В крови тысячи мечей

Он никогда не был счастливой душой. Он родился слабым и больным, недоношенным своей молодой матерью, что никогда не хотела его. Он не знал её лица или имени, потому что первым, что она попыталась сделать — убить его. Оставив в снегу в горах, где смерть приняла бы его достаточно рано, чтобы он ничего не знал. Жизнь не была милосердна к нему. Его спасли, две женщины в поношенных одеждах с мечами на поясах, в белом и расшитом чёрными волнами рукавами. Он помнит их слабо, но они были единственным, что он знал о тепле. Он видел, как их разорвали на куски голодные и сильные яо. Он не умел писать, считать или читать, и никто не говорил на том языке, которому научили его эти женщины. Но он не был глуп, и, к сожалению, он был красив. Годы на улицах научили его тому, что быть красивым — это не плюс. Он был рад, что не родился девочкой, потому что это сделало бы всё намного хуже, когда он отбивался от рук, стольких рук, что перестал их считать. Так она нашла его. Его спаситель, его милосердие богов к нему, его шизунь. Баошань Саньжэнь вытащила его из места, которое затем омыла кровью всех мужчин, что касались его. Её волосы были белоснежными, как снег, который преследовал его всю жизнь, а глаза насыщено-зелёные, как трава летом, которую он никогда не видел. И она забирает его; и она дарит ему любовь, заботу, тепло, принятие и защиту; и она учит его защищать себя и других, она даёт ему знания, она даёт ему меч, она даёт ему новое имя, взамен его потерянного, и она даёт-даёт-и-даёт ему. И он плачет, каждый раз, его пустое сердце так полно благодарности, что он тонет в этом. Он клянётся, что будет помнить об этом, когда решает снова спуститься в мир, зная, что тот сделал с ним. Шизунь улыбается ему, ни на день не изменившись, спустя их тридцать лет, она убирает его чёлку, ведя рукой по его коротким волосам, заканчивающимся у шеи, она целует его в лоб, подобно матери, о которой он ничего не знал, и говорит: пусть дороги будут сострадательны к тебе, — и он сдерживает слёзы. Он улыбается ей в ответ, сжимая свой меч и выпрямляя спину. Спасибо, — кланяется он, отворачиваясь, прежде чем передумает остаться.

***

(Наверное, он родился в неблагоприятный день, в день рождения несчастий и далёких звёзд. Они мертвы. Все кого он любил, все о ком он заботился, все кто имел для него смысл. Все они. Несмотря на то, что он был больше врачом, чем воином; не смог спасти никого: ни свою жену, ни названную сестру, ни названных братьев, ни своих детей. Он был бесполезен. Ему даже не дали шанса похоронить их, как следует. Потому что он отказался присягнуть на верность человеку, что желал лишь его силы. Его обувь утопает в чужой крови и хрустит снег (это всегда снег, всегда-всегда-всегда), когда он идёт дальше, и дальше, и дальше, рубя всех на своём пути. До вершины, до мраморных ступеней императорского дворца, до правителя его страны. До человека, забравшего у него всё и нарёкшего его безумцем. Когда он смеётся между сломанными костями одного человека и отрубленной головой другого, он чувствует себя таковым. Неуправляемым и диким. Он убил больше, чем когда-либо мог представить, спускаясь с горы. Он умирает, не добравшись до императора. От тысячи мечей тех, кто могли быть его друзьями. От рук тех, кто убил его семью. Он смеётся в небо, где пробивается солнце из серых туч, когда его ци на пределе, когда он не падает на колени, как бы все того не хотели, когда предатели заклинатели складывают талисманы, чтобы запечатать его. Чтобы уронить на него гору. Чтобы похоронить и забыть о нём. Яньлин Даожэнь умирает за секунду до того, как его душу должны были поймать).

