***
…аллен бьет с размахом, со сладкой оттяжкой, острые костяшки царапают канду вскользь по зубам. губы у канды растрескавшиеся, обветренные, мгновенно кровят под ударом. он делает шаг назад, мотает головой так, что челка падает на глаза, а затем бросается. как собака, рыча окровавленным ртом, вцепляется в порванный экзорцистский бушлат, давит и давит вниз, пока худые коленки уолкера не подломятся и мальчишка не сядет на задницу, раздраженно скалясь. черные лоснящиеся пряди канды сыпятся по плечам — лента слетела, черной змейкой свернулась возле ног. муген, звеня, царапает плиты пола. — мудила, — хрипит уолкер. ему бы вдохнуть поглубже и проорать канде в лицо, но в груди спазм и больно, ребра не зажили. — ну зачем?.. — молчи, — бормочет канда. ранки саднят, медленно затягиваясь. он горбится, все еще держа в кулаках плотную ткань плаща, комкает. пялится куда-то на щеку уолкера, не может поднять глаз. — молчи, блядь, или я тебе в рожу вцеплюсь. аллен сжимает зубы. сжимает кулаки. над их с кандой головами, грохоча, проносятся выстрелы. где-то за углом кто-то с хрустом врубается в техноплоть и акума взрывается столбом пыли, кусков железа и плоти. аллен слышит утробный вой чьей-то души. ему бы канду — приникшего к нему, тяжело дышащего, пахнущего потом и металлом — толкнуть прочь и обратно, в рубку. где нет ни мыслей, ни чувств, где не надо думать о том, как этот самый канда притискивается вплотную, хватает за плечи ледяными руками и тихонько вскрикивает, когда пули прошивают его (вместо аллена. вместо аллена). где вспоминать, как канда смотрит болезненно прямо, спокойно так и без гнева — абсолютно невозможно. но аллен все еще здесь, все еще держит худое запястье мечника, вцепившееся мертвой хваткой в его плащ и смотрит, как канда едва заметно дрожит. ему, уолкеру, и не было бы ничего, только пара дырок от пуль, вот и все, но этот… все равно подставился, все равно закрыл, будто забыл совсем, что аллен проклят. аллен не может умереть от этого.***
канда тихо шипит сквозь зубы и толкает его, рывком поднимаясь на ноги. губы у него бескровные, сжаты в тонкую упрямую нитку. и спина. прямая, узкая, а вместо плаща — одна кровавая рвань. очередью чуть ли не поперек перечеркнуло. больно. позвоночник горит, заживают трещины в лопатках, оставленные пулями. у мояши такой привелегии нет. у мояши — одна пуля чуть не туда и он труп, вирус, не вирус, а крупный калибр в висок кого угодно прикончит… кроме, конечно, канды. пусть теперь зло плюется, и в рожу кулаком смазал (канда еще изобьет его за это… потом), пусть шипит змеюкой. главное, что живой. канда подбирает меч. канда вскидывает голову. канда идет убивать, оставляя уолкера за спиной.***
много после они сидят рядом, на крошащихся ступенях какого-то храма и молчат. у аллена на виске запеклась кровь. ветер нежно касается кожи, треплет туго затянутый хвост канды, разгоняет акумный смрад — смерть, оружейное масло, порох. у аллена синяки по всему телу, ворот кофты пропитался потом. у аллена все еще громко колотится сердце, стучит о ребра, подкатывает к самому горлу ком. у аллена злое, горячее возбуждение течет тяжело по венам, лихорадочное, темное и больное. он смотрит, как качаются на ветру иссиня-черные пряди. потом протягивает ладонь в драной кровавой грязной перчатке и медленно пропускает волосы канды сквозь пальцы. гладит шелковую длину, ласкает туго стянутый затылок, а затем перехватывает волосы горстью у самой ленты и тянет, заставляя полуобернуться, наматывая медленно на кулак. канда шипит что-то глухо, откидывает голову, обнажая белую длинную шею, смотрит из-под ресниц, мол, ну? и что дальше, сука? аллен наклоняется и целует бескровную ниточку губ канды юу. медленно ласкает неулыбчивый рот, заставляя мечника неудобно выгнуться в спине. и, отстранившись от зацелованных губ, зло и больно кусает под подбородком. — никогда так больше не делай, понял? — канда морщится, отводя взгляд. губы саднят, на горле теперь синяк, выцветающий за секунды. глаза у аллена серьезные и больные. — отвали.***
