***
Утро. Я открыл глаза. Туман какое-то время ещё окружал меня, затем дрема отступила и зрачки сузились от яркости рассвета. Белый потолок, плакаты старых забытых рок-н-ролл и металл исполнителей, заменяющие обои. На них следы когтей, оставленные в прошлом, впрочем, как и на столике у изголовья кровати. Одеяло валялось на полу, снова. Так происходило каждый раз, когда мне снилась Часовщица. Я ухмыльнулся. Из скуки или из странного нежелания называть её тем же именем, что и безносую старуху с косой в руках, я придумал девушке из снов это прозвище. «Часовщица» — и все. Кажется, она была не против игры в прозвища… Горячий пот скатывался по коже, мышцы ныли, словно от быстрого и долгого бега. И радостно заткнулись, когда я забрался в душ и ливень холодной воды обрушился на распаленное тело. Искры бодрости пробрались под кожу. Удовлетворившись этим, я выключил воду и прошел на кухню. Поставив турку на плиту, зажег огонь. Зажигалка щелкнула, конфорка извергла языки огня, но рука отдернулась быстрее, чем пламя задело и обняло кончики когтей. Серо-жемчужное спокойствие утра разорвала трель звонка. Мелодия, стертая из этого мира современными увлечениями молодежи, «Pigs», привет из прошлого. Бросив взгляд на плакат с портретами исполнителей этого музыкального шедевра, я уже знал, что сегодня будет. Очередной взрыв, случайный пожар или же нападение в переулке, совершенное неизвестными грабителями. Наркоманами, скорее всего. Ухмыльнувшись, я взял со стола телефон. Подождал ещё немного, с зависшим пальцем над кнопкой ответа. Это моя маленькая месть. Пусть человек на том конце проводе позлится, из-за того, что ему так долго не отвечают. Затем коготь все же дрогнул и прикоснулся к кнопке ответа. — Да, я слушаю, — голос собственный, еще опутанный остатками сна, раскатился по кухне. Знал бы кто, как мне это надоело… — Сегодня, в двенадцать. Дело на пересечении семидесятого и пятидесятого переулков. Будь там, — прохрипели в трубку. А затем раздался шорох отключения и назойливые гудки. В затихшем уже, исчезнувшем из пространства кухни голосе была уверенность и лень. Как будто хозяин бесстрастного, измененного специальными устройствами, а потому ставшего уродливым, голоса знал, что я приду. Рука проскользила по шее. Ладонь пронзил холод от железного ошейника на ней, а кожу на шее, как раз около яремной вены, кольнуло слабым разрядом электричества. Ну, а как он мог сомневаться в том, что я буду? Или я буду там, или эти уродливые голоса вновь обретут реальность в виде грузных тел в костюмах и ударов их подручных… Я встал и принялся одеваться. После того, как я выключил огонь, но перед тем, как выскользнуть из квартирки на улицу, посмотрел мельком в зеркало. Серебристая гладь отражала лицо уставшего блондина с вечной ухмылкой. Кончики острых ушей опять торчали из-под кое-как стянутых в хвост волос, но не было времени бороться с этим косметическим недостатком, выискивая способы идеальной укладки. Хлопнула дверь, круговерть людей окружила меня. Я шел по улицам, лавируя между прохожими. А перед глазами вновь и вновь плясали языки пламени от конфорки, подмигивающий с плаката исполнитель из «Пинк Флойд», голос очередной «свиньи». Серый асфальт под ногами, люди с тоскливыми глазами, мельтешащие вокруг, ветер, треплющий мои волосы. А поверх всего этого, почти на грани слышимости, до меня доносился звон шестеренок из золотистого пространства Часовщицы…***