***

Цзян Яньли рождается слабым ребёнком. Она болезненная и маленькая, излишне тихая и слишком спокойная для младенца. Люди шепчутся, что она не переживёт будущую зиму. Первенец клана Цзян и такое горе, такое разочарование. Но девочка переживает аномально прохладное лето для Юньмэн и переживает свою первую зиму, что тяжелее, чем помнят даже их самые морщинистые жители, вялая и безрадостная. Цзян Яньли учится ходить довольно рано, пугая своих нянечек, и учится говорить почти сразу после ходьбы. Её речь шепелявая и странно изгибается вокруг тонов гласных, когда учителя поправляют её из раза в раз. Молодая госпожа Цзян растёт в руках множества слуг, сурового взгляда матери, которая ожидает от неё непомерно многого, и отца, который не умеет общаться с детьми. Цзян Яньли, несмотря на свою явную нелюбовь к снегу — дитя зимы. Её кожа почти всегда холодна, и юная госпожа не чувствует холода так, как остальные люди, никогда не простужаясь, несмотря на любой иней. Говорят, что рождение юной госпожи навлекло на их земли тяжёлые зимы. Впервые Цзян Яньли улыбнулась в свои четыре с половиной года, зима уже стучалась в их двери, окутывая ледяными ветрами со стороны их рек, когда на свет появился наследник ордена Цзян. Подобно белому лотосу в середине весны, юная госпожа расцвела, увидев своего младшего брата. Она улыбнулась, мягко и нежно, словно её лицо всегда существовало для улыбки, когда личико наследника ордена сморщилось от солнечного света. Холодные зимы, сравнимые с суровыми горами Цинхэ Не, покинули их земли, как будто их никогда и не было. Приезжие торговцы называли это приятным возвращением к нормам. Жители Юньмэна знали, что это милость их юной госпожи.

***

Цзян Фэнмянь знает, что его дочь не создана для меча. Её руки дрожат, когда она держит рукоять; её форма хромает по краям, когда её тело идёт в другом направлении от изучаемых кат; её дыхание сбивается слишком часто, а ци неконтролируемо бушует, чем дольше длятся тренировки. Его мадам, его жена, его любовь, неумолима в своём стремлении научить их дочь держать в руках оружие. Это неоправданно жестокое и жалкое зрелище: их дочь тяжело дышит, пот стекает по её коже, конечности трясутся, а бледность граничит с обмороком; и её глаза так пусты, в них нет ни признания, ни узнавания, только страх; и тогда приходят посохи, лук со стрелами, кнут и ножи. Всё, вместо меча. Взгляд их дочери останавливается на иглах дольше всех, но она никогда не прикасается к ним, даже когда её собственные родители держат оружие перед ней, требуя взять. Цзян Яньли — это синоним многого, от безжизненности живого до бродящего призрака, но прежде всего стоит упрямость. Непреклонная и доблестная. (На самом деле, это напоминает ему о женщине, чьё имя запрещено произносить в его собственном доме, чтобы сохранить хрупкость семьи.) В конце концов, золотое ядро его дочери создаётся не совсем правильным; в конце концов, их дочь может потерять сознание от вида чужой крови, без чего не обходится ни один заклинатель; в конце концов, их дочь никогда не настаивала на чём-то большем. Цзян Яньли — это человек, который предпочёл прожить жизнь в безызвестности.

***

Цзян Чэн знает, что его сестра может быть старше своих настоящих лет. Она часто бывает грустной и далёкой с тех пор, как он её помнит. Его первое воспоминание — это её голос с песней, чьих слов он никогда не узнаёт, со звуками не похожих на их язык, и её руки, нежные и тёплые на его волосах, когда она заплетает ему косы. Она готовит ему множества блюд со специями их краёв, обжигая пальцы, а потом смеётся, как будто это пустяк. Она учит его плавать и учит его каллиграфии, вместо учителей. Она учит его словам, которые никто больше не знает, и говорит ему использовать их между ними двумя (это: спасибо, пожалуйста, прости, всё хорошо, я люблю тебя, семья, будь в безопасности). Его сестра самая потрясающая старшая сестра из всех. Он уверен в этом. И потом появляется мальчик, которого его сестра берёт к себе также легко, как его. Он не понимает этого сразу, но она шепчет ему семья, держа мальчика, что испугался его щенков, и он слушается свою сестру. Его сестра говорит, что этот мальчик теперь их брат, и он принимает это. Вэй Ин — очень проблемный шисюн и старший брат, если вы спросите его, но тот заставил улыбаться их сестру там, где он не смог, поэтому такая способность даёт тому большой плюс в глазах Цзян Чэна. (Их сестра так мало улыбается; только для них, для летних рек и осенних листьев; улыбается по-настоящему радостно, а не вежливо-пусто. Они ненавидят видеть эту пустоту, что окружила их сестру, как зима её тело. Они хотят, чтобы она улыбалась всему добру, что происходит рядом с ними.) Его сестра учит его и Вэй Ина тому, как отличить плохих людей от хороших. Вэй Ин может назвать половину того, что она, и её улыбка натянута больше, чем обычно; паника охватывает их, когда одна слеза скатывается по её лицу, но она лишь обнимает их, чтобы они перестали дёргаться и махать руками, не зная, что делать. Она шепчет им о том, что любит их, снова и снова, сжимая их дрожащими руками. Они обнимают её в ответ, переглядываясь поверх её волос, обещая друг другу, что они защитят её от всего. Их сестра не говорит им, что мир обидел её, но они знают это, они не глупы. (И он учит своего непоседливого шисюна их с сестрой словам; Вэй Ин повторяет их себе под нос достаточно часто, чтобы он хотел задушить его; оно того стоило, когда его брат произнёс я люблю тебя, и их сестра улыбнулась так, будто наступило лето.)