вечером аллен зажимает его в каком-то переулке, пока они идут до паршивого отеля, где оставили сумки. канда больно впечатывается лопатками в стену, дергается прочь, вырывается целых пару секунд, ощутимо прикладывая тяжелым сапогом уолкеру по голени. вырывается до тех пор, пока аллен не зажимает худых запястий в стальном захвате. пока аллен не втискивает коленку между бедер канды, накрывая мечника своим телом — теплой любимой тяжестью, пахнущей потом и порохом. пока не целует, яростно, сладко, так же, как бьет. как дерется. как дышит. канда сдается. он устал. ему нужно немного тепла. аллен горячий, как печка. он закрывает глаза, тихо постанывая, когда уолкер жестко гладит его сквозь брюки. они едва свернули с оживленной улицы, совсем в паре шагов от них шумит вечерняя толпа, а закатное солнце заливает алые черепицы домов, бликуя на стеклах окон последних этажей и пуская солнечные зайчики на разбитую старую брусчатку. канда глухо скулит, пока жесткая мозолистая ладонь уолкера быстрыми движениями трет его, заставляя дергать бедрами. в крови бурлит адреналин. чей-то мужской голос над их головами ругается с низким сорванным женским. супруги ссорятся, отстраненно думает канда, толкаясь навстречу длинным костлявым пальцам уолкера. когда канда кончает, жмурясь до белых искр под веками и отчаянно стараясь не издавать звуков, из окна второго этажа слышится звон разбитой посуды.***
аллен длинно гладит спину канды, наклоняется ниже, щекоча неровными прядями волос светлую кожу. под острой лопаткой таятся две маленькие темные родинки. аллен прижимается к ним губами. канда под ним тяжело и тихо дышит, цепляясь за тонкое покрывало гостиничной кровати. внутри у канды тяжело и горячо. юу прячет влажное лицо в подушки и как-то беспомощно толкается назад. уолкер медленный. нежный, словно боится, что вот сейчас юу рассыплется у него на руках в пыль. словно не верит, что такого не случится. это невыносимо. канде хочется чтобы быстро и бешено, как обычно, вспышкой прогореть. хочется, чтобы до боли и крика, выворотить из себя напряжение боя, вытрахать, расслабить, наконец, сведенные плечи. уолкер нежно целует его, гладит бока, поджимающийся живот. аллен трогает пальцами позвонки, прослеживает новую, еще не огрубевшую кожу там, где канда подставился под пули. за него. вместо него. глупый, длинноволосый болван. аллен улыбается про себя. это медленно, жарко. воздух облепляет канду, как патока. ему душно. ему плохо и хорошо. изуродованная рука уолкера скользит по его животу ниже, царапая кожу керамикой и металлом. хватка на истекающем смазкой члене жесткая и канда выстанывает тихонько в подушку. ну почему. почему. этот идиот. аллен обнимает канду, прижимает своим весом к кровати, горячий настолько, что это едва терпимо. в груди у мечника тоже что-то горячее и тяжелое. он медленно выдыхает, отчаянно прикусывая губы. внизу от смазки все хлюпает и течет, безнадежно пачкая простыни. аллен двигается в нем неспешно, проезжаясь от головки до основания, долго, с оттягом вталкиваясь обратно. канда не может думать. его голова блаженно пустая и легкая-легкая. где-то за стеной гулко бухают чьи-то шаги. за окном слышен смех. канда выгибается, притираясь ближе. ему кажется, он плавится. аллен перехватывает его удобнее, держит за бедра, цепляется за острое плечо. канда позволяет. минуты капают в вечность, наполненные тихими звуками мечника, пока аллен, наконец, не начинает двигаться резче. у канды пересыхает во рту. ко лбу липнет мокрая от пота челка. ему жарко. душно. хорошо. канда задыхается, стискиваясь в комок. он видит звезды под веками. не цветы. не пепел. не больные серые глаза. хорошо. аллен всхлипывает за его спиной, быстро додрачивая и утыкаясь мокрым лбом канде в плечо. хорошо. они оба в порядке. канда делает вид, что не слышит тихое, как молитва, «люблю тебя» за спиной.