Рептилии

Пророк усмехается. Он борется с тобой, и ты поражаешься этому - это тело, избранное для великих свершений, легко подчиняется твоей воле. Ты достаточно мягкок, чтобы не причинить ему вреда. Он опускается в грязь, всё ещё хмурясь. Твой вес удерживает его там, как будто он - ничто. – Чего ты хочешь? – спрашивает он и ты задаешься вопросом, как сделать это более очевидным. Тебе нужна молитва. (Но это тот танец, который он предпочитает. Дым и зеркала. Ты охотишься, и охотишься на него - ритуально. Ты задаёшьмя вопросом, является ли это одной из форм поклонения ему, требует ли это и его отречения. Ты прячешь лицо там, где его шея соприкасается с плечом.) Твоё перерождение сделало тебя более сообразительным, но мир всегда кажется затуманенным. До тех пор пока ты не почувствуешь его вкус, тяжесть его запаха на своем языке, грубого и человеческого, его чистоту. У тебя текут слюнки. Что-то в твоей челюсти ноет и всё же ты заставляешь себя прикусить зубами точку пульса, где бьется его сердце, и капли пота выступают на его коже. Он хнычет от притворного страха. – Ты здесь – бормочет пророк, его голос напрягается от напряжения - его скрежет, истертый до ломкости. Что-то воспламеняет в тебе, где-то во рту, в твоих мышцах, напрягается белая горячка – Чтобы помолиться? – спрашивает он и ты целуешь его в челюсть. Он не побрился. Он пахнет как рай, твой личный райский сад, и ты каждый день благодаришь его за то, что он позволил тебе поклоняться ему. Позволяя тебе молиться телу, в котором содержится частичка бога. Вкушать кожу, которая знает вечность. – Ты разобьёшь мои очки если будешь делать это вот так – говорит он, свирепо глядя на тебя. Он, твой пророк, бурлит бесконечно – Мне нужно моё зрение – продолжает он – Ты это знаешь. Ты это делаешь. Ты переворачиваешь его - он вздрагивает, но легко перекладывается поудобнее - и твоя грудь горит от него, от его лица, избранного богом и избранным тобой, снова, и снова, и снова. (И в другой твоей жизни тоже. Иногда он рассказывает тебе об этом, о том, кем вы были раньше, о вас двоих и его лицо вытягивается - это так прекрасно, думаешь ты. Ты всегда это знал. Ты был рожден, чтобы служить.) – Ты можешь снять это – говорит он, и его лицо розовеет даже в темноте, его очки сверкают на дороге, когда он поворачивает голову – Здесь только я. Ты этого не сделаешь. Сейчас не время для этого. Ты знаешь, что такое запах воздуха, его взвинченная нервная энергия, которая заставляет его ёрзать, его тело под твоим теплым телом, такое хрупкое и манящее- Он, конечно, видел тебя, видел твой рот, когда ты приподнимаешь капюшон, чтобы поцеловать, он знает тебя, но это не для таких случаев, как сейчас. Ты целуешь его. Он перестает притворяться, что борется. У него другой вкус. Не тот горький привкус предательства в том, как он открывается тебе, облизывает твой рот, как гимн, обнимает тебя за плечи. Значит, бесчувственный маленький оператор. Ты прячешь хмурый взгляд за его зубами. Твоя рука на его запястье сжимается до тех пор, пока он не начинает скулить, издавая тихий вздох, удивительно нежный звук, твои горячие губы на его дыхании. Ты отпускаешь. Он выдыхает. Его очки сползают на липкую от пота переносицу, и ты поправляешь их обратно. – Это то, что Он велит тебе делать? Он спрашивает каждый раз. Вы проводите зубами по раковине его уха, влажной и нежной, и чувствуете, как он дрожит. Ты хочешь его всего целиком. Ты хочешь поклоняться ему так как он предназначен для поклонения, святой и в грязи и на камерах. Чтобы заставить его чувствовать то, что он заставил чувствовать тебя. Как это сделал твой бог. Известным полностью. Узреть внутри и снаружи. Твой рот бесконечно влажен от него и ты проводишь языком по напряженной линии его яремной вены, по изгибу его горла, когда он откидывает голову назад и его шея кажется мертвенно-белой в свете луны. Ты мнёшь его перед Оператором. Он ругается, его голос срывается и тебе хочется разорвать его пополам. Ты хочешь встать на колени. Он, заикаясь, втирается в тебя и ты хочешь трахать его, пока он не заплачет. – Брайан – бормочет он, а ты не подаешь виду, что слышишь. Брайан сейчас никто. – Трахни меня – говорит он – Давай же. Его сердце колотится под твоим языком. Горький привкус адреналина сидит где-то в твоём горле, яркий и жгучий, твои руки под его рубашкой предъявляют права на него. Его тело очень просто помещается в твою хватку. Никто не может держать его так, никто не был создан так идеально по его образу и подобию, никто другой не был создан только для