***

Юй Цзыюань знает, что её дочь не сможет быть выдающимся заклинателем; что её дочь слаба, несмотря на все её усилия, она едва может держать меч без дрожи; что её дочь излишне мягкосердечна и миролюбива, как её отец. Но также Юй Цзыюань знает, что её дочь свирепа. Она поняла это, когда её муж решил привести в их дом сына той женщины (неужели, он действительно не понимает, как это выглядит со стороны?), и мало того, казалось, что мальчишка был оборванцем с улиц, неграмотен и невоспитан. Её муж дал этому ребёнку место рядом с их сыном, и разве это не было оскорблением? Этот ребёнок был старше её сына на год, и если он действительно был… она не может думать об этом. Поэтому она была строга с мальчишкой, поэтому она загружала его так сильно, чтобы он отказался от всего, поэтому она требовала от него больше, чтобы узнать его пределы. Её дочь встала перед ней и Цзыдянем, когда мальчик перестал следить за языком. Юй Цзыюань бывала во многих битвах, видела много глаз от самых опасных призраков, но не все из могли сравнятся с тем холодом, которым её одарила её собственная дочь. Это не заставило её вздрогнуть, но достаточно, чтобы замереть в удивлении, когда её обычно тихая и покорная дочь осуждает её. — Остановись, — это не просьба, это не приказ, это начало предупреждения. — Если хочешь наказать кого-то, то это буду я, как старший ребёнок. Её дочь не может поднять меч, но не боится боли. Все в ордене Цзян знают, что надо присматривать за юной госпожой, потому как она может не чувствовать боли даже, если ломаются кости, потому как она очень хрупкая девочка. Мальчишка вскакивает позади её дочери, говоря, что он в полном порядке, что ей необязательно находиться с здесь, что она не должна быть здесь. Впервые Юй Цзыюань с ним согласна. — Всё хорошо, а-Ин, — говорит её дочь, и она почти упрекает её не называть этого мальчишку так, когда мороз пронзает её. У а-Ли глаза были от её отца, от бабушки, что была Лань по крови, жёлтые и беспристрастные; сейчас они были похожи на плавленное раскалённое золото. — Иди, твоя шицзе потом найдёт тебя, — и этот мальчишка смеет уйти, как будто авторитет её дочери выше её собственного. Двери закрываются, оставив её, а-Ли и двух её личных служанок. А-Ли улыбается, и это похоже на ядовитый клинок; это похоже на меч изо льда, что запечатали под горой вместе с его безжалостным владельцем; это похоже на безразличие природной катастрофы, которая существует вне ваших мольб богам. В этом есть безумие, тонкое и острое, как иглы опытного пожилого врача. — Мама, — произносит её дочь, поклонившись, которая так далека от всего, что она знала об этой девочке, — эта дочь очень уважает свою мать и не хочет, чтобы этой семье грозил какой-либо распад. Эта дочь просит свою мать быть более милосердной к ребёнку, которого эта дочь считает своей семьёй, — а-Ли выпрямляется, в ней нет ни грамма робости или сомнений, — я приму любое наказание за него. Юй Цзыюань не наказывает её, ни сегодня, ни в любой другой день. (Ровно, как и мальчишку, которого её дочь балует, словно она его, если не родная мать, то любящая тётушка.)