На пересечении семидесятого и пятидесятого переулков в Северном округе находилась школа. Рождественские каникулы, ничего особенного. Разве что дополнительные занятие для отстающих детей: группка детенышей, борющихся с дислексией и результатом нагрянувшей в прошлом месяце гостьей-простудой. Да несколько преподавателей. Здание с бело-серыми стенами, окруженное багряными буками. Черные плети растений, пробивающиеся сквозь пепельно-черную землю, мерзнущие, но загадавшие желание расцвести после холодов. Оцепление, фургон со спецназом. Пустынные улицы, и сверкающие ни для кого витрины рождественских магазинов. Мужчина с растрепанными волосами, изо всех сил кутающийся в шарф подошел к пересечению переулков. Прищурившись, поднял голову. Принюхался к воздуху, настолько сильно пропитанному запахом страха, что блондина замутило. Да, все так и есть… Скоро выборы. А чтобы добраться до вершин политической власти, некоторым придется постараться. Кто-то платит за рекламу, кто-то обещает всеобщее благополучие, а кто-то охранять людской покой от чудовищ-мутантов. И чтобы доказать эту способность охранять, иногда собирают группку физически измененных мутантов, запирают их в школе с отстающими от своих сверстников детьми и учителями – беженцами из стран третьего мира. А затем вызывают убийцу. Вечером в новостях покажут кадры с изувеченными тельцами, залитыми кровью стенами и трупами виновников, странных существ с рогами или синей кожей. — Ну, что встал?! – окрикнул его мужчина в черной форме, злобно прищурив глаза. Он медленно поднес к сигаре зажигалку и закурил, взгляд серо-водянистых глаз скользил по фигуре светловолосого. Руки легли на приклад, поглаживая, обхватывая поудобней оружие, в мыслях сменяют друг друга варианты, как поудобней и побольней ударить… — Спокойно. Это свой, — произнес выглянувший из фургона начальник операции. Он кивнул. Человек в черной форме отпустил приклад автомата, в глазах блондина зажглись золотистые искры презрение и тут же погасли. – Вперед, Саблезуб. Блондин наградил спецназовца странным многообещающим взглядом львиных глаз и развернулся. Он знал, что ещё будет в подборке вечерних новостей. Что это все сделали мутанты, что их слишком много, и что захватчикам удалось сбежать. Они среди нас, здесь, у вас за спиной на темных улицах и днем среди коллег или ваших же соседей. И они опасны, но мы сможем вас защитить. Странной, похожей на движения куклы-марионетки, походкой светлогривый мужчина, кутаясь в истертую куртку, пошел вперед. По черной земле, прикасаясь когтистой ладонью к колючим черным плетям заснувших растений, к белому фасаду здания…***
Все в тумане. Подошвы ботинок врезаются в окаменевшую землю, из-под ног со звоном отскакивают комки смерзшейся грязи. Впереди качается расплывающееся белое здание с высокими порталами окон. «Я больше так не могу…» Ещё шаг, ещё один. Ладонь сжалась на ветке шиповника. Боль обожгла кожу, он поднял руку к глазам. Алая плоть растворялась, вскоре ладонь пересекла белая ниточка шрама. «Я так больше не могу…» Глаза закрыты, лишь бы только не видеть это качающееся белое здание. Но предвосхищающее будущее картинки встали во тьме: дети, кровь… «Я так больше не могу…» Я вошел в здание и открыл глаза. В углу холла, за отодвинутыми скамейками, прижимающиеся друг к другу тела: беловолосая женщина-африканка с дрожащими плечами, какой-то индус, из-за пол пиджака которого выглядывают заплаканные мордашки детей, парень с зеленым ирокезом и перепонками на жемчужно-бледных ладонях, прижимающий к себе маленьких белокурых близнецов, обвитых его же тритоньим в зеленоватых пятнышках хвостом. А перед ними — мужчина в черной форме. Я встречался уже с ним на прошлых заданиях. По аромату его кожи чувствовал, что он, конечно, сволочь, но не думал, что настолько, что увидев меня, он лишь ухмыльнется и приглашающим жестом укажет на кучку прижавшихся к друг другу людей и мутантов. — Угощайся, любитель сырого мяса, — сказал он и расхохотался. Жирный щетинистый подбородок трепетал в такт раскатам его смеха. – Ты ведь любишь убивать, верно? Ты ведь пришел сегодня убивать. Верно? — Верно, — сказал я, подходя к нему на шаг ближе. «Я так больше не могу. Я так больше и не буду!» Ухмыльнувшись, я протянул руку и поднял тело в форме. Когти вошли под кожу, позвонки сочно хрустнули под подушечками пальцев. Только что трепетавшее в объятиях смерти тело