… Тело свело долгой судорогой.       Мгновением спустя Энрике осознал, что лежит на Диего де ла Веге – задыхающемся, дрожащем, – и сил нет даже на восхищённые ругательства. Он бездумно зализал укус, прижался губами к месту рядом с ним, внутренне обмирая от смущения, благодарно поцеловал плечо…       – Полежим ещё так? – тихо попросил де ла Вега, и вместо ответа Монастарио снова ткнулся в его спину губами.       – Диего… – шепнул он наконец. Вспыхнув напоследок, погасла свеча у их ложа, напоминая, что пришла пора сжигать мосты, пусть это и станет явным позднее.       – Слушаю, – также шепотом отозвался тот.       – Когда мы решим зайти дальше, – с тяжёлым сердцем солгал Монастарио, уже зная, что этого никогда не будет, – тебе не обязательно отдаваться первым. Первым могу быть я.       – Но я думал, ты покажешь, как, – недоверчиво ответил Диего. – Чтобы я почувствовал, что в этом находят…       При последних словах его голос стал ниже, интимней: о, Энрике был уверен, что Диего недавно так стонал оттого, что пытался вообразить, как бы все было по-настоящему. Насколько слаще или, напротив, больно; в каком ритме в него входил бы Энрике, целовал бы он потные плечи Диего после любви или, может, кусался во время близости… Монастарио на месте любовника много чего представил бы. Впрочем, он отдавался лишь раз, очень давно, и это был не тот опыт, который хотелось повторить.       – Могу на словах рассказать. И ты уже не будешь опасаться.       – Потом решим, как лучше, – сказал Диего, укладывая голову Энрике на грудь. – Я не боюсь, ну, лечь под тебя, – сонным голосом прибавил он.       Готовность Монастарио ответить взаимностью в этом вопросе, видимо, успокоила его милого кабальеро. Энрике казалось, что он объезжает молодого норовистого жеребца.       И капитану было до безумия жаль, что он не закончит «выездку», не узнает, каково это – брать Диего де ла Вегу. Настоящего, цельного, которого он толком не успел узнать. Как же мерзко звучит выражение «никогда – значит никогда»! Никогда не овладеть. Никогда не отдаться. Никогда не оказаться рядом. Ещё хуже, чем враждовать.       С этой мыслью капитан Монастарио провалился в сон. На рассвете его разбудит Диего и проведет наружу через убежище Зорро, но пока Энрике спал и то улыбался во сне, то хмурился, то коротко стонал.              …Стоило двери каюты захлопнуться за ними, дон Диего де ла Вега разительно переменился, превращаясь в весьма решительного молодого мужчину и прижимая своим телом «сеньора Санчеса» к переборке рядом с означенной дверью.       – Надеюсь, вы помните о своем обещании, сеньор Подлый Беглец? – прошипел де ла Вега. О, он был в гневе, глаза метали молнии!       – О каком именно? – попытался изобразить непонимание его собеседник в темном дорожном костюме, но ему не дали такой возможности.       – Отдаться мне.       – Надеюсь, не прямо сейчас? – несколько нервно хохотнул капитан Монастарио (а это был именно он, как читатель уже догадался).       – Я подожду до заката, уважая вашу скромность, но не часом позже. А после мы поговорим о… многом.       Монастарио фыркнул.       – Найдите себе наконец женщину, сеньор де ла Вега.       – Я хочу вас.       – Неужели? Если и так, то это блажь бо… – Монастарио осекся.       – Договаривайте, ну же. Блажь богача, не так ли?       – Я…       – Подите к дьяволу, команданте! – рыкнул де ла Вега. – Вы невыносимы! Не смею больше отягощать вас своим присутствием!       Хлопнув дверью немного громче, нежели полагалось, он прошествовал в свою каюту.       Оставшись один, Монастарио прижал ладонь к лицу в красноречивом жесте. Их с де ла Вегой отношения были обречены, зачем тот явился сюда, потратив уйму денег и, вероятно, загнав не одного коня? Энрике его не звал с собой. Нет, то есть как раз звал, но затем передумал… Ещё и капитан корабля отказался отчаливать раньше положенного, мерзавец! Иначе де ла Вега не нагнал бы его. Всего одно-единственное судно в Кадис! Захудалый Сан-Франциско, о Матерь Божья! Энрике застонал от бессилия.       Без верного Бернардо в каюте было одиноко. Диего потёр вспотевший лоб, пару раз медленно вдохнул и выдохнул, после чего вернулся в каюту капитана – которую, к счастью, тот не успел запереть.       – Сеньор де ла Вега… Что вы…       – Я погорячился. Не выгоняйте меня, – бесхитростно попросил Диего.       – Я и не собирался. – Монастарио был уже в рубашке, а сейчас развязывал шейный платок. Поколебавшись, он сказал – как со скалы в зимнее море прыгнул: – Я исполню данное вам обещание, но мне нужно время. Видите ли, я… Откровенно говоря, не думал, что мне придется его исполнить.       – Вот как.       – Зачем вы приехали, дон Диего? Я пригласил вас, не подумав, это опасно, это…       Диего де ла Вега молча стиснул капитана Монастарио в объятьях.       – Быть может, я – глупый калифорнийский юнец, – начал Диего, – но…       – Не верю, что Эль Зорро говорит такое, – перебил его капитан с улыбкой.       – Просто вы раньше не занимались любовью с Зорро, а воевали с ним.       – Это все меняет?       – Не все, но кое-что – определенно.       И Энрике поцеловал своего… кого? своего Диего. Ласково, очень ласково – в этот раз. Поскольку он не знал, что сказать. Он пока даже не знал, как поступить.       До заката оставалось часа два.       …Когда они истекли, капитан Монастарио мерил шагами свою каюту, ожидая де ла Вегу и в лучших испанских традициях заливая муки выбора той хваленой мадерой, которой он так и не поделился с Диего в Лос-Анхелесе.       Когда в замке повернулся ключ, Монастарио сделал вид, что всецело занят дегустацией вина. Но де ла Вега не дал себя провести: вынув ножку бокала из чужих пальцев, легко поцеловал их, заставив Энрике вздрогнуть, а затем провел языком по влажным от вина губам любовника.       – Как же я тебя хочу, Энрике… ты бы знал, – выдохнул Диего. – По правде говоря, я не умею ни брать, ни отдаваться, но позволь мне научиться и тому, и другому.       Капитан коснулся чужой теплой щеки. Губы горели, и все вдруг стало предельно простым: не существует в целом мире ничего важнее, чем соединиться в единое целое. Все равно как.       Но он не мог не спросить:       – Когда ты понял, что… – «влюблен в меня» – …это не вражда, но связь?       По-кошачьи потершись о его руку, де ла Вега улыбнулся одними губами.       – Когда ты поклялся в церкви, пожалуй. Или чуть раньше… Не помню.       – Хм… У вас в саду волшебные апельсины, не иначе, – весело фыркнул Монастарио.       – Так и есть, – просиял де ла Вега и, не прекращая улыбаться, поцеловал капитана.       Поцелуй с привкусом мадеры и греха длился недолго: казалось, Диего, приняв решение, боится струсить в последний момент, а потому, оторвавшись от чужих сладких губ, он поспешно выпалил:       – Ты первый. Потом я свое возьму, так что не думай… ох.       Энрике не думал ни мгновения, надо отдать ему должное – втянув в рот голую кожу над воротом чужой рубашки, правой рукой он сквозь штаны сжал напрягшуюся плоть Диего, а левой попытался развязать его кушак.       – Может, мне самому раздеться? – поинтересовался тот. Судя по голосу, ему не терпелось даже больше, нежели Энрике.       – Горячий… – промурлыкал Монастарио.       После чего, неожиданно оторвавшись от Диего, отступил на шаг и, со значением улыбаясь, предложил:       – Да, разденься. А я на это посмотрю…       – Что? – округлил глаза де ла Вега. Затем осознал сказанное любовником и залился краской. – Дон Энрике! Я не…       Монастарио усмехнулся. В его синих глазах плясали черти.       – Просто разденься. Однако не спеши. И… нательный крест, естественно, оставь, но лишь его.       Найдя взглядом бокал с вином, Энрике прихватил его с собой и уселся в кресло. Темная ткань брюк, натянувшаяся в паху, несколько портила впечатление, хотя… разве можно зрителя осуждать за то, что ему нравится зрелище?       Диего де ла Вега, мило пунцовея, но лукаво улыбаясь, стал напротив капитана Монастарио и начал неспешно развязывать шейный платок, повязанный, как обычно, бантом. Он был одет точно так же, как и в день их первой встречи: зелёный костюм с золотым шитьем, белая рубашка и платок цвета… цвета карамели? «Черт с ним, с цветом!» – отмахнулся Энрике, делая глоток мадеры и не чувствуя вкуса. Он мечтал срезать эти чёртовы пуговицы навахой, но, конечно же, де ла Вега сначала снял пиджак, затем жилет… Медленно. Очень медленно.       – Нельзя ли быстрее? – наконец не выдержал пытки Монастарио.       – Вас не поймёшь, сеньор команданте, – с нарочитым удивлением отозвался паршивец, явно наслаждаясь чужим нетерпением. – Вы уж определитесь, медленно или быстро вам хочется… заниматься тем, чем мы занимаемся.       В голосе де ла Веги звучало кокетство, но, видимо, игривость тона дорого ему стоила: дышал молодой человек тяжело, прерывисто, как загнанный конь. Не одному Монастарио туманило голову от происходящего. Да что там, сила страсти и так швыряла их в объятия друг друга, а Энрике зачем-то доводил себя и Диего до полнейшего исступления.       – У тебя красивые руки, – отметил Монастарио, завороженно глядя, как пальцы де ла Веги расстегивают пуговицы рубашки. – Вот уж, действительно, «руки музыканта»…       Диего, как не раз уже бывало, стрельнул в него глазами и опустил взгляд. Руки, так восхитившие капитана, задрожали, и де ла Вега невольно закусил губу. А потом просто с силой дёрнул полы в стороны – бедные пуговицы со стуком разлетелись по каюте.       Брюки, туфли и белье Диего снимал быстро, но Энрике и не думал протестовать. Когда, полностью обнаженный, де ла Вега выпрямился и наконец взглянул любовнику прямо в лицо – на его губах не играла всегдашняя улыбка. Но и смущения не было, хотя Монастарио довольно долго пялился ему в область паха, неосознанно облизывая пересохшие губы. Диего был чрезвычайно хорош собой, взвинчен до предела и привлекателен, как лишь может быть привлекательным свободное духом и крепкое телом создание Божье. И у Энрике Санчеса Монастарио была слабость к достойным внимания… клинкам, стоило признать.       – Ляг на постель, – велел Энрике – и не узнал своего голоса.       Как сам Монастарио раздевался – он потом вспомнить не мог, но, судя по частям костюма, позже нашедшимся в самых неожиданных местах – попросту срывал с себя одежду и отбрасывал в сторону.       Заложив руки за голову, де ла Вега раскинулся на постели, словно в давних мечтах. Стоило вобрать его плоть в рот – всего лишь пытаясь приноровиться, не более того, – как Диего, тихо ахнув и вскинув бедра, вбился глубже, и на язык Энрике полилась соленоватая горечь. (О семени мужчины обычно говорят, что оно соленое и горькое; на самом деле капитан затруднялся описать чужой вкус, и этот вкус ему весьма нравился. Неважно, что не должен. К тому же, Монастарио не собирался больше никого ласкать так.)       Проглотив семя любовника, Энрике принялся вылизывать его опадающий член. В постели с де ла Вегой было хорошо и легко, но капитан начинал понимать, что рискует вовсе потерять голову. Да что там рискует – он уже не мог остановиться. И не хотел. Слишком давний интерес, слишком пряный… И, до сих пор, – смешанный с опасностью. Словно – в голову Монастарио лезли сплошь неприличные сравнения – игры с удушением в постели.       Наконец Энрике поднял взгляд. Диего наблюдал за ним.       – Я с тобой свихнусь, – шепнул. Разомлевший, и неудивительно… – Что дальше? Приказывайте, команданте.       Говоря эти опасные слова, он даже не улыбался. Какие черти водятся в этом тихом омуте, Энрике отчаялся понять. Но мог утверждать, что бросился в него с головой.       – У тебя с женщинами подобного рода утех не было? – на всякий случай уточнил Монастарио, вставая с постели, чтобы взять масло.       Которое, к слову, привез из Лос-Анхелеса де ла Вега, как это ни забавно. К счастью, масло было, судя по цвету и запаху, из местных диких роз, используемое всеми калифорнийцами в самых разных целях. Окажись Диего де ла Вега не Эль Зорро, а, и впрямь, молодым сибаритом, да ещё познавшим преступные наслаждения в Мадриде, капитана Монастарио могло ждать приобретенное в Испании масло из дамасских роз – сущее бедствие, отчего-то обожаемое дамами за якобы божественный аромат…       – Не было, – словно издалека донёсся до Энрике ответ любовника. – Меня и ртом… – он осекся.       – Договаривай.       Отвлеченные мысли о масле все же помогли взять себя в руки. Теперь был шанс не излиться сразу, как только он войдёт в тело Диего…       – До тебя это случилось лишь однажды, – нехотя признался де ла Вега. И зачем-то разоткровенничался: – Хотя такая ласка более всего мне понравилась. Меня волнуют женщины, но… совсем не так, как ты.       – А как волную я? – с любопытством спросил Энрике.       – Думал, с ума сойду, если останусь в Калифорнии, – признался Диего – как чёртовы розы под ноги бросил, целую охапку лучших в мире роз. После, правда, попытался пошутить: – Я без тебя был как… как сержант Гарсиа без кружки вина.       Энрике засмеялся. И немедля прогнал мысль: угораздило же втрескаться по уши в поэта. Не надо о чувствах. Не надо. Не время. И вообще… а ведь сеньору Зорро, то есть де ла Веге, женщины не так уж и нравятся. В постели. Флирт и любовные победы – одно, а потом… кто знает, не посвятит ли Энрике Диего в мужскую любовь? Капитан скрипнул зубами от мысли, что кто-то ещё может… после него… он не позволит!       – Что-то случилось?       – Нет, все хорошо. Встань на четвереньки.       Де ла Вега смутился от этих слов, но повиновался очень быстро, а главное, без возражений.       Так было проще и Диего, и самому Энрике: смотреть любовнику в лицо – этого он бы сейчас не смог вынести. И без того сходил с ума от вида ямок на пояснице, узких бедер, безупречной спины и затылка, который, признаться, снился ему ночами. Золотистую кожу, покрытую испариной, хотелось расцветить жгучими поцелуями, чтобы Диего потом искал их следы на своем теле, смотрясь в зеркало – но Энрике не железный, о нет. А потому велел расслабиться и принялся де ла Вегу готовить к соитию. Казалось, не сможет долго, но время словно застыло; каюта полнилась и полнилась их громким частым дыханием, а потом – довольными вздохами Диего, которому нравилось позволять любовнику если не все, то очень многое. Который сам насаживался на пальцы Энрике, растеряв остатки скромности, коротко стонал и просил о том, о чем якобы даже думать не должен кабальеро. О-о, этот кабальеро прогибался в пояснице и ему до чёртиков хотелось почувствовать капитана Монастарио внутри себя, в том не было никаких сомнений.       – Можно? – выдохнул Энрике. Диего опять застонал, но уже в его ладонь. – Тише, Диегито, тише…       Энрике, на удивление, был открыт и беззащитен, вместо самодовольства – щемящая нежность. Откуда только взялась? У него раньше не было так ни с кем, даже если увлекался – ею либо им.       Член Диего был налитой, горячий, головка сочилась смазкой; с его уст опять слетели мольбы вперемешку с требованиями, и Энрике наконец втиснулся в тугое отверстие, и осознание этого заставило ликовать. Как он, оказывается, извелся… Смотрел, бесился от невозможности… И ведь ни на минуту не верил, что дон Диего де ла Вега предложит… А теперь!..       Первая близость у них получилась на удивление слаженной, как и первый поединок: войти в тело любовника, замереть, отдышаться, продолжить двигаться, когда позволят, спустя время подстроиться друг под друга и, наконец, – победить Зорро. И в то же время проиграть ему.       – ...Я не вполне распробовал, дон Энрике, – шало блестел глазами Диего, – придется вам повторить. Если, конечно, не возражаете.       – А как же мое, гм, обещание? – ухмыльнулся тот, уже зная, что повторит очень скоро. А потом даст, ведь каждому разбойнику, даже благородному, хочется… понятно чего. Скорее всего, Эль Зорро найдет к нему подход, этому сеньору упорства и дерзости не занимать…       – Думаю, я способен на время отбросить маску «противника насилия» и скрестить с вами клинки на палубе завтра. Вы, разумеется, проиграете, мой капитан, и тогда…       – А если выиграю? – выдохнув дым, Энрике закинул на наглеца ногу.       Он не привык сдаваться так легко. И быстро. Хотя, стоит признать, становилось любопытно. А если вспомнить, как Зорро однажды связал его плетью – любопытно вдвойне…       – Если выиграете, я не расстроюсь, – ухмыльнувшись, де ла Вега погладил любовника по бедру и потянулся за поцелуем, после которого прошептал Монастарио в губы: – Мне начинают нравиться поцелуи со вкусом табака. Энрике, ты меня развращаешь!       – Да, – самодовольно заявил капитан Монастарио.       Сделал очередную затяжку и… чувственно выдохнул сеньору де ла Веге дым прямо в рот.       – Это ещё один туземный обряд, вы должны его знать, дон Диего…       За океаном, в Испании, их ждали сладкие пончики, горячий шоколад и гражданская война. Стоило жить здесь и сейчас. Они и жили. А ещё – любили, пока что избегая признаний. Однако настоящие чувства не требуют слов, не так ли?