***

Яньлин Даожэнь не хотел помнить о себе, о своём имени, о своей жизни. Может быть, это его процесс покаяния, в котором он должен жить о своими сожалениями, потому как он погубил многих на своём пути. Эта жизнь похожа на его прежнею, начиная с имени, что звучит издевательски для его ушей, заканчивая его слабым телом и золотым ядром, направленным внутрь, а не наружу, как у всех. С этим золотым ядром он мог бы вновь стать выдающимся врачом, оттачивая свои потерянные навыки с помощью вышивки, когда его привязанность к иглам взяла верх над его кровоточащим сердцем, но он уже лишился всего из-за этой силы. Он учится ходить и говорить достаточно быстро, и ему всё равно, как другие люди реагируют на подобное, когда всё, что он видит эта отрезанные головы своих детей на пиках, потому что он был груб с императором. Лёд — это его стихия; это то, чему научила его шизунь, подарив прекрасный меч; это сама его суть. Он позволяет глубокому льду сковать его тело, делая кожу неприятной для любого, кто бы его касался, и невольно охлаждает воздух вокруг себя. Первые годы его второй жизни были столь неважны, что он их не может вспомнить. Но затем этот мир, эта жизнь, дали ему младшего брата, его диди. Маленького и беззащитного, с круглыми глазами и громким голосом. Ты теперь старшая сестра, а-Ли, — произнёс мужчина, который был его её отцом. И Цзян Яньли решила, что ей стоит отказаться от прошлого имени полностью, чтобы быть достойной сестрой для своего брата. Даже если все считали её слабой, потому что её рука дрожит каждый раз, беря в руки меч, и крови так много, так-так-так много, когда меч в её руке разрезает чужую плоть, кости и жизни. Яньли дышит, осознавая, что её больше нет на поле боя, резне, которую она устроила, но меч… она не может поднять ни один меч. Больше нет. (Это никогда не значило, что она была ужасна в обращении с мечом — ни один ученик Баошань Саньжэнь не был неискусен с оружием). Когда её холодное сердце оттаивает с заботой о её диди, что волнуется о пренебрежении их матери и равнодушии их отца по отношению к ней, мир преподносит ей ещё один дар. Больше, чем она заслужила. Сын её шимэй, женщины, что также ушла с благоприятной горы их общей шизунь — её второй младший брат, её второе сокровище. Если Цзян Чэн подарил ей повторную возможность дышать, помогая сделать первые шаги, то Вэй Ин открыл ей глаза, добавив в чёрно-белую картину краски: фиолетовые, розовые, жёлтые, зелёные и красные. И её слабое сердце бьётся впервые за двенадцать лет в этом новом мире.

***

Её дети братья растут; они такие выдающиеся, что она не может думать о них без гордости, расцветающей, как лотосы в их доме; они прекрасны, каждый по-своему, они великолепны, и она не устанет повторять об этом. Она продолжает проживать свою жизнь только ради них, готовясь выйти замуж за мальчика в золотом, немного грубого и недовольного, возможно, избалованного (он напоминает ей её драгоценную жену); у неё есть долг перед своим кланом, будучи единственной дочерью, среди всех пяти великих орденов. Она больше удивлена, как не было каких опасных смотрин за её руку до и после того, как её помолвка расторгнута. Она должна была знать лучше, чем привыкать к мирному времени. Началась война, и её дом сгорел, её а-Чэн сражается за выживание, её а-Ин пропал (он мёртв, — говорит её ужасная часть, неверящая в лучшее; поэтому она позволяет а-Чэну идти искать их брата, потому что он ещё верил, что тот жив). И она бесполезна. Цзян Яньли смотрит на меч перед собой, в клане её бабушки, среди зелёных деревьев и ядовитых цветов. Это изящный меч, лёгкий и нежный; не её собственный, который затерян среди погибших лотосов; просто меч, достаточно острый, чтобы она могла выйти с ним на поле боя. Она смотрит на него, может быть, несколько дней подряд, не зная чего ожидать. Она не хочет, она не может поднять оружие, только не снова. Её самый младший брат возвращает ей другого их брата, и она прячет меч.

***

Её брат приносит победу в войне, и, хотя люди празднуют, у неё чувство, что она смотрит на начало конца. На то, что произошло с ней. В историю о зле, которого никогда не было, о жадности другого человека, не принимающего «нет» в качестве ответа, о власти, которую никто не получил в итоге. Яньлин Даожэнь Цзян Яньли закрывает глаза, и ей кажется на её руках кровь сотен, тысяч людей, хотя она поклялась лечить, а не убивать. Она открывает глаза, её братья смотрят на неё, взволнованные и беспокойные, она только улыбается им.