обмякло, налилось тяжестью, и я просто отшвырнул его в сторону. Теперь, под рисунком с елкой и рождественским поздравлением на стене, оно выглядело грубо сшитым мешком с обычным мусором. Оттащить бы прочь и сжечь в костре, как листья осенние. Я должен был бы видеть пятна бледных лиц заложников и слышать бы их всхлип, но воспоминания из сна донесли до меня звон лопнувшей шестеренки, а перед глазами мелькнула улыбка рыжеволосой Часовщицы. После того, как я обернулся, приложив коготь к застывшим в ухмылке губам, и прорычал оставшимся в живых «Тихо! Прочь!!!», Часовщица кивнула и растаяла. А я вышел под белое небо, хлопнув дверью. Прикасаясь к склоненным перед величием зимнего сна растениям, направился к фургончику. Подошел, слизывая с ладоней кровь. Улыбнулся. И вонзил когти в солнечное сплетение мужчины, тушащего тлеющий окурок о ограду , раздирая ткань и плоть. Обернулся к остальным. И улыбнулся, показывая клыки. Сегодня был их день. Потому что ночью я услышал вереницу имен, тех, кого они хотели убить. Кто должен был во имя их прихода к власти лечь ступеньками к политической вершине. Множество мелькающих лиц, череда имен и фамилий, занявшая пространство от вечера до утра. И ещё немного. Все те, кого они хотели убить моими руками. Руками других, наемников или таких же как я, хищников, оказавшихся в ловушке. Своими собственными, улыбаясь и шутя над извивающимися в агонии телами. И сделали бы это. С улыбками и приговаривая «Тебе ведь нравиться кровь?". И зная прекрасно, что меня от вида вывернутых внутренностей и аромата обнаженной плоти выворачивает наизнанку. И не только меня. Но они приказывали бы и улыбались мукам убийцы и жертвы. Забрасывая в фургон последнее тело, я вытер о штаны убитого руки. Кажется, это был тот самый ублюдок, решивший огреть меня прикладом. Сев за руль, я отогнал фургон за пределы города и оставил там. Выбравшись из душной, пропитанной ароматом крови, кабины, добрался до ближайшего дерева, где меня и вывернуло. Кровь. Я её ненавижу. И от её запаха меня мутит. Затем был вечер. Попытки снять ошейник, сквозь жуткую боль и ярость. Но боль злила, злость придавала сил. Разворотив всю поляну когтями, когда я катался по ней и выл между очередными попытками сдернуть с шеи железный обруч, я думал, что это никогда не кончится. Между вспышками алого на черном и кусочками все лиловеющего и лиловеющего неба, пришло понимание того, что наконец все получилось. Ошейник валялся рядом. Я открыл глаза и уставился на поблескивающую, разорванную и перекрученную железную полосу. А затем встал, оставляя на стволе деревьев кровавые отпечатки ладоней, и закинул пинком ошейник прочь. Отдышался. И, качаясь, направился на север, в долгий путь по ночному лесу.***
На выборах победила совсем другая партия. Рекламная кампания защитников человечества провалилась, деньги разметались по свету. А затем и сама компания этих молодчиков развеялась: кто-то умер, кто-то покончил жизнь самоубийством, когда журналисты алчно вцепились в просочившиеся наружу благодаря невесть кому бывшие секретные факты их деятельности и растащили косточки этих новостей по всему свету. А кто-то из них просто пропал без вести, и был обнаружен кто в болоте, а кто на дне морском. Я могу спокойно сидеть в кабине своего трейлера и слушать вечернюю радиопередачу. Писать фантастические истории на ноутбуке, останавливаться на кэмпингах или на полянках в лесу. Меня искали в начале, чтобы снова заставить на них работать, затем – чтобы убить. Это только ускорило мое решение прикрыть эту шарашку. Дело сделано. Я обрел покой в странствиях. Пока в них и в сновидениях. Улыбающаяся Часовщица на золотистых холмах больше не говорит мне имена тех, кого я должен спасти . Она порой приходит в сны и играет на серебристой флейте, а звенящий от шелеста бесконечного числа шестеренок ветер прикасается к её рыжим волосам и гладит почти с такой же нежностью, как и я сам.