него. – Брайан – повторяет он почти беззвучно, а затем – Пожалуйста. Молю – и ваша кровь становится горячей. Ты не можешь быть внутри него достаточно быстро. Он не может хотеть этого ещё больше. Он цепляется за тебя, его зубы в тебе, его тело одновременно жёсткое и нежное. Ты видишь звезды над своей головой. Мучеников в ночном небе. Святой Себастьян, полный стрел. Он влажный, его пульсирующий жар окружает тебя, твое тело, твою душу. Он наблюдает. Ты чувствуешь на себе Его если что тут имеется ввиду Оператор пристальный взгляд. Твоё тело нуждается в нём, нуждается в том, чтобы поглотить его, нуждается в том, чтобы отметить его, заявить о себе, чтобы его видели и знали. Он наблюдает. Неужели Адам вот так взял Еву? Их грязная кожа? Её запах в его носу, в его душе, в его разуме? А Иосиф и Мария? Втоптал ли Иуда Иисуса в тёмную почву и провозгласил ли его своим спасителем, прижавшись губами к его горлу, снова, снова и снова насаждаясь поцелуями предательства? Он скулит вместе с тобой, хрипло и надломленно. Его руки держатся за твои плечи, твою спину. Его ноги обхватывают твою талию. Твоя кровь стучит в ушах. Аминь, аминь, аминь. Твои губы касаются шрамов, оставленных терновым венцом. Его лоб влажный и горячий. Твой язык скользит по его коже и пробует его на вкус, кислый привкус страха и под ним соль плоти. Он что-то стонет, но горячая боль в твоей челюсти и его пульсация в ушах заглушают это. Он снова выдыхает это имя. Ты можешь чувствовать его повсюду вокруг себя. (Оно светится в тебе. Повсюду. Он смотрит твоими глазами, знает то, что знаешь ты. Оно трахнет его вместе с тобой.) Блять, он задыхается, блять. Ты останавливаешься. Ты держишь его. Ты находишь самую узкую точку на его талии. Ты говоришь ему, что он твой. Твой голос хрипит. Глотка. Голос ангела, прожженный насквозь. Обугленный в восторге. Давай же. Он бормочет. Он всё тот же старый своевольный режиссер, мальчик-мученик, которому тысячи лет и вечно двадцать. Давай же. И ты стоишь на кухне со слишком ярким заимствованным студийным светом и он говорит тебе: "Давай же, включи ещё раз, у тебя почти получилось". Но это не ты. Но он смотрит на тебя этим пристальным взглядом. Своим даром прозрения, даром бесконечно заглядывать в тебя темными и пронзительными глазами и говорить: "Давай же. Трахни меня так, как будто хочешь попасть на небеса". Чувство настолько яркое, что причиняет боль. Экстаз Терезы в грязи и древесном дыму, Франциск на итальянской земле с окровавленными дырками в руках, которого трахают на святой земле. Золотое копье, которое действительно пронзает твои внутренности. – Блять – выдыхает он – Блять, боже, я... – он прижимается к тебе, хватает и тянет. Его рот влажный и отчаянный, желающий, поглощающий, облизывающий твою шею и щеку, целующий, слегка царапающий щетину на твоей коже. Твоя кожа в огне. Твоя кожа побелела от жара. Твои губы оставляют след. Он снова произносит это имя, он говорит "аминь" срывающимся голосом, его ногти впиваются тебе в спину, везде вокруг тебя. У тебя не могут перестать течь слюни. Ты целуешь его языком. Ты целуешь его зубами. Он скулит тебе в рот, его жар вокруг тебя пульсирует в такт его сердцебиению, которое сливается с твоим сердцебиением. Твоё сердцебиение жарко стучит у тебя между ног, и ты, твоё дыхание сбивается, выдыхаешь "аминь", и он стонет вместе с тобой. Идеально. Он сжимается вокруг тебя, когда твоё зрение темнеет, а твой разум произносит бессловесную молитву. Это внутри вас. Это внутри него. Твоё тело - это его тело. Вашего тела не существует. – Брайан – выдыхает он – Давай же – и ты вырываешься, всё ещё переводя дыхание и ты заменяешь свой член пальцами и их подёргивающимися толчками. Кожа гудит, кожа горит от преданности. Он такой влажный, что открывается для тебя, как будто это ничего не значит. Его бесконечный священный жар, его измученный голос, когда он умоляет за тебя. Давай же, ты ещё не закончил, а он скользкий, горячий и развратный, нежный и прекрасный, вымазанный в грязи. Разрушенный вместе с тобой. Ты смотришь на его ресницы, на его покрасневшую шею, на его запрокинутую голову, обращенную к богу. И он проклинает, его голос срывается, и он - святой Себастьян в темноте. С горячей кровью внутри, с бессловесной молитвой на устах. Ангел в человеческом обличье. (– Я ухожу домой – хрипит он. Он всё ещё переводит дыхание, поправляет очки, приходит в себя. А потом... он смотрит на тебя странным, серьезным взглядом и хмурится, как будто хочет что-то сказать, но вместо этого берет твое лицо в свои руки и целует.)