***

Пожалуйста, только не снова, только не они, пожалуйста, если боги есть, молю вас. Как и в первый раз, её молитвы остались неуслышанными.

***

Она выходит замуж, за мужчину, что куда меньше стал походить на её жену, но больше на её старого друга, который умер за её его семью (это была напрасная жертва, но он не забудет этого), Цзинь Цзысюань милый человек, и Цзян Яньли бы хотела, чтобы он нашел себе более подходящую жену, чем она. Не с тем количеством грехов и призраков, что тянутся за её тенью. Одного её брата не хватает на свадьбе, и это причиняет боль, хотя она видит, что а-Чэн старается делать вид, что рядом с ним нет пустого места; как будто он сам не оборачивался по правую руку от себя несколько раз, чтобы никого не найти. Почему-то Цзян Яньли знает, чем закончится эта история.

***

У неё рождается сын, её четвёртый первый ребёнок, он похож на своего отца, она уже знает об этом; и её муж был столь тронут, когда она указала на это, обнимая крошечную жизнь холодными руками; этот момент покоя один из лучших за всё время, что она помнит. Когда её муж умирает, а её брата обвиняют в этом, люди собираются для суда — она почему-то не удивляется. Она знает почему, разве не в том же обвинил её император?

***

Цзян Яньли бежит на поле боя и думает: могла ли это быть судьба всех, кто связен с шизунь? Могла ли шизунь знать обо всём этом и поэтому не желала отпускать кого-либо из них с горы? Могла ли шизунь отказаться от общения с людьми именно поэтому? У неё нет оружия, а её ядро ещё не было использовано для залечивания собственных ран в ускоренным порядке, как в её первой жизни, но она не боится смерти; ни тогда, ни сейчас. Она не знает боялась когда-нибудь смерти, вне страха, что умрут другие. Она еле находит их, своих братьев. Она получает удар меча по спине, ровно и быстро, будь она кем-то другим, это была бы тяжёлая рана, но она лечит её, она смотрит на своего брата, которого ей нужно увести отсюда; о, её невероятный и столь похожий на неё, на свою мать, на каждого, кого бы воспитала шизунь, брат, который только сейчас держал её столь долго с начала войны, и она впервые может прочувствовать это — у него нет золотой сердцевины. Она хочет сказать ему об этом, она хочет успокоить его, она хочет спросить его о стольком — и за спиной её брата есть человек, который целится в шею её брата, а её рука самым невозможным образом подбирает один из десятков брошенных мёртвыми мечей рядом с ними. И её рука не дрожит, когда рассекает воздух, когда отрубает другому человеку руку, когда на её лице, на её траурно-белой одежде, на её мече есть свежая кровь. Цзян Яньли дышит, один вдох и один выдох, и выпрямляется рядом с одним братом и смотрит в глаза другому, бежавшему к ним, её рука крепко сжимает меч, и иней следует за ней также знакомо, как и столетие назад, когда она отбивается от ещё двух мужчин в тёмно-зелёном, словно её тело всегда было создано для этого, словно она никогда не переставала сражаться, словно это её прежнее тело, и она то самое чудовище, желавшее покуситься на правителя поднебесной, и запечатанное под горой. — Ш-шизце?.. — зовёт её а-Ин, сбитый с толку и непонимающий, когда она поворачивается к ним, безжалостно целясь в самые уязвимые точки человеческого тела противников; она знает, она врач. Цзян Яньли смотрит на своих младших братьев, потерянных и таких юных, не столь покрытых кровью, как она сама. Она поворачивается к а-Чэну: — Помоги ему, — говорит она про другого их брата, поднимая чьей-то брошенный второй меч с земли; шизунь научила сражаться всех своих учеников слишком хорошо. — Мы уходим отсюда, — заканчивает она, и они идут за ней, сквозь тела, которые она оставляет. Когда мир пришёл за ещё одним её младшим братом, Цзян Яньли сделала то, чего поклялась не делать больше никогда — она вновь взяла в руки меч. Яньлин Даожэнь никогда не был готов дать повториться своей истории.

Баошань Саньжэнь никогда бы не отпустила с горы ученика, не научив его всему, что знала; не сделав его вершиной в мире заклинателей; никого, кто бы не смог победить её, бессмертного